Клементс Рори - Мученик
Топклифф пришел в смятение.
— Вы брат Шекспира? Что вы здесь делаете? Я вас здесь не ждал!
— Мы с друзьями остановились в этом доме благодаря любезности моего брата. Нас набрали в Уорикшире для лондонского ополчения. Нас скоро отправят в Тилбури защищать государство, но, впрочем, это не ваше дело. Однако, будьте так любезны, поведайте нам, по какому делу вы здесь? Похоже, вас не ждали, к тому же вы незаконно сломали дверь моего брата. Вы что, занимаетесь сносом домов? Если так, то вас за это следует повесить. Подумайте хорошенько: ведь мой брат — старший офицер сэра Френсиса Уолсингема.
На лбу Топклиффа запульсировала жилка. С плохо скрываемой яростью он уставился на молодого человека, затем на Ричарда Янга, который выглядел весьма удивленным.
— Боже правый, Дик! Почему твой караульный нам ничего об этом не сказал?
Янг, покраснев, в замешательстве воздел руки.
— Я не знаю. Может, испугался этих солдат.
Топклифф осмотрел комнату. Людей у него было раза в два меньше. Нет смысла надеяться на то, что ему со своим отрядом удастся одолеть эту компанию хорошо вооруженных и тренированных воинов. Это была какая-то уловка Шекспира, стратегия, чтобы победить его.
— Не знаю, как так вышло, но обещаю вам, Шекспир, — вам и вашему братцу, — я вернусь, и вы оба заплатите за это. Я обрушу на ваши головы Божий гнев и гнев Ее величества. И получу то, чего хотел.
Брат Шекспира оказался человеком не робкого десятка, с блестящим взором и широким лбом, меньше ростом, но более крепкого телосложения, чем Джон. Он скривил рот в подобие улыбки:
— Думаю, сэр, не по чину вам взывать к божественному и нашей блистательной государыне. Полагаю, прежде чем всех вас раздавят, вы забьетесь в свою вонючую нору вместе со своими слизняками.
Топклифф был вне себя от гнева. Он отвел назад руку, намереваясь ударить этот дерзкого щенка по лицу, но передумал.
Переполняемый яростью, он развернулся на каблуках и направился к зияющему проему двери.
— Пойдем, Дик, — произнес он. — Выдернем твоего так называемого караульного из объятий его женушки и отдубасим его так, чтобы надолго запомнил.
Один из людей Шекспира поднялся и вытащил за загривок сжавшегося в комок человека. Пинком под зад он швырнул его к Топклиффу.
— Ваш караульный? Забирайте.
Глава 44
По прибытии в Лондон Шекспир вместе с Болтфутом отправился прямиком на Ситинг-лейн, но не домой, а к Уолсингему, чтобы доложить о двух неудавшихся попытках покушения на жизнь Дрейка и, наконец, о его успешном отплытии к берегам Испании.
Угрюмое лицо Уолсингема немного просветлело. Он несколько раз кивнул.
— Хорошо. Вы говорите, что он во здравии и совершенно точно покинул эти берега со своим флотом?
— Да, господин секретарь. Все идет своим чередом.
Уолсингем усмехнулся.
— Знаете, а она послала вслед за ним гонца с приказом остановить миссию. Уверены, что он не получил его вовремя?
— Что ж, если Дрейк и получил этот приказ, то не подчинился ему. Еще он просил передать вам это письмо.
Уолсингем ножом аккуратно срезал печать и прочитал короткое послание. Затем свернул и положил его на стол.
— Хорошо, Джон. Именно это мне и было нужно. Слава Господу, что посланник королевы не прибыл вовремя. Хорошая работа, ваша и господина Купера.
Но Шекспир нежился в лучах похвалы недолго.
— Однако в остальном ваши дела не так хороши. На вас поступила жалоба с серьезными обвинениями. — Господин секретарь осуждающе взглянул на своего главного тайного агента.
Шекспир почувствовал, как кровь прилила к лицу. Образы мамаши Дэвис и Изабеллы Клермон, а затем и Кэтрин Марвелл пронеслись в его мозгу.
— Обвинения в похоти и колдовстве. Возможно, против вас выдвинут официальное обвинение.
Шекспир нахмурился, словно в замешательстве.
— О каких обвинениях вы говорите, господин секретарь? И от кого они исходят?
— Вы уверены, что не знаете?
— Мне на ум приходит только Топклифф.
Уолсингем сурово кивнул. Он подошел к окну и выглянул на улицу. В окно Уолсингем видел только скромное жилище Шекспира. Теперь там было тихо, но до него дошли слухи о беспорядках в доме. Он повернулся к Шекспиру.
— Конечно, Топклифф. Я предупреждал вас, Джон, не позволяйте вашей личной вражде мешать нашей общей цели. Я даже выдал вам приказ, разрешающий допросить свидетеля в доме Топклиффа, разве нет?
