Игорь Пресняков - Роковая награда
Текст мало чем отличался от оригинала, разве что дореволюционные выражения и термины были заменены современными. Актеры играли отменно, чувствовались профессионализм и воодушевление. Особенно хорош был начфинуправления Ляпкин-Тяпкин, типичный бюрократ с верноподданническими глазками. Поддерживая рассуждения Городничего насчет «грешков», Ляпкин-Тяпкин, следуя сценарию, заметил: «…Грешки грешкам рознь. Я говорю вам открыто, что беру взятки, но с кого взятки? С нэпманов! Это совсем иное дело, они не люди, не пролетарии, они и созданы-то для того, чтобы с них брать!» Реплика вызвала веселый смех зрителей, послышались выкрики: «Правильно! А что с пролетария взять?»
Хлестаков оказался развязным малым с рыжими вихрами, в клетчатых брючках-гольф. Говорил он, цокая языком и нелепо жестикулируя.
Занимателен был и конец второго действия. Городничий предложил Хлестакову осмотреть инвалидные дома и больницы, все то, что у Гоголя называлось «богоугодными заведениями». Как и положено, Хлестаков согласился, сцена со скрипом повернулась – и взору публики явилась стоявшая задом к залу пролетка.
Городничий с Хлестаковым сели, из-за кулис раздался цокот копыт. Тут справа и слева от пролетки показались празднично одетые парни и девчата с флажками в руках. Задорно грянул оркестр, и массовка понеслась в танце. Танцоры пробегали мимо пролетки, махали флажками и приветствовали Хлестакова. Лица их выражали безмерное счастье. Они добегали до авансцены и исчезали за кулисами, чтобы вновь появиться из глубины зала. По замыслу режиссера, круговорот имитировал движение экипажа, а пляшущая толпа изображала радость местного населения от вида столичного ревизора.
Во втором действии глазам публики предстали жена Городничего, разодетая как «роковая женщина», и его дочь, выглядевшая как провинциальная идиотка. При представлении ей Хлестакова Анна Андреевна так повела бедрами и закатила глаза, что зал захохотал…
Третье действие завершилось порывистым танцем группы в черном и красном трико. Занавес опустился, объявили антракт.
– Что скажешь? – спросила Андрея Полина.
– Отлично. Мне понравилась игра. Да и новая трактовка пьесы недурна.
– Некоторые персонажи вполне реальны – Анну Андреевну, например, писали с жены зампредседателя совнархоза Сахарова, дамы, известной своей скандальной репутацией. Под Ляпкиным-Тяпкиным мыслился Чеботарев, заведующий детским домом, – со смешком пояснила Полина.
– Выходит, что Городничий – сам Луцкий? – удивился Андрей.
– Нет, совпадения не так прямолинейны. Образ Городничего собирательный.
– А ну как они себя узнают?
– Пусть узнают. Сахаровой хуже не будет, а к Чеботареву давненько органы присматриваются, о его воровстве легенды ходят, – сообщила Полина.
– Понятно. Пойдем в фойе? – предложил Андрей.
– Иди один, я посмотрю Наташу, – спохватилась Полина и пошла за кулисы.
Рябинин выбрался в переполненный вестибюль. Зрители бурно и восторженно обсуждали спектакль. Было душно, и Андрей направился в буфет.
Там пили пиво «Музы». Лютый размахивал кружкой и громко хвалил Решетилову, «бабу сумрачную, но талантливую». Самсиков кричал об «ощутимом ударе по бюрократизму» и бессмертии творений Гоголя. Левенгауп что-то оживленно обсуждала с Сакмагоновым, прогуливаясь с ним под руку туда-сюда. Завидев Андрея, она ласково улыбнулась, кивнула и показала глазами на Николая Михайловича, давая понять, что занята.
Рябинин заказал кружку пива и вдруг увидел Меллера, стоявшего в дверях. Лицо его было сосредоточенным и строгим. Наум подошел к приятелю и сухо сказал:
– Привет. Как спектакль? Хорошо? Я, знаешь ли, забежал по делу, – Меллер вытащил из кармана конверт. – Вот, приглашение на мой спектакль… Последний. Будь непременно, обещай! Можешь взять свою Полину… Ну, я пойду, мне еще с ребятами поговорить нужно.
Андрей ничего не понял и, пожав плечами, раскрыл приглашение. Внутри конверта был листочек с написанным от руки текстом:
В субботу, 24 мая 1924 г.
состоятся ПОХОРОНЫ кинематографиста
Н. Меллера и его произведений.
Сбор – в изостудии И.А. Землячкина,
ул. Физкультурников, 12-Б, в 18.00.
Явка – строго по билетам
(билет действителен на два лица).
Рябинин усмехнулся, прикидывая, что еще за шутку вздумал учинить Наум, но тут раздался звонок, и он поспешил в зал.
