Тереза Бреслин - Печать Медичи
— Пьетро, — выпалил я не задумываясь.
— Хорошее имя, — медленно сказал маэстро, не поднимая глаз.
Он не отрывал взгляда от свитка, который лежал перед ним.
Я проследил за его взглядом. Внизу рукописи стояло имя писца. Простое имя, написание которого я сразу узнал.
Пьетро.
Маэстро поднял свиток и аккуратно его скрутил.
— Очень хорошее имя, — снова сказал он. — Человек с таким именем должен читать и писать превосходно.
Он завязал свиток веревочкой. Потом встал и положил его рядом с другими на высокую полку.
Под спешно выдуманным предлогом я тут же вышел из комнаты.
Взлетел под крышу, в свою комнатку на чердаке, где лежал мой тюфячок на деревянном настиле. Связав в узелок вещи, я проверил, на месте ли мешочек, который я прятал на поясе.
И вдруг я почувствовал, что в комнате кто-то есть, и стремительно обернулся.
На пороге стоял маэстро. Успел ли он заметить мешочек у меня на поясе?
— Что ты делаешь? — спросил он.
— Ухожу, — ответил я.
— Почему?
— Чтобы вы не поколотили меня.
— Никто не собирается тебя колотить.
Я удивленно посмотрел на него. Ведь ребенку, пойманному на вранье, обязательно полагалось наказание.
— Скажи мне, почему ты солгал?
Я пожал плечами:
— Не знаю.
— Подумай об этом и скажи мне: почему? — Он подошел к окну и выглянул наружу. — А я пока подожду.
Судя по всему, он не собирался меня бить.
— Мне очень стыдно, — сказал я наконец.
— Стыдно за то, что не умеешь бегло читать? — Он улыбнулся. — Но сумел же ты разобрать имя писца на свитке.
Я не ответил.
— Ложь вгрызается в душу, — сказал он. — Она разъедает душу, если становится привычкой. А правда, как она ни тяжела, закаляет сердце. Ложь служит человеку плохую службу.
Вовсе нет, подумал я. Наверное, ему никогда не приходилось голодать, не случалось и воровать еду. Ложь много раз спасала мою шкуру. Но вслух я этого не произнес.
— Так в чем же твоя правда, Маттео?
«Нет, я никогда не расскажу ему всю правду, — подумал я. — Но, по крайней мере, одно он может узнать».
— Я стыжусь не столько того, что не умею читать бегло, — сказал я, — сколько того, что не знаю, кто мой отец. — Повесив голову, я прошептал: — Я незаконнорожденный.
— Всего-то! — усмехнулся он. — Да половина королевских особ Европы и почти все могущественные люди Рима — незаконнорожденные. Да наш наниматель, мой нынешний патрон Чезаре Борджа, — и тот незаконнорожденный!
— Не лучшая рекомендация для незаконнорожденных.
Он рассмеялся, и смеялся долго.
— Вряд ли тебе следует делиться этой шуткой с другими.
— Хула в адрес Борджа смертельно опасна.
— Но он человек благородного происхождения. У благородных все по-другому. Им легче быть незаконнорожденными.
— Им, может быть, еще тяжелее. Им многое приходится доказывать, за многое приходится сражаться. Им многое приходится терять…
Я покачал головой:
— Так стыдно быть бастардом, не знающим даже имени своего отца…
— Но ведь наверняка матушка очень любила тебя, Маттео.
— Бабушка никогда не говорила о ней, и поэтому я в этом не уверен. Может, она чувствовала себя настолько опозоренной, что просто ненавидела меня.
Маэстро ответил не сразу. В возникшей тишине я услышал, как шипит фитиль лампы, как по всему дому внизу хлопают ставни. Маэстро разглядывал свои пальцы. А потом осторожно сказал:
— Для матери естественно любить свое дитя независимо от того, законное оно или нет.
— Не всегда! — упрямо ответил я.
— Ты невозможен! — воскликнул он. — Ты сопротивляешься всякой попытке убедить тебя.
Я вздрогнул. Вот я и разозлил его.
— Простите, — начал я. — Я не хотел рассердить вас.
Он покачал головой:
— Ты вовсе не рассердил меня, Маттео. Ты меня огорчил.
Опершись на локти, он выглянул в узкое оконце. В отличие от окон в нижних этажах это не было застеклено. Открытое всем стихиям, в плохую погоду оно прикрывалось лишь деревянным ставнем.
Прилетела какая-то птичка и села на подоконник. Маэстро отодвинулся, чтобы не спугнуть ее. Рука его покоилась на записной книжке, находившейся у него на поясе. Вдруг, словно внезапно вспомнив о моем присутствии, он посмотрел на меня и быстро сказал:
— Я тоже незаконнорожденный.