— Да.
— И он позволил вам это сделать?
— Да. Я бы сказал, что он с удовольствием показал мне свои пыточные машины. Похоже, он горд тем, что изувечил Томаса Вуда. Ни в чем не виновного человека, который даже не предстал перед судом.
Уолсингем никогда не впадал в гнев. Ему это было не нужно. Его шепот пугал больше, чем медвежий рев или рык тигра.
— Джон, сейчас не время обсуждать подобные вещи. Есть более срочные дела, требующие нашего внимания. Топклифф выдвигает против вас следующее обвинение: вы посещали колдунью и распутницу мамашу Дэвис, а она сбрила вам бровь и забрала ваше семя, чтобы приготовить любовный напиток, с помощью которого вы одурманили молодую женщину по имени Кэтрин Марвелл, отъявленную папистку. Это серьезные обвинения, и Топклифф утверждает, что может предъявить ингредиенты, которые колдунья использовала для напитка. — Уолсингем взглянул на сбритую бровь Шекспира. — Если все это неправда, то как вы объясните то обстоятельство, что у вас сбрита бровь, а у мамаши Дэвис были обнаружены точно такие же волосы, которые теперь находятся у Топклиффа? Невозможно доказать, что семя принадлежит вам, но вместе с вашей бровью суд посчитает это неоспоримым доказательством. Вам должно быть известно, что грозит обвиняемым в колдовстве. Как записано в «Исходе»: «Ворожеи не оставляй в живых…»
На мгновение Шекспир утратил дар речи. Затем он взорвался, словно забытый в печи котелок.
— Это безумие, господин секретарь. Это все интриги Топклиффа. Я действительно разговаривал с мамашей Дэвис, но это было частью расследования. Находящийся под арестом Валстан Глиб, который печатал газетные листки, сообщил, что мамаша Дэвис знает подробности убийства и хочет поговорить со мной, поэтому я отправился к ней. Меня встретила проститутка-француженка, которая отвела меня к Дэвис. Она принесла напитки, но, очевидно, в них подмешали какое-то колдовское зелье, ибо после я помню только, как меня соблазняла та проститутка. Я не мог пошевелиться. Не чувствовал ни рук ни ног. Мамаша Дэвис показала мне пузырек и сказала, что в нем мое семя, теперь я в ее власти и мне от нее не уйти. Я потерял сознание, а когда очнулся, то снова мог двигаться, но в доме было темно и пусто. Я обнаружил, что мне сбрили бровь, но когда это произошло, я не помнил. Это все, что мне известно. Да еще то, что Топклифф обо всем знал, ибо он сам хвастался мне в своем доме в Вестминстере. Боюсь, что он и мамаша Дэвис — сообщники, господин секретарь. Скажу больше, я уверен, что это так. Вся эта шарада была задумана для того, чтобы заманить меня. Проститутка-француженка жаловалась, что на нее напал Саутвелл, но это неправда. Ее раны были неглубокими. Это была часть плана Топклиффа, чтобы спасти собственную шкуру и обвинить иезуитского священника.
Уолсингем внимательно наблюдал за лицом Шекспира, когда тот говорил. Наконец он вздохнул.
— Это серьезные сведения, Джон. Вы повели себя как глупец, хотя и ради благородной цели. Но хочу сказать, — несмотря на то, что ваша история кажется абсурдной, в ней есть отблеск истины.
— Более того, — продолжал Шекспир, — преступник, которого мы ищем, убийца леди Бланш Говард — не кто иной, как сам Топклифф.
Уолсингем развернулся на каблуках.
— Топклифф убил Бланш Говард?
— Сомнений быть не может, господин секретарь.
Уолсингем покачал головой.
— Нет, Джон, не следует произносить подобное. Будьте осторожны, очень, очень осторожны. Вы уже превратили его в своего врага. Я пытаюсь отклонить эти обвинения, но если вы начнете делать такие заявления, Топклифф наверняка подаст на вас в суд за колдовство и прелюбодеяние. И мне будет очень сложно защищать вас, ибо он приведет свидетелей, и вы предстанете перед судьей Янгом. Уж поверьте мне.
— Значит, меня осудят по оговору проституток и душегубов, а жестокий убийца будет разгуливать на свободе — так? Разве это та Англия, за которую вы сражаетесь, сэр Френсис? — Уже произнося эти слова, он понял, что совершил ошибку. Преданность Уолсингема королеве и государству была вне всяких сомнений. Подобное оскорбление не может остаться безнаказанным.
Однако Уолсингем не выгнал его и даже не пришел в ярость. Вместо этого он позвонил в колокольчик и вызвал слугу. Затем спокойным голосом произнес: «Принесите нам бренди», — а когда слуга с поклоном удалился, Уолсингем знаками показал Шекспиру, чтобы тот сел за стол, затем сам сел на соседний стул.
