Последняя Мона Лиза - Сантлоуфер Джонатан

– Похоже, вы сами проложили себе путь к успеху, – сказал я.

– Почему вы пришли к такому выводу? – спросил он с приветливой улыбкой.

– Просто о вас очень мало информации в Интернете. Можно подумать, вы родились прямо здесь, на Уолл-стрит.

– Не совсем. – Бейн рассмеялся, обнажив ярко-белые зубы. – Итак, вы наводили обо мне справки в Интернете.

– Разве в наши дни не все так делают?

– Только не я, – сказал он. – Я из той эпохи, когда ничего не знаешь о человеке, пока не познакомишься с ним – и мне так больше нравится.

От моих извинений, что я отвлекаю его от работы, Бейн благодушно отмахнулся, добавив, что он почти устранился от дел: «Бываю в офисе раз или два в неделю, главным образом, чтобы действовать на нервы своим партнерам».

Я посмотрел на одну из висящих на стене гравюр – руки, нарисованные с дотошной детализацией.

– Это Дюрер? – спросил я.

– А вы разбираетесь в художниках.

– Я же преподаю историю искусств, так что… Вы коллекционируете старых мастеров?

– Раньше я этим занимался, но теперь уже нет. Я почти все раздарил.

– И у вас не возникает желания приобрести что-нибудь еще?

– В определенном возрасте человек перестает чувствовать в этом потребность. – Бейн наклонился к гравюре. – Красиво, не правда ли, такая изящная штриховка. Эта гравюра Дюрера у меня уже давно, да еще несколько картин – в их числе тот Рембрандт, которым, как мне сказали, вы интересовались. Это мои любимчики, от которых мне не хочется отказываться из чисто сентиментальных соображений, но период серьезного коллекционирования у меня закончился. Я пришел к выводу, что коллекции – это игрушки эгоистов.

Он серьезно посмотрел на меня и спросил, коллекционирую ли я произведения искусства.

Я ответил, что не могу себе этого позволить, хотя иногда обмениваюсь картинами с друзьями-художниками.

– Значит, вы художник?

– Ну, вроде того.

– Не скромничайте, молодой человек. Я не добился бы того, чего смог добиться, будь я скромным. – Он похлопал меня по плечу. – Люблю поговорить об искусстве с людьми, которые в этом что-то понимают. Я изучал бизнес, поэтому ничего не знал об искусстве, пока не начал коллекционировать.

– И вы совсем не скучаете по этому занятию?

– Не так чтобы очень. У меня есть несколько вещей, и мне их достаточно. – Бейн снова улыбнулся. – Так вы пишете о Рембрандте?

– Да, для академического художественного журнала… гм, «Аполлон». Он издается в Лондоне, небольшим тиражом. Вряд ли вы о нем слышали, – сказал я, надеясь, что так и есть.

Бейн ответил, что не слышал, и выразил удивление, что я пишу о Рембрандте, ведь большинству людей он больше не интересен, несмотря на то, что его имя тесно ассоциируется с искусством.

– Я один из тех, кто все еще считает Рембрандта великим художником.

– Тогда вы должны взглянуть на мою гравюру Рембрандта. Мы немножко выпьем, и вы сможете спокойно поведать мне о статье, которую пишете… – тут он прервал себя, извинился и сказал, что совсем забыл: послезавтра он уезжает в Лондон.

Ничего страшного, ответил я, время терпит, я могу подождать, пока он не вернется, но Бейн отверг этот вариант.

– Меня может не быть несколько недель, возможно, месяц. Приходите завтра вечером, в шесть тридцать. Я уже полностью готов к поездке и буду дома, мне все равно нечего делать.

– Мне не хотелось бы стеснять вас…

– Не говорите глупостей, – отмахнулся Бейн и протянул мне карточку со своим адресом.

90

Американец выходит из здания, и он дает ему уйти вперед, прячась за толпами прохожих. Все они на вид такие богатые, что он не может понять, хочется ли ему стать одним из них – или убить их всех. Он знает, что Американец только что встречался с одним из людей в списке, валявшемся в его студии, – он проверил номер телефона через приложение «Уайтпейджиз». Поисковые системы утверждают, что этот тип – финансовый жирный кот, в точности как и тот, другой, Тейвел. За Тейвелом он вчера проследил от офиса до дома, отвлекшись от Американца, и видел, как Тейвел вошел в здание на Парк-авеню с несколькими швейцарами у входа, все они раскланивались перед ним.