Полина уже вернулась на место.
– Какова реакция зрителей? – нетерпеливо спросила она.
– Восторженно-одобрительная, – ответил Андрей.
– Я так и думала. «Театральные» уже забегали поздравить Нату с успехом. На банкет останешься?
– Честно говоря, не хотелось бы. Я, Полиночка, знаком с Натальей мельком, среда театральная для меня новая, – неуверенно протянул Рябинин. – Лучше отправлюсь домой, отосплюсь.
– Ладно, ступай, соня, – улыбнулась Полина. – Чем займемся завтра?
– Ах да, вот! – вспомнил Андрей и протянул ей «приглашение на похороны».
– Ага! Меллер решил что-то закопать! – прочитав, Полина хлопнула в ладоши. – Давай сходим!
– Сходить-то мы сходим, только объясни: что сия авантюра означает?
– Я сама смутно представляю. Узнаем.
Занавес поднялся. Началось четвертое действие. Уездные бюрократы лихо давали Хлестакову взятки, он собирал дензнаки в желтый чемодан и подумывал о бегстве. Квартет куплетистов, представлявших «внутренние голоса» Хлестакова, демонстрировал единство мнений:
– Беги, беги, голубчик,
Пора тебе в дорогу.
Готовый чемоданчик
Твой денег полон снова.
Пора! Пора-а!..
Затем показалась нестройная толпа пузатых нэпманов, тоже с деньгами и с жалобами на нестерпимый бюрократизм властей…
Сам Николай Васильевич Гоголь порадовался бы немой сцене – актеры сыграли ее блестяще. Застывшие столбами бюрократы были уморительны.
Зал аплодировал стоя и несколько раз вызывал актеров на поклон. Кричали «Браво!» и «Ура!». Вышла счастливая Наталья, оделившая благодарную публику воздушным поцелуем.
Андрей почему-то вспомнил о Черногорове. Он обернулся и поглядел на «царскую ложу». Она была пуста.
Глава XXXIII
В 1902 году купец первой гильдии Маркедонов, крупный торговец зерном и мукой, поставил неподалеку от порта амбар. Сноровистые городские плотники справили строение быстро и грамотно. В соответствии с желанием заказчика, амбар получился высокий и сухой, обширных размеров.
В 1911 году после обучения в Петербурге вернулся в город художник Иван Землячкин. Несмотря на молодые годы, он получил признание взыскательной публики российской столицы и победителем приехал покорять родину. Землячкин считался сторонником реалистической школы, водил дружбу с социалистами и посему после октября семнадцатого был признан большевиками пролетарским художником.
В 1921 году решением губисполкома получил Землячкин в безраздельное и вечное пользование пустующий амбар купца Маркедонова. Помещение перестроили – в стенах прорубили широкие окна, так что стало в амбаре светло и вольготно для писания картин. В конце апреля 1924 года Землячкин отправился в Москву – в творческую командировку. Ключи от студии он передал своему верному другу Науму Меллеру, взяв с него обещание приглядывать за амбаром и производить в нем уборку. Меллер слово держал – восстанавливал чистоту и порядок, особенно после грандиозных попоек, буйства и разгула, происходивших в амбаре регулярно по отъезду хозяина.
Именно в этом амбаре-студии и должны были состояться «Похороны Меллера». Траурное оформление амбара произвели юные почитатели таланта Меллера – школьники и фабзавучники. Они вырезали из красного картона дубовые листья, нанизали их на проволоку, свели гирлянды в кольца, заполнили центры колец изображениями фригийских колпаков, топоров и ружей и приколотили венки между окнами. Затем подвижники занялись лентами. На кумачовых отрезках написали любимые Меллером изречения:
Свобода, Равенство, Братство
Да здравствует пролетарское искусство!
Только при коммунизме раскрывается талант
Гений живет вечно!
Одухотворенные Меллеровым талантом, девицы из ФЗУ номер два не поленились и совершили поездку за город, где нарвали огромные букеты полевых цветов и устлали ими дощатый пол амбара.
Этим, однако, дело не закончилось – Меллер вздумал соорудить жертвенный алтарь, что и сделали скульпторы Житков и Суслов. За несколько часов они «изваяли» из картона тумбу алтаря, покрасили ее в серый (под мрамор) цвет, а сверху установили обыкновенный солдатский котелок. В котелок положили сырые сосновые лучины, подожгли их, дабы изобразить воскурение фимиама искусству. Наконец, перед алтарем, в самом центре зала поставили… гроб. Он был выкрашен в любимый всеми алый цвет и покоился на двух табуретах, покрытых красным сатином. В гробу на батистовой простыне и шелковой подушечке (сшитой Вираковой), скрестив руки на груди, лежал сам Меллер.
