Стивен Сейлор - Загадка Катилины
До меня дошло, что у Экона могло не оказаться другого выбора. Мне представилось безголовое тело, появившееся в римском доме, и я сжал тунику Билбона.
— Ему угрожали? Запугивали? Его заставили бояться за Менению, за всех нас?
Билбона поразила моя настойчивость.
— Мне так не кажется, хозяин, — сказал он спокойно. — Марк Целий пришел к нам вскоре после того, как вы уехали из Рима. Все было очень по-дружески — молодой хозяин похож на вас, он тоже не любит работать с неприятными людьми. Мне кажется, он охотно согласился на предложение Целия. Если и были угрозы, то о них мне ничего не известно.
Слышать, как такой гигант разговаривает с тобой успокоительным тоном, было абсурдно. Не менее дикими казались мои сжатые пальцы, вцепившиеся в его тунику, словно ручки испуганного ребенка. Я отпустил его и сделал шаг назад.
— Следи за тем, чтобы остальные всегда имели при себе кинжалы, даже когда играют, — сказал я. — И прикажи кому-нибудь следить за Кассиановой дорогой. Если Экон считает нужным иметь охрану, то я ему доверяю. Но он должен знать, да и ты тоже, что здесь не безопасней, чем в городе.
Я долго бродил по поместью и пытался собраться с мыслями. Вернувшись в дом, я застал всю семью в атрии — они спасались от полуденной жары. Вифания с Мененией лежали на подушках лицом друг к другу; Диана сидела скрестив ноги на полу возле них и играла с куклой; Экон с Метоном сидели на скамейке возле бассейна. На полу лежала игра, которую мне однажды подарил Цицерон, под названием «Слоны и лучники». Очевидно, они уже закончили играть, поскольку бронзовые фигурки лежали кучей на одной стороне. Когда я к ним подошел, то услыхал, как Метон говорит о Ганнибале.
— О чем вы разговариваете? — спросил я насколько возможно беззаботным голосом.
— О вторжении Ганнибала в Италию, — ответил Метон.
— Вместе со слонами, — добавил Экон.
— На самом деле слоны не дошли до Италии, — сказал Метон, поворачиваясь к Экону. Ему доставляло большое удовольствие играть роль учителя своего старшего брата. — Они умерли среди снегов, во время перехода через Альпы. И люди Ганнибала тоже умирали десятками тысяч. Не помнишь разве, что несколько лет тому назад, когда я впервые приехал в Рим, один из магистратов устроил зрелище в Большом цирке — про то, как Ганнибал пересекал Альпы. Из всякой грязи и мусора устроили маленькие горы и овраги. Снег изображали белыми полотнищами, а снизу прятались рабы с веерами, чтобы развеять его. Но слоны были настоящими. Их и не убивали, просто научили ложиться на бок и замирать. — Улыбка его погасла. — Один из рабов, изображавший карфагенского солдата, попал под слона, и его раздавило. Так ужасно — красная кровь на белом снегу, — ты не помнишь, Экон?
— Да, помню, конечно.
— А ты, папа, помнишь?
— Смутно.
— Так что, Экон, как говорит Марк Муммий, победа в сражении зависит не только от численности войск, храбрости и тактики, но и от внешних условий — дождя, снега, болотистой местности, неожиданного урагана. «Слоны и солдаты, конечно, важны, — говорит он, — но люди сражаются, и битва зависит от них, а погода от богов». Ты как-нибудь поговори с Муммием на эту тему. Он все знает о великих полководцах и известных сражениях.
Я покачал головой.
— И как это вы заговорили о Ганнибале? Ах, ну да, вижу, вы играли в «Слонов и лучников».
— Да, папа, — отозвался Экон. — Метону очень нравится военная история.
— Неужели? Ну ладно, оставьте на время разговор о битвах. Экон, мне нужно с тобой поговорить о мельнице.
Экон пожал плечами и встал. Метон тоже хотел было встать, но я помахал ему рукой.
— Оставайся здесь. Займись Мененией, проследи, чтобы твоя сестра не слишком ей досаждала. Ты и так, вероятно, устал от мельницы.
Метон хотел что-то сказать, но передумал и опустил глаза. Он снова сел на скамейку и принялся играть бронзовыми фигурками.
— Его действительно привлекает все, связанное с армией, — сказал Экон, пока мы шли к речке. — Я даже и не знаю, откуда у него такой интерес. Мне кажется, ему всегда нравился Марк Муммий…
— Давай поговорим о другом; чем ты, например, занимался в последнее время?
Экон вздохнул.
— Я так и думал, что ты неспроста позвал меня посмотреть на свою мельницу. Кстати, как она?
— Неважно. Это такая же неудача, как и все то, что происходит в поместье.