Моему изумлению не было предела.
— Я незаконнорожденный, — повторил он свои слова.
— Но у вас есть фамилия! — возразил я.
— О да! Леонардо да Винчи. Но Винчи — вовсе не фамилия моего отца. Винчи — это название места.
— Но у меня нет даже этого, — горько усмехнулся я. — Я просто Маттео.
Он отвернулся от окна и улыбнулся:
— Что ж, просто Маттео. Садись на свой тюфячок, и я расскажу тебе одну историю.
Опершись об оконный косяк, он начал свой рассказ:
— Жил-был один добрый человек, который честно занимался своим делом. Однажды к нему подошел другой человек и стал попрекать этого человека тем, что он незаконнорожденный сын своего отца. «Быть рожденным вне брака — значит быть незаконнорожденным», — сказал тот человек. Но честный человек ответил, что незаконнорожденный означает незаконный, однако не может быть младенца, который был бы незаконным. «Как ребенок, дитя может быть незаконным? — спросил он. — Дитя — это дитя. Рожденное благодаря союзу мужчины и женщины. Дитя не знает и не контролирует обстоятельства своего зачатия, и они нисколько его не заботят. А поэтому, следуя естественному закону, — объявил честный человек, — аз есмь законнорожденный сын двух человеческих особей». И бастардом был скорее тот, другой, потому что он вел себя как животное, а не как человек.
Я промолчал.
— Послушай меня, Маттео. Законнорожденный или незаконнорожденный — это… чисто формальный вопрос. Это не значит, что с тобой что-то не так. Люди используют слово «бастард» как бранное слово. Но тем показывают, что сами опустились ниже человеческого уровня. Мой дедушка принес меня в свой дом, а мой любимый дядюшка заботился обо мне, и их воспитание дало мне больше, чем я смог бы получить в другом месте.
Он снова повернулся к окну. Птичка уже улетела, но он не отрывал глаз от того места, где она только что сидела. Я понял, что он погрузился в свои воспоминания. Потом маэстро вдруг очнулся и оглядел комнату.
— Нет, так не пойдет! — сказал он. — По ночам становится слишком холодно. Ты больше не можешь спать здесь. Если хочешь, можешь спать на полу в моей студии. Впрочем, через несколько дней я должен буду уехать. Мне нужно совершить инспекцию замка Аверно, а он гораздо обширнее этой крепости и потребует больше внимания. Так что я проведу там никак не меньше месяца. Ты уже думал о том, что будешь делать зимой?
Я покачал головой.
— Тогда можешь пока поехать с нами. Там для тебя найдутся кое-какие поручения, так что сможешь немного подзаработать.
Мне было жалко покидать Перелу.
Пока не испытаешь любовь и дружбу, не осознаешь, как их тебе не хватает, как скудна без них твоя жизнь. Но в то же время я понимал, что Чем дальше уеду отсюда, тем в большей безопасности окажусь. Перела находилась слишком близко к тому место, где я расстался с Сандино. Кто-нибудь из его шпионов мог услышать обо мне, и, если бы Сандино узнал, что в Переле неизвестно откуда появился какой-то мальчишка, он бы обязательно захотел взглянуть на этого мальчишку своими собственными глазами.
Поэтому я поехал с маэстро. Мое сердце сжалось, когда я оглянулся и увидел, как все они машут нам вслед с крепостной стены: Паоло, Россана и Элизабетта и даже малыш Дарио, сидящий у Паоло на плечах.
Мы отъезжали все дальше и дальше, а фигурки на стене становились все меньше и меньше. Никогда прежде я не испытывал такой грусти при отъезде. Нам устроили пышные проводы, надарили кучу подарков и взяли с нас обещание непременно вернуться в Перелу, как только минует зима.
Маэстро сказал, что я могу и дальше сопровождать их в путешествии. В то время он не мог предвидеть, что Грациано заболеет, а Фелипе должен будет уехать. Но вскоре после того, как мы прибыли в Аверно, оба его товарища оказались не в состоянии помогать ему в работе.
Меня наняли как простого слугу, работающего за еду и крышу над головой, но именно ко мне он обратился, когда ему понадобилась особая помощь.
Часть вторая
Борджа
Италия, Романья, зима 1502 года
Глава 7
Мое сердце!
Оно кажется мне слишком большим для маленького пространства за грудной клеткой. Оно стучит так громко, что хозяин, следующий за мною на свет фонаря, которым я освещаю наш путь, наверное, слышит его биение.
— Остановись-ка здесь, мой мальчик! — тихо произнес он, взял у меня фонарь и высветил надпись на стене с названием улицы. — Улица Душ, — пробормотал он. — Да, это здесь.
