Уильям Дитрих - Пирамиды Наполеона
Ценя увлечения моего наставника, сам я не добился заметных успехов в масонской ложе. Их церемонии утомляли меня, а масонские обряды казались непостижимыми и бесконечными. Там произносилось много скучных речей, требовалось запоминать нудные ритуалы, надеясь на смутные обещания неких милостей, достижимых только после восхождения по длинной лестнице масонской иерархии. Короче говоря, масонство требовало от меня больше усилий, чем я хотел бы на него потратить. И на следующий год я, с некоторым облегчением покинув Франклина, уехал обратно в Соединенные Штаты, а его рекомендательное письмо и мои знания французского языка привлекли ко мне внимание одного молодого нью-йоркского торговца мехами по имени Джон Джекоб Астор.[12] Поскольку мне посоветовали держаться подальше от семьи Газвиков — Анабелла, учитывая интересное положение, спешно вышла замуж за одного серебряных дел мастера, — я ухватился за предложение поработать с этим торговцем мехами в Канаде. Отправившись с французскими коммивояжерами на Великие озера, я научился стрелять из ружья и охотиться и поначалу даже подумывал связать свое будущее с великим Западом. Но чем дальше мы отходили от цивилизации, тем больше я скучал по ней, причем не по цивилизованной Америке, а именно по Европе. Салун стал спасением от бескрайней дикости. Бен говорил, что Новый Свет вел нас к постижению простой правды, а Старый Свет — к полузабытой древней мудрости, только и ждущей своего очередного открытия. Он всю свою жизнь разрывался между ними, так же как и я.
В общем, я спустился по Миссисипи до Нового Орлеана. Подобный миниатюрному Парижу, приправленному острой американской экзотикой и новыми пороками, он стоял на перекрестке дорог, куда стекались африканцы, креолы, мексиканцы и индейцы чероки, а также шлюхи, работорговцы, американские спекулянты земельными участками и миссионерские священники. Его бурная жизнь пробудила во мне жажду возвращения к городскому комфорту. И я отправился в новое плавание к французским сахарным островам,[13] сладость которых зиждилась на принудительном рабском труде, и впервые осознал настоящий ужас жизненной несправедливости и реальной слепоты построенного на ней общества. Мировоззрение людей отличается не только тем, как человек позволяет себе обходиться с другими людьми, но и тем, как упорно он порой оправдывает свою жестокость.
Оттуда я переправился на «сахарном» корабле в Гавр, где и услышал о штурме Бастилии. Как разительно отличались революционные идеалы от тех ужасов, что мне только что довелось увидеть! Однако нарастающий хаос вынудил меня на несколько лет покинуть Францию, и я зарабатывал себе средства к существованию, служа торговым посредником между Лондоном, Америкой и Испанией. Мои цели были туманными, намерения — неопределенными. Я жил как неприкаянный бродяга.
Наконец, когда террор пошел на убыль, я вернулся в Париж, надеясь ухватить за хвост птицу удачи в его беспорядочном и взбудораженном обществе. В отличие от моей родины во Франции бурлила утонченная интеллектуальная жизнь. Весь Париж казался своеобразной лейденской банкой,[14] батареей, накапливающей зажигательную электрическую мощь. Вдруг именно здесь вновь откроется утерянная древняя мудрость, столь вожделенная для Франклина? К тому же парижские женщины обладали значительно большим обаянием, чем Анабелла Газвик. Если я задержусь здесь, то фортуна, возможно, сама найдет меня.
Но сейчас такой шанс появился у полиции.
Что же делать? Помню, Франклин писал о том, что масонство «побуждало даже заклятых врагов бросаться на помощь друг другу в самые отдаленные районы и в самых разнообразных ситуациях». Я по-прежнему лишь иногда заглядывал на масонские собрания. Во Франции насчитывалось тридцать пять тысяч членов в шестистах ложах, и влияние этой организации было так велико, что ее обвиняли как в разжигании революции, так и в тайном сговоре по ее срыву. Вашингтон, Лафайет, Бэкон и Казанова — все они принадлежали к масонам. Так же как и Жозеф Гийотен,[15] изобретший гильотину для облегчения страданий висельников. В моей стране это братство представляло собой своеобразный патриотический пантеон государственных деятелей: Хэнкок, Джеймс Мэдисон, Монро, даже Джон Пол Джонс и героический Пол Ревир,[16] в связи с чем некоторые полагали, что масонство зародилось именно в недрах американского народа. Я нуждался в совете и собирался обратиться к знакомым мне масонам, а вернее, к одному конкретному масону, журналисту Антуану Тальма, который, питая своеобразный интерес к Америке, весьма дружески встречал меня во время моих далеко не регулярных появлений в ложе.
