Елена Ярошенко - Карающий ангел
Утром Соня Десницын, человек широких воззрений, пришел навестить нас в нашем отделении для некурящих, выпил с нами чаю и преподнес Марусе очередной поэтический опус, навеянный железнодорожным путешествием:
Крик паровоза звериный…
Прости, милосердный Господь!
Меж чугунных колес машины
Моя погибает плоть.
На рельсах стальные блики,
И замерло сердце в гордыне,
И топот, и шум, и крики
Мне не слышны отныне.
— Кажется, он воображает себя Анной Карениной? — прошептала я Марусе, как только наш мистик удалился.
— Леля, ты злая! Ну что поделать, если у человека такая трагическая муза? — ответила подруга, бережно складывая листок с торопливыми карандашными строчками.
— И сам он просто вылеплен из трагедий, — в тон ей добавила я. — Неужели проникновенный Варсонофий до самой Москвы будет читать нам свои стихи? За что? Что мы ему сделали?
— Леля, ну давай немного потерпим, ведь творческого человека так легко обидеть… Варсонофий в поиске, он ищет новых путей. Соня говорил, что поэт наделен способностью приобщения к запредельному миру посредством художественных символов.
— Маруся, дружок, ты меня пугаешь! Чтобы этак-то, с ходу, повторить такую затейливую формулировку, нужно не один раз ее выслушать. Боюсь, Соня Десницын со своими разглагольствованиями о запредельном мире оказывает разлагающее воздействие на твой художественный вкус…
Мы всю дорогу болтали о ерунде, стараясь не касаться страшных тем — смертей, покушений и всего того, в чем нам следовало разобраться. Но поезд неумолимо приближался к Москве и наши нерешенные проблемы надвигались на нас вместе с Первопрестольной.
Глава 4
Границы моего гостеприимства. — Родственный визит. — Полная раскованность в любой ситуации. — Белый порошок. — Тень за нашими спинами. — Никола на Курьих Ножках. — Детские воспоминания о несносном братце. — Casusbelli. — Кого посвятить в нашу тайну? — Клуб обойденных. — Карфаген должен быть разрушен!
Марусю я пригласила остановиться у меня на Арбате — в доме покойной бабушки, в котором теперь хозяйничал кузен, подруге поселиться было невозможно, а отпустить в гостиницу, где водится разная сомнительная публика, такую юную, неопытную и хорошенькую барышню я не могла.
Однако мое гостеприимство не простиралось столь широко, чтобы предоставить кров еще и Соне Десницыну. Правда, я предложила ему запросто бывать у меня в доме, что, как подсказывало мне внутреннее чутье, налагало на меня добровольное обязательство регулярно кормить поэта обедами и ужинами. Но, в конце концов, моя неприязнь к его замогильной поэзии еще не достигла той степени, чтобы отказать несчастному декаденту в куске хлеба.
Варсонофий снял небольшую, но чистенькую комнату в меблированных номерах по соседству, на Смоленском рынке, а я приказала горничной ежедневно ставить на стол еще один прибор.
Таким образом, вся слепухинская компания была устроена, и мне удалось отдать долг милосердия с наименьшими потерями.
В стратегические планы нашего частного расследования поэт Десницын посвящен не был — какой толк в делах от мужчины, откликающегося на имя Соня да еще и витающего в поэтических эмпиреях?
Прежде всего мы с Марусей решили нанести визит в дом ее покойной бабушки, а уже в зависимости от увиденного там выработать план действий. Для родственного посещения своего удачливого кузена Маруся выбрала излишне официальный наряд — полумужской сюртучок, из-под которого выглядывала белоснежная рубашка с черным галстуком, и строгую прямую юбку. Но даже такая одежда сидела на Марусе весьма кокетливо и подчеркивала все достоинства ее фигуры.
Брать извозчика с Арбата на Поварскую не имело смысла. Мы миновали Николопесковскую церковь, прошли по тихим переулкам аристократической Собачьей площадки и минут через десять стояли у роскошного особняка Терских.
Решительность, с которой Маруся подходила к своему бывшему дому, таяла на глазах, и несколько ступенек лестницы дались моей подруге с большим трудом. В дверной колокольчик пришлось позвонить мне, и я сделала это весьма энергично.
