Елена Ярошенко - Карающий ангел
— Вот это, пожалуй, хорошая мысль. Тебе, Марусенька, придется возглавить Тайное общество обойденных.
— Я бы предпочла называть его не обществом, а клубом. Общество предполагает слишком широкий охват привлеченных. А мы, обиженные наследники графини Терской, создадим свой клуб. Респектабельный клуб с ограниченным членством, а?
— Ну что ж, пусть будет Клуб обойденных. Завтра назначим сбор заинтересованных лиц и сделаем первое краткое информационное сообщение о наших подозрениях с целью выявить их реакцию на происходящее.
Бюст Льва Толстого, стоявший на письменном столе, взирал на нас с возмутительно непротивленческим видом.
— Да-с, Лев Николаевич, начинается битва за золотого тельца, — сказала я ему. — Не одобряете, господин граф? Ну уж не взыщите, спустить негодяю с рук такой обман, да еще и убийства невинных людей мы не можем… Тут уж не до непротивления злу, ваше сиятельство! Карфаген должен быть разрушен!
Глава 5
Меблированные номера «Дон» и их сюрпризы. — «Варсонофий такой ранимый!» — Любимая коллекция моего первого мужа. — «Оружие, спрятанное под одеждой, будет нас полнить!» — Первое заседание Клуба обойденных и распределение обязанностей между его членами.
Вечером мы с Марусей отправились в меблированные номера «Дон» близ Смоленского рынка, чтобы навестить Соню Десницына и пригласить его к ужину. Поэт сегодня у нас не обедал, и Маруся подозревала, что Десницын голодает, так как сам он об обеде не вспомнит.
Я-то была уверена, что поэт на то и поэт, чтобы терпеть телесные муки ради высокого творчества, а кроме того, согласившись сегодня накормить Соню до отвала, с запасом вперед, я собиралась в деликатной форме дать ему понять, что завтра приходить к нам совсем не обязательно — мы ждали Марусиных родственников, способных оказать нам поддержку в борьбе с Мишелем Хорватовым, и визит поэта мог бы помешать откровенному обсуждению проблем наследства.
Мы уже подходили к Смоленскому рынку, и синяя трактирная вывеска номеров «Дон» стала видна за рыночной площадью, когда мне пришлось схватить Марусю за руку и нырнуть вместе с ней за каменный выступ ограды у церкви Святой Троицы.
Из дверей «Дона» вышел Мишель Хорватов собственной персоной, а встреча с ним в настоящий момент не входила в наши планы.
У выезда с Арбата на Смоленский рынок царила безумная суета — сновали прохожие, разномастные экипажи стучали колесами по брусчатке мостовой, уличные разносчики с лотками во весь голос расхваливали свой товар, бегали визгливые мальчишки-газетчики, хозяйки с корзинами громко торговались с приказчиками, выбирая морковку на развалах у овощных лавок…
Неудивительно, что Мишель не заметил нас за этой пестрой кутерьмой и благополучно проследовал по противоположной стороне улицы.
— Маруся, твой кузен зачем-то приходил в номера, где поселился наш поэт, — сказала я подруге значительным голосом.
— Может быть, это совпадение и Мишель был у кого-нибудь другого? — робко предположила Маруся.
— Вообще-то в такие совпадения я верю с трудом, но, конечно, в жизни случается всякое. Не будем говорить Десницыну, что видели Мишеля. Интересно, поэт нам сам что-нибудь объяснит по этому поводу?
Не стоило напоминать Марусе, что Хорватов одержим идеей убивать всех, кто как-то связан с Терскими, а Соня так беззащитен… Впрочем, я слишком трезво мыслящий человек, чтобы лелеять гадкие надежды, что поэта уже нет в живых и вожделенный загробный мир предстал перед ним во всем великолепии… Пусть живет.
В комнате Десницына стоял полумрак — плотно задернутые гардины не пропускали дневного света, а на комоде, как на алтаре, у бюстика Данте горели две свечи.
Десницын ознакомил нас со своим новым творением — поэмой «Сны моей души», начинавшейся так:
Ядовитая ночь тиха,
Умирает мечта утаенная.