— Ваши краснокожие индейцы — потомки ныне исчезнувших древних цивилизаций, которые обрели душевное равновесие, способное спасти наш современный мир. — Тальма обожал строить теории. — Если нам удастся доказать, что они происходят от утерянного колена Израилева или от троянских беглецов, то мы откроем путь к гармоничному миру.
Очевидно, он имел в виду какое-то особое индейское племя, поскольку встречаемые мной замерзшие и голодные индейцы бывали жестокими так же часто, как и безмятежно спокойными, но мне никогда не удавалось умерить пыл его умозрительных построений.
Холостяк, не разделявший моего интереса к женскому полу, Антуан был писателем и памфлетистом; он снимал комнату в районе Сорбонны. Я нашел его не за письменным столом, а в одном из новых кафе, торгующих мороженым, около моста Сен-Мишель, где он потягивал лимонад, которому приписывал целительные силы. У Тальма вечно что-то побаливало, и он постоянно экспериментировал с разными очистительными средствами и диетами в попытках поправить ускользающее здоровье. Он принадлежал к числу тех редких французов, которые, как я знал, не брезговали американской картошкой, хотя большинство парижан считали ее годной лишь на корм свиньям. В то же время он вечно сетовал на свою неполноценную жизнь и говорил, что обязательно стал бы искателем приключений — каковым он, кстати, считал меня, — если бы не боялся простудиться. (Я отчасти преувеличил собственные приключения и втайне радовался его лестному мнению.) Этот простодушный на вид юноша с неизменно взъерошенными волосами, несмотря на то что недавно коротко подстригся в соответствии с новой республиканской модой и даже приоделся в малиновую куртку с серебряными пуговицами, сердечно, как всегда, приветствовал меня. На его бледном лице с большим открытым лбом горели распахнутые восторженные глаза.
Тактично одобрив его последнее целительное средство, я заказал, однако, более губительный кофейный напиток и выпечку. Пристрастие к этому черному вареву периодически осуждалось правительством ради сокрытия того факта, что из-за войны поставки кофе резко сократились.
— Ты заплатишь за меня? — спросил я Антуана. — Я влип в чертовски неприятную ситуацию.
Он взглянул на меня повнимательнее.
— О господи, ты что, вывалялся в канаве?
Я не успел побриться и выглядел потрепанным и грязным, с воспаленными от бессонной ночи глазами.
— Нет, я выиграл в карты.
На столе перед Тальма валялось с полдюжины не выигравших лотерейных билетов. В игре ему не хватало моего везения, но Директория, нуждавшаяся в финансовой поддержке, возлагала большие надежды на подобных ему неунывающих оптимистов. Многочисленные зеркала в позолоченных рамах, украшавшие зал кафе, бесконечно отражали мою небритую физиономию, и у меня возникло такое ощущение, будто я вдруг стал центром всеобщего внимания.
— Мне необходимо найти честного адвоката.
— О, это так же легко, как найти порядочного депутата, мясника-вегетарианца или девственную проститутку, — ответил Тальма. — Если бы ты попробовал лимонад, то он прояснил бы твои туманные мысли.
— Я не шучу. Убили одну женщину, с которой я встречался. Жандармы пытались арестовать меня за это преступление.
Он приподнял брови, очевидно подозревая, что я морочу ему голову. В очередной раз жизнь подкинула мне сюрприз, о котором он со своей склонной к подслушиванию и подглядыванию натурой мог только мечтать. Заодно он раздумывал, естественно, не сможет ли продать эту историю в журналы.
— Но откуда они пронюхали о ее смерти?
— Их привел один свидетель, нанятый мной фонарщик. Я ни от кого не скрывал, что собирался навестить ту красотку, об этом знал даже граф Силано.
— Силано! Кто же поверит этому каналье?
— К примеру, жандарм, чья пуля просвистела мимо моего уха, вот кто. Антуан, я ни в чем не виноват. Я подумал, что она вступила в сговор с грабителями, но, когда вернулся спросить ее об этом, она уже была мертва.
— Постой. При чем тут грабители?
— Я столкнулся с ними в своей комнате, они перевернули там все вверх дном и оглушили меня. Вчера вечером я выиграл в карты кучу денег и один странный медальон, но…
