Валерия Вербинина - Темное солнце
Красочно описав подвиги крестоносца, достойные, разумеется, всяческого порицания, епископ долго распространялся о праве князя Августа убить своей рукой человека, лишившего его матери и крестной. Но, так как князь Август, говорилось далее, не хочет быть несправедливым, он предоставляет вышеозначенному крестоносцу возможность умереть с оружием в руках, защищаясь.
Заканчивалась сия рацея похвалой князю Доминику и его милосердию, настолько витиеватой, что воспроизвести ее здесь нет никакой возможности, не уморив скукой вас, мой благосклонный читатель. Тех, однако, кто интересуется образчиками старинного красноречия, я отсылаю к изысканиям добрейшего барона Брамбеуса, в свое время основательно проштудировавшего летописи, где помещается рассказ об этом событии.
Итак, епископ умолк и вернулся на свое место, сопровождаемый одобрительным гулом зрителей. Гул, однако же, превратился в рев, когда бойцы вышли на поле. До решающей схватки Август, как и подобает христианину, исповедовался и причастился; крестоносец от исповеди отказался, заявив, что уже исповедовался загодя в Мальборке. Когда он появился, зрители стали осыпать его оскорблениями, а некоторые даже бросать в него огрызки яблок и грязь; Мадленка закрыла лицо руками, чтобы не видеть этого. На синеглазом была кольчуга и легкие доспехи; на Августе — более тяжелая броня. Подошли оруженосцы, чтобы вручить бойцам мечи и кинжалы и помочь надеть шлемы. Мадленка, вновь глядевшая на происходящее, заметила, что шлем, предназначенный для крестоносца, ему мал. Толпа заулюлюкала. Боэмунд сделал жест, означавший, что он отказывается от шлема, и оруженосец убежал трусцой, унося шлем под мышкой. Мадленка похолодела: с непокрытой головой у крестоносца не оставалось никаких шансов. Август, уже стоявший в полном вооружении, подозвал своего оруженосца и велел ему снять с себя шлем. Доминик нахмурился. Боэмунд бросил на противника безразличный взгляд и отвернулся.
Какой-то нищий в первом ряду, беззубый, уродливый малый, прыгая на месте от возбуждения, кричал ему всякие похабные слова. Боэмунд, словно не слыша их, спиной мало