Молодой надменный лакей, открывший нам двери, сухо спросил: «Что угодно?», устремив взгляд куда-то поверх наших голов.
Маруся, рассчитывавшая увидеть кого-нибудь из знакомых слуг, растерялась и забормотала:
— Я — родственница господина Хорватова. Будьте добры, доложите…
— Сегодня не принимают-с! — После этого лаконичного заявления лакей явно собрался захлопнуть перед нашим носом дверь.
Похоже, мне пора было выступить вперед.
— Вот наши визитки. Ступай, скажи хозяину, что его любимая кузина, графиня Мария Терская, а также госпожа Елена Ростовцева ожидают его в гостиной, и будет неплохо, если он пошевелится!
Чему меня научила моя бурная жизнь, так это полной раскованности в любой ситуации, а уж тушеваться перед наглым слугой вообще не в моих правилах. Моя настоятельная просьба была подкреплена еще и целковым, и лакей, ставший в мгновение ока исключительно подобострастным, проводив нас в гостиную, кинулся к хозяину с такой быстротой, что едва не упал, споткнувшись о порожек.
— Мари, дорогая сестрица! — В гостиной возник Мишель Хорватов, одетый по-утреннему в шелковый халат с кистями. — Порадовала, порадовала! Простите, дорогие дамы, что заставил вас ждать, нерасторопность слуг, люди совершенно избаловались…
На мой взгляд, можно было бы и не рассыпаться в извинениях, что нам пришлось ожидать целых три с половиной минуты, но Мишель явно хотел произвести приятное впечатление.
Я знала его мало — когда-то нас представили друг другу на одном из богемных вечеров, столь любимых моим третьим мужем, и не могу сказать, что знакомство с господином Хорватовым было из разряда приятных. Маруся, которой по-родственному приходилось иногда общаться с кузеном, тоже не была от него в восторге.
В атмосфере сквозило какое-то напряжение. Хорватов попытался оживить общение дружеской непринужденностью, но ему это не очень-то удавалось, хотя Мишель говорил, говорил и говорил, почти не умолкая. Его речи отличались редкой бессодержательностью. Если бы попытаться в сжатой форме изложить суть его разглагольствований, за глаза хватило бы двух-трех фраз. Главное, что удалось понять, — внезапно разбогатевший Мишель отнюдь не возгордился своим новым положением, с кузиной Мари он всегда будет поддерживать самые дружеские отношения и, в случае необходимости, готов оказать ей посильную помощь, прекрасно понимая, что он единственный близкий родственник-мужчина, способный опекать одинокую девицу.
— В некоторых случаях одиноким девицам гораздо практичнее избегать излишней опеки родственников-мужчин. — Я не смогла удержаться от невинного замечания.
— О, госпожа Ростовцева верна радикальным позициям эмансипированной женщины! Кстати, мадам, как прикажете вас называть? Госпожа Ростовцева, госпожа Лиховеева или госпожа Малашевич? Кто из ваших покойных мужей был вам ближе, чье имя дороже? Или вы предпочитаете девичью фамилию, простите, не имею чести ее знать?
Маруся густо покраснела от бестактности родственника. Ну меня-то таким комариным укусом не проймешь!
— Вы на редкость любезный собеседник, месье Хорватов. Вообще-то я имею обыкновение представляться, приходя в чужой дом. Всего лишь немного внимания — и вам уже не нужно гадать, как именно ко мне обратиться!
— О, прошу простить, мадам, я действительно бываю слишком рассеян. Извините, милые дамы, мне пора принять лекарство, я немного нездоров.
Хорватов отошел к окну, достал из кармана халата маленький флакончик с каким-то порошком, высыпал немного на руку и жадно втянул в ноздри.
Вскоре он заметно повеселел, глаза его заблестели, на щеках заиграл румянец. Распорядившись подать кофе, он потребовал к нему коньяка, мотивируя это тем, что от чистого кофе у него изжога, потом велел принести еще и шампанского, чтобы выпить за родственную встречу, и совсем уж неожиданно предложил запрячь лошадей в коляску и отправиться к «Яру» слушать цыган.