Теперь он знает, где работает и где живет Тейвел, а теперь и где работает этот Бейн. Узнать, где живет Бейн, тоже будет нетрудно.

Он следит за перемещением красной точки, давая Американцу уйти подальше вперед, затем спускается за ним на станцию метро, едет с ним в одном вагоне, сохраняя безопасную дистанцию и наблюдая за ним через плечи десятка пассажиров. Он закрывает глаза и представляет себе мастерскую Американца, большую просторную студию и холсты, покрытые краской. Другая жизнь, так непохожая на его собственную – хотя иногда ему кажется, что собственной жизни у него и вовсе нет. Рядом с ним стоит молодая женщина, даже девушка: подкрашенные глаза, волосы с фиолетовыми прядями, кольцо в носу – она падает на него каждый раз, когда поезд останавливается или кренится.

Она напоминает ему о его первой работе после войны, о молодых девушках, которых он продавал торговцам. Только в наши дни это уже не «прокатывает», все подрядчики и международные агентства стали настороженно относиться к этому бизнесу. Что им не нравится?

Можно подумать, дома этих девочек ждало что-то лучшее. Он подавляет в себе желание продеть палец в кольцо в носу девушки и увести ее с поезда, сделав своей рабыней. Он улыбается ей, но она смотрит куда-то перед собой, ее наушники явно заглушают шум вокруг, взгляд ее пуст; несомненно, вся захвачена какой-то идиотской мелодией, которая звучит для него как стрекотание насекомых.

Он смотрит мимо девушки сквозь толпу, чтобы убедиться, что Американец еще на месте. Он надвигает шляпу пониже на лоб, похлопывает себя по нагрудному карману, нащупывая трубку, в которую свернута картинка, вырванная из книги. Он представляет себе картину с Медузой, скользящих змей и отрубленную шею, брызги крови, выражение беспримесного ужаса на лице. Каждая работа чему-то учит. В этот раз он узнал, что был такой художник – Караваджо. Очевидно, родственная душа.

91

За восемь долларов «Интелиус», онлайн-поисковая система для публичных записей, нашла адрес: Восточная Тридцать Вторая улица. Это было совсем не то, чего я ожидал. Я всегда представлял, что Аликс живет в шикарной квартире в Верхнем Ист-Сайде с видом на реку и двумя-тремя швейцарами у хода, а не в Мюррей-Хилл, районе студентов и молодых людей, снимающих жилье за разумную арендную плату.

Для верности я еще раз проверил адрес, а потом отправился туда. Здание оказалось средней величины, из красного кирпича. Швейцар там все же был, но только один. Я спросил Алексис Верде, и когда он ответил, что ее нет дома, я сделал вид, что уточняю что-то по своему мобильному телефону, и сказал, что, видимо, перепутал время. Потом я повернулся и вышел на улицу, чувствуя скорее облегчение: я не приготовил плана, что сказать и как себя вести, если она окажется дома. На углу я остановился и стал ждать.

Прошло десять минут. Потом еще двадцать. Решимость моя поубавилась, хотелось сбежать, но я должен был увидеть ее, должен был узнать, кто она такая и почему солгала мне.

Думая о ней, я начал составлять в уме список, за что я ее, как мне казалось, полюбил: внешность, ум, манера держаться, голос, самообладание, прикосновения, умение понять меня… во всяком случае, мне казалось, что она меня понимала. Хотя, возможно, все это был обман. Единственное, что я знал наверняка, так это то, что я был пленен женщиной, которую, как мне казалось, я знал, но выяснилось, что нет. Я прошел по улице в одну сторону, потом в другую, репетируя, что скажу ей, но не мог сосредоточиться, мысли и чувства пребывали в полнейшем беспорядке. Время от времени я поглядывал за угол и дальше по кварталу, надеясь увидеть ее и в то же время страшась этого.

Еще через полчаса, все еще перебирая в голове фразы, с которых лучше начать разговор, я увидел, как она идет по улице. Дождавшись, когда она окажется в нескольких футах от меня, я шагнул к ней навстречу из тени.