— Что, дела идут плохо?
Мы дошли до мельницы. Я нашел тенистое место и жестом предложил Экону прилечь рядом со мной. Вместе мы смотрели на грязь и узкую полоску воды посередине.
— Сначала я поведаю тебе о своих событиях и опасениях, — сказал я. — Потом ты мне все расскажешь.
Я подробно рассказал ему все, что происходило в поместье за время его отсутствия, — то, как мы обнаружили труп Форфекса, о загрязнившемся колодце, о встрече с Гнеем Клавдием, о смерти Клемента.
— Папа, ты бы дал мне знать обо всем. Написал бы мне письмо.
— А тебе следовало написать мне о встрече с Марком Целием.
Экон искоса бросил на меня подозрительный взгляд.
— Я узнал об этом от Билбона, — объяснил я. — Нетрудно было догадаться.
— Признаюсь и я — мне уже известно о теле в колодце.
— Но как…
— Метон рассказал мне. Большую часть.
— И ты вновь выслушал меня, как будто ничего не знал!
— Я хотел послушать, как рассказываешь ты, с начала до конца. Метон говорил слишком прочувствованно, а ты довольно последовательно. Метон очень гордится, что опознал Форфекса по родимому пятну на руке. А ты почти ничего не сказал об этом в своей версии.
— Правда? Метон, пожалуй, и сейчас считает, что виноват Гней Клавдий.
— Он склоняется к этому мнению.
— Даже если бы это и был Гней Клавдий, то у меня нет против него никаких доказательств. Но ему известно, что мы его подозреваем. Я ведь напрямую сказал ему, что он виновен и что это бесспорно. Впрочем, я не только об этом хотел поговорить с тобой…
— Папа! Ты так ведешь себя, как будто ничего особого не случилось — подумаешь, нашли безголовый труп! На этот раз это не просто угроза, а намеренная порча имущества. Мне кажется, если эту загадку никто так и не разрешит, то тебе следует вместе с семьей переехать в Рим.
— Экон, мы уже говорили на эту тему, — сказал я нетерпеливо. — На всех нас не хватит места, да к тому же мне вовсе не нравится жить в городе. Я могу предложить и тебе покинуть Рим и жить у нас в поместье. Все лучше, чем работать на Марка Целия. Почему ты позволил ему вовлечь себя в заговор Катилины и его дружков? Ты разве не понимаешь, что это опасно?
— Папа, я работаю на консула Республики.
— Слабая защита, если что-то обнаружится; ведь тебя могут убить прямо на тайном собрании, если узнают, что ты шпион. И чем тогда Цицерон поможет тебе?
Экон в задумчивости щипал себя за нос.
— Я знаю, что ты невысокого мнения о Цицероне в последнее время, папа. Мне кажется, что ты полностью потерял уважение к нему после того, как он выиграл на выборах. Но ты должен поверить, что с друзьями он честен.
— Не говори только, что ты следишь за Катилиной всецело из дружеских чувств.
— Почему, папа? Я делаю это за деньги. Это ты соглашаешься по дружбе.
В его голосе зазвучали строгие нотки, которых я до этого не слыхал. Никогда еще между нами не было серьезных споров, и я вдруг понял, что мы находимся на пороге первого из них. Я отвернулся и глубоко вздохнул. Экон сделал то же самое.
— Мне кажется, что мое волнение до некоторой степени пройдет, если ты расскажешь мне все обстоятельства, вовлекшие тебя в это дело, — сказал я наконец. — Чего добивается Катилина?
— Правда то, что говорит Марк Целий: Катилина со своими сообщниками замышляют осуществить переворот. Они надеялись выиграть выборы, тогда перемены начались бы сверху, Катилина использовал бы свое положение консула и полагался на друзей в Сенате; вместе бы они все осуществили путем радикальных реформ или посредством гражданской войны, если бы реформы не удались. Катилина предпочитал этот путь. Кажется, он всерьез надеялся на свое избрание. Но теперь ему осталась только возможность вооруженного восстания. Катилина колеблется. Оказалось, что со всех сторон его подстерегают трудности.
Сочувствую я ему, — заметил я слегка иронично.
— Ну так вот, заговорщики пока ничего противозаконного не совершили, по крайней мере, их не в чем обвинить. Они ничего не записывали. Они встречаются тайно, sub rosa,[5] как говорится. Катилина довольно буквально отнесся к этому выражению, — улыбнулся Экон. — Он в действительности подвешивает розу в той комнате, где собираются его друзья, чтобы напомнить им, что роза символизирует тайну и что ни одно слово не должно достичь посторонних ушей. Но Цицерону все известно.
— Потому что ты шпионишь за ними.