Но, к стонам предсмертным глуха,
Дремлет душа моя сонная…
Ладно уж, если беднягу так вдохновляет смерть, пусть лучше умирают мечты, а не люди. Но почему он молчит о визите Хорватова? Неужели Мишель и вправду приходил к кому-то другому? Или у нашего любителя предсмертных стонов есть основания скрывать от нас с Марусей знакомство с ее кузеном? В этом надо разобраться…
Выходя из дверей «Дона», я взглянула на церковную ограду, за выступом которой мы с Марусей недавно прятались. От дверей меблирашки наше укрытие было видно как на ладони, даже странно, что Мишель нас не заметил. Я лично сразу разглядела, кто на этот раз притаился под сенью Святой Троицы.
Там стоял тот самый широкоплечий мужчина в надвинутой на глаза шляпе, что накануне шел за нами от Поварской до Арбата. А теперь случайно околачивается вблизи «Дона»? Я уже говорила, что в совпадения предпочитаю не верить.
Приглашенный к ужину поэт с наслаждением набросился на форель и жареных цыплят, видимо, никакие предсмертные стоны не влияли на любовь здорового молодого мужчины к вкусной пище.
После ужина он долго услаждал нас с Марусей чтением своих загробных виршей, и только моя явная, неприличная и недвусмысленная зевота дала наконец ему понять, что поэтический вечер завершен. Жестоко, но моя душа имеет право быть глухой к чьим-то сердечным стонам, не так ли? Поэт откланялся и поплелся к себе в номера.
— Леля, ты очень сурова с ним, — обиженно сказала Маруся. — Конечно, Варсонофий бывает слегка назойливым, но он ведь такой ранимый! Он придет в отчаяние, думая, что его стихи не пришлись тебе по вкусу.
— Ничего, зато у него будет стимул заняться шлифовкой своего творчества. Я заметила, что у него хромает размер… Неумеренные восхваления не идут поэтам на пользу, им необходимо что-нибудь отрезвляющее! Ну да Бог с ним, Маруся, к делу! — С меня мгновенно слетела вся наигранная сонливость. — Сейчас я покажу тебе любимую коллекцию моего первого мужа.
Я заперла изнутри дверь в кабинете во избежание несвоевременного появления любопытствующей прислуги, достала из китайской вазы ключик от музыкальной шкатулки с секретом, в потайном ящичке которой хранился еще один ключ. Им я открыла большой ларец, спрятанный в нижнем, закрытом отделении книжного шкафа, в свою очередь запертого на ключ, извлеченный из полой мраморной подставки под бронзовой собакой.
— И как ты ухитряешься запомнить, где какой ключик? — удивилась Маруся. — Я бы уже все перепутала и никогда не смогла бы открыть ни один замок.
— В данном случае невольно приходится проявлять осмотрительность. Подальше положишь — поближе возьмешь! Смотри. — Я откинула крышку ларчика и продемонстрировала подруге разнообразные пистолеты, к которым мой первый муж питал слабость всю свою недолгую жизнь. — Покойный господин Малашевич, будучи офицером, очень любил стрелковое оружие. И когда он решил застрелиться, у него был неплохой выбор орудия для самоубийства…
— Прости, Леля, а почему он вдруг надумал свести счеты с жизнью?
— Вероятно, полагал, что судимость не украсит его репутацию. Ты же знаешь этих мужчин — сначала у них не хватает ума или воли, чтобы не проигрывать в карты казенные деньги, а потом они изображают «человека чести», хотя пустить себе пулю в лоб — дело пустое и не приносящее практической пользы никому. На мой взгляд, больше чести в том, чтобы попытаться погасить растрату. Ну ладно, оставим Малашевича, мир его праху, в покое. Выбери себе оружие.
— Зачем?
— Затем, что нас преследует некий тип, и каковы его намерения — пока неясно. Позволь напомнить тебе, что одно покушение на тебя, вернее, на нас, уже было. Мы уже могли разбиться на твоем авто с неисправными тормозами и составить компанию господину Малашевичу в мире ином. Представляю себе, каким буйным цветом расцвела бы поэзия Сони Десницына после твоих похорон! Но лучше уж ему обойтись без дополнительных стимулов для творчества… Надо попытаться хоть как-то защитить себя от возможных покушений в будущем. Поэтому нам с тобой придется вооружиться и в случае необходимости — без жалости стрелять!
