Стивен Сейлор - Загадка Катилины
— Потому что ты шпионишь за ними.
— Не я один. Я, к тому же, не член самого близкого кружка Катилины. Я принадлежу к кругу тех людей, которым он доверяет и кто может быть полезен ему, когда наступит время. Но при этом я многое знаю и умею отличить правду от досужих домыслов, ходящих повсюду по поводу их заговора. Эти люди поверили в собственные фантазии. Иногда мне кажется, что они вовсе не видят никакой опасности.
— Только Цицерону не говори об этом! Не такое мнение он ожидает услышать.
Экон вздохнул.
— Папа, ты безнадежно циничен.
— Нет, я просто описываю Цицерона. Разве ты не видишь, что ему представляется возможность сыграть грандиозную роль? Если ему покажется, что государству ничего не грозит, он еще что-нибудь выдумает.
Экон заскрежетал зубами. Мне показалось, что мы опять подошли к грани спора. Я решил пойти на попятную.
— Расскажи мне подробности, — сказал я. — Кто эти заговорщики, знаю ли я их? Кто еще работает на Цицерона?
— Ты и в самом деле хочешь, чтобы я рассказал? Мне казалось, что ты не желаешь вмешиваться в политику, что ты умыл руки.
— Лучше знать, чем не знать.
— Но тайны опасны. Кому они становятся известны, на того ложится груз в полной мере. Ты действительно хочешь возложить на себя такую ответственность?
— Я хочу знать, с какими людьми водится мой сын. Я хочу знать, кто угрожает моей семье и почему.
— Значит, ты отказываешься от своего неучастия? Значит, ты не желаешь больше прятать голову в песок, как страус?
Я вздохнул.
— Перья страуса высоко ценятся, но их легко сорвать. Голова в песке лишает его способности передвигаться и защищаться.
— И оставляет снаружи длинную шею, которую так легко перерезать кинжалом, — сказал Экон.
— Умное замечание.
— И еще более меткая метафора.
Мы оба рассмеялись. Я сжал его руку.
— Ах, Экон, ты говоришь, что эти заговорщики обманывают себя, но я сам заблуждался, думая убежать от Рима. Никто не может уйти от него! Спроси любого раба, который убежал до Геркулесовых Столпов или до парфянской границы и которого привезли обратно в клетке. Все мы рабы Рима, вне зависимости от своего положения и вопреки тому, что говорят законы. И только одно делает человека свободным: истина. Я хотел повернуться спиной к истине, думая, что таким образом мне удастся избежать Судьбы. Но человек не может отвернуться от себя самого, от собственной натуры. Всю жизнь я искал справедливости, зная, как нелегко ее добиться; иногда, если мы не можем добиться справедливости, то стоит хотя бы поискать правду и довольствоваться ею. Теперь, мне кажется, я и о справедливости забыл, и даже потерял способность обнаруживать истину. Но не стоит отказываться от поисков.
Я вздохнул и закрыл глаза — на них падали солнечные лучи, проникающие порой сквозь листву.
— Тебе понятен смысл моей сумбурной речи, Экон? Или я слишком стар, а ты слишком молод?
Я открыл глаза и увидел, что он широко улыбается.
— Папа, мне кажется, что порой ты забываешь, насколько мы похожи.
— Возможно, особенно когда мы далеко друг от друга. Когда ты со мной, мне лучше, я чувствую себя сильнее.
— Для сына больше и мечтать не о чем. Хотел бы я, чтобы ты так думал и по отношению…
Его голос дрогнул, и я понял, что он имеет в виду. С нами не было Метона, оставшегося в саду вместе с матерью и сестрой. Ему снова не доверяют.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
— Итак, — сказал я, усаживаясь поудобнее, — расскажи мне все, что тебе известно о Катилине и его сообщниках.
Экон посерьезнел.
— Я сознаю бремя ответственности, — сказал я.
— Я думаю не только о тебе, но и себе. Если хоть слово достигнет ушей Катилины, то виноват буду я…
— Ты ведь понимаешь, что вполне можешь мне довериться.
Он вздохнул и положил руки на колени. Я словно смотрелся в зеркало — настолько эта поза была мне знакома.
— Хорошо. Для начала, их больше, чем тебе кажется. Цицерон и Целий всегда говорят, что их легион, но ты считаешь, что Цицерон часто преувеличивает.
— Цицерон? Преувеличивает? — пошутил я.
— Да-да. Но в этом отношении он прав.
— И что все эти заговорщики собираются делать?
— Возможно, это не совсем еще ясно и им самим, но в их планы наверняка входит вооруженное восстание и смерть Цицерона.
