Энн Перри - Опасная скорбь
Монк молча кивнул и продолжал слушать, по-прежнему не перебивая.
– И вот она узнала, что причина ее горя – вовсе не слепая судьба. – Эстер чуть подалась вперед. – Не судьба, а сознательное предательство. И что ей суждено всю оставшуюся жизнь провести в доме этого предателя, не надеясь ни на что иное… Что она могла сделать затем? Скорее всего, когда весь дом уже уснул, она пробралась в кабинет отца и стала рыться в его конторке в поисках писем с неопровержимыми доказательствами. – Эстер смолкла.
– Да, – очень медленно выговорил Монк. – Да… Но что из этого? Бэзил оплатил офицерский патент Гарри Хэслетта, а затем, когда тот показал себя прекрасным офицером, явно превосходящим других, оплатил еще один патент и добился перевода зятя в прославленный своей отвагой полк. Кто же заподозрит в этом какие-либо козни?
– Никто, – с горечью ответила она. – Сэр Бэзил предстанет перед всеми совершенно невинным. Откуда ему было знать, что Гарри возглавит атаку и погибнет?
– Совершенно верно, – быстро сказал Монк. – Война есть война. Если ты вышла замуж за солдата, то будь готова в любой момент остаться вдовой. Сэр Бэзил сказал бы дочери, что соболезнует ее горю, но что с ее стороны неблагодарно обрушивать на него несправедливые упреки за его старания. Сказал бы, что она выпила за столом слишком много вина – а за ней такой грех водился и раньше. Я даже представляю, каким недовольным тоном он бы все это ей высказал.
Эстер взглянула на Уильяма.
– Да и бесполезно было затевать такой разговор. Октавия прекрасно знала своего отца. И она одна имела храбрость противостоять ему… за что, возможно, и поплатилась… Но что ей оставалось? Союзников у нее не было. Киприан – вечный узник дома на Куин-Энн-стрит. Он зависит от Ромолы, а та ради своего благополучия будет всегда и во всем подчиняться сэру Бэзилу. Фенелла интересуется лишь собой. Араминта во всем держит сторону отца. С Майлзом Келлардом – сложнее, но и он вряд ли станет противоречить сэру Бэзилу, тем более ради кого-то другого.
– Леди Мюидор? – спросил Монк.
– Она просто устала и отступила. Когда-то она посмела возразить мужу относительно брака Октавии, но на большее, видимо, не способна. Септимус, может быть, и поддержал бы Октавию, но он бессилен.
– А Гарри – мертв, – продолжал развивать ее мысль Монк. – Жизнь Октавии без него пуста, надежды нет. Она должна была прийти в немыслимое отчаяние, почувствовать себя всеми преданной. Ей почти ничего не оставалось, она даже не могла ответить ударом на удар.
– Почти? – переспросила Эстер. – Почти ничего не оставалось? Обессиленная, растерянная, одинокая – какое же тут «почти»? Но вы не правы: она могла ответить ударом на удар – нечаянно или же умышленно. Возможно, эта мысль ей и в голову не приходила, но у нее был шанс страшно отомстить сэру Бэзилу. Покончить с собой. – Голос Эстер стал чуть хрипловат, в нем зазвучала недобрая ирония. – Представьте: его дочь, живущая в его доме, под его опекой – и вдруг такой ужасный, такой неприличный и нехристианский поступок… И нет чтобы тихо-мирно отравиться настойкой опия – зарезалась! Причем не было отвергнувшего ее любовника, да и с момента смерти Гарри прошло уже два года. Покончила с собой в собственной спальне… или даже в его кабинете – с найденным письмом в руке!.. Ее похоронили бы в неосвященной земле, рядом с другими грешниками, которым нет прощения. Подумайте, что сказали бы люди! Позор, косые взгляды, все перешептываются, а стоит к ним приблизиться – замолкают. Никто не приглашает к себе, никто не наезжает с визитами, зря стоят экипажи у конюшни, зря горят огни. Вместо почитания и зависти – презрение, хуже того – осмеяние.
Лицо Монка было мрачно; трагическая картина предстала перед ним во всех подробностях.
– То есть тело ее нашла не Энни, а кто-то другой, – сказал он. – Кто-то из родственников. Спрятали нож, перенесли тело на кровать, разорвали ночную рубашку, словно перед смертью Октавия с кем-то боролась, сломали плющ под окном и забрали для отвода глаз несколько безделушек. И случившееся приняло вид убийства – жестокого, бессмысленного, но не бросающего тень на семейство. Действительно, такое могло случиться с кем угодно… Затем я, кажется, чуть не разрушил их планы, установив, что в дом никто не проникал и что убийца проживает в доме… Стало быть, речь идет не о насильственной смерти Октавии, а о медленном подлом убийстве Персиваля. Насколько же все это страшнее… – тихо произнес Монк. – Да, но как мы сможем это доказать? Мы просто не в силах это сделать. Они все будут отрицать! Кто бы это ни был… – Уильям запнулся. – Какой кошмар! Но кто? Я до сих пор не знаю. Скандал повредит любому из них. Это могли быть и Киприан с Ромолой, и один Киприан. Он сильный мужчина и вполне способен перенести тело сестры из кабинета отца в спальню… Если, конечно, она покончила с собой именно в кабинете. Ему даже не пришлось бы бояться, что он кого-то при этом разбудит – ведь его спальня располагалась рядом со спальней Октавии!