— Так ты хочешь сказать, что все эти пластины, доспехи и охранники неспроста? Мне казалось, что их основная цель — запугать избирателей.
— Я не уверен, что Катилина собирался убить Цицерона до выборов, по крайней мере, он не готовил никаких конкретных планов убийства. Если бы Катилина выиграл на выборах, все пошло бы по-другому. Но теперь конспираторы сходятся в одном — нужно устранить Цицерона, во-первых, из мести, во-вторых, в назидание другим, кто захочет служить оптиматам.
— И кто эти люди? Назови их.
— Сам Катилина, конечно, в первую очередь… Потом молодой человек, который сопровождает его повсюду, по имени Тонгилий.
— Я знаю его. Он и у меня побывал. Кто еще?
— Самый главный после Катилины — Публий Корнелий Лентул Сура.
— Лентул? Лентул-«Ноги»? Не тот ли старый негодник?
— Тот самый.
— Да, Катилина выбрал довольно колоритную фигуру для своего окружения. Тебе знакома его история?
— Все из круга Катилины знают. И, как и ты, улыбаются при воспоминании о ней.
— Да, он умеет внушить очарование, не стану отрицать. Шесть-семь лет тому назад, как раз после того, как его выгнали из Сената, мне пришлось иметь с ним дело. Все вокруг кричали «подлец», но мне он не переставал нравиться. Мне кажется, что многие сенаторы тоже испытывали к нему симпатию, даже когда голосовали за исключение его из своих рядов. А кто-нибудь называет его «Ноги» в глаза?
— Только приятели-патриции.
«Сура» — это прозвище, означающее «икры ног», и было оно дано Лентулу во времена диктатора Суллы, когда он служил квестором. Тогда из его ведомства исчезла довольно крупная сумма денег, и Сенат вызвал его для разбирательства. Лентул вышел на помост и в довольно развязной манере заявил, что и не собирается предъявлять никаких оправданий (оправданий никаких и не было), он просто поднял ногу и похлопал себя по икре, как это часто делают мальчишки, когда, играя, пропускают мяч. Во времена диктатора растрата денег считалась всего лишь детской игрой, к тому же он был родственником Суллы. Прозвище закрепилось за ним.
Позже его привлекли к суду за одно должностное преступление, но оправдали с перевесом всего лишь в два голоса. Тогда он жаловался, что зря потратил часть денег для подкупа судей — хватило бы и одного голоса. Он действительно негодяй, как я и сказал, но не без чувства юмора.
Однако скандалы, связанные с его именем, не помешали ему добиться поста претора, а затем и консула; к несчастью, его выбрали в самое худшее время — шло восстание Спартака. Пострадал любой деятель, так или иначе связанный с властью; все принялись поносить друг друга, обвинять во всех грехах, и эта вакханалия продолжалась и после подавления восстания. Через год лишенного союзников и уязвимого для соперников Лентула исключили из Сената по обвинению в недостойном поведении. И на этот раз он показывал сенаторам не ногу, а склоненную голову, но удалился с таким же презрительным выражением на лице.
Лентул не пал духом. На его месте многие бы отчаялись, сломленные таким унижением, и удалились бы от дел, он же по новой начал политическую борьбу, с самого низа, как молодой человек. Год назад он был избран претором, через десять лет после первого своего назначения, а потом добился и восстановления в Сенате. Этому во многом способствовала его наглость, но у него имелись и положительные качества — старое патрицианское имя Корнелий, слава популиста, переданная ему по наследству его дедом, погибшим шестьдесят лет назад во время антигракхианских восстаний, брак с честолюбивой Юлией, родственницей Юлия Цезаря, с которой он воспитывал ее сына Марка Антония и, к тому же, умышленно ленивый, но на самом деле довольно действенный ораторский стиль, которому его чувство юмора придавало дополнительное очарование.
— Зачем же ему добиваться переворота? — спросил я. — Он ведь все-таки снова стал сенатором. Он даже может быть избран консулом.
— Но нет никаких надежд на успешный исход дела. Теперь в его речах меньше юмора и больше горечи и нетерпения. Таков человек, которому пришлось посреди жизненного пути начинать все сначала. И сейчас ему просто не терпится поскорее добраться до желанной цели.
— Цели?
— С недавних пор его характер немного изменился: он стал верить прорицателям. Говорят, что возле него постоянно вертятся какие-то предсказатели судьбы. И они вычитали прямо из книг Сивиллы, что троим из рода Корнелиев суждено править Римом. Двоих мы уже знаем — Цинна и Сулла. А кто будет третьим?