От этого предположения Монка Эстер пришла в ужас. Она вспомнила лицо Киприана, его улыбку, его скорбные глаза… Да, он мог это сделать, спасая сестру от посмертного позора. Имя ее осталось бы незапятнанным, и она была бы погребена по-христиански.
Но ведь Персиваля все равно повесили!
– Киприан не вел бы себя так на суде, зная, что Персиваль невиновен, – вслух сказала Эстер. Она и сама хотела, чтобы это оказалось правдой, но помнила, как сильно Киприан зависит от Ромолы, а та ради своего благополучия и спокойствия пойдет на все. Кроме того, Киприан любил свою сестру и горевал о ней больше всех прочих.
– Септимус? – спросил Монк.
Септимус вполне был способен на любое безрассудство – из сострадания.
– Нет, – с жаром сказала Эстер. – Нет… Он бы не допустил, чтобы Персиваля повесили.
– Тогда, может, Майлз? – Монк внимательно глядел на Эстер. – Чтобы сохранить фамильную честь. Его собственное благополучие зависит от благополучия Мюидоров. Ему могла помочь Араминта… Но он бы справился и один.
Эстер отчетливо вспомнила давний разговор в библиотеке. Араминта и Майлз… Араминта наверняка была уверена в том, что Майлз не убивал Октавию… хотя намекала, будто Монк подозревает именно его – чтобы полюбоваться страхом мужа. Это был какой-то странный вид ненависти и наслаждения властью над близким человеком. Трудно сказать, мстила ли тогда Араминта за ужас первой брачной ночи или за историю с Мартой Риветт… Или они все же сообщники, скрывшие обстоятельства смерти Октавии и отправившие на виселицу Персиваля?
– А может, сам сэр Бэзил? – предположила она.
– Или даже сам сэр Бэзил – боясь за свою репутацию… И леди Мюидор – из любви к дочери, – сказал Монк. – Пожалуй, Фенелла – единственная, кто остается вне подозрений. – Лицо у Уильяма было бледное, а в глазах отражались такая боль и такое чувство вины, что Эстер даже пожалела о том, как редко он позволяет окружающим увидеть истинное благородство своей души.
– Конечно, все это лишь предположения, – мягко сказала она. – Я понимаю, что никаких доказательств нет. Даже если бы нам удалось все выяснить еще до ареста Персиваля, как бы мы это доказали? Потому-то я и пришла к вам – посоветоваться… Ну и, конечно, сообщить все, что узнала.
Теперь лицо Монка стало сосредоточенным. Эстер ждала, что он скажет. Из кухни миссис Уорли доносился лязг посуды, за окном слышалось громыхание кебов и телег.
– Если она покончила с собой, – сказал наконец Монк, – и кто-то перенес ее тело в спальню, то нож он, скорее всего, вернул на кухню. Вряд ли этот человек решился бы держать его у себя – он ведь наверняка был испуган. А когда он вернул нож на кухню… Нет. – Лицо Монка досадливо скривилось. – Пеньюар-то ему возвращать было некуда. Значит, оба предмета были спрятаны где-то в одном месте. И однако мы не нашли свидетельств, что кто-то покидал дом с момента смерти Октавии и до прибытия доктора и полиции. – Продолжая говорить, он всмотрелся в лицо Эстер, словно пытаясь прочесть ее мысли. – В доме, где так много слуг и где служанки поднимаются в пять утра, выйти незаметно почти невозможно.
– Уверена, в комнате одного из домочадцев есть укромное место, куда вы не заглянули при обыске, – сказала Эстер.
– Я тоже так думаю. – Лицо его потемнело. – Боже! Какая жестокость! Они прятали нож и окровавленный пеньюар и ждали, когда эти вещи пригодятся – чтобы обвинить какого-нибудь беднягу. – Монк невольно передернул плечами, и Эстер тоже показалось, что в комнате стало зябко. Возможно, так оно и было: огонь в очаге еле тлел, а за окном шел мокрый снег.
– Если бы мы нашли, где их прятали, – наудачу сказала Эстер, – то, возможно, узнали бы, кто это был.
Монк невесело рассмеялся.
– Узнали бы, кто подложил эти вещи Персивалю за ящик комода? Вот уж не думаю.
Эстер смутилась.
– Нет, конечно, – сдалась она. – Но что же нам тогда искать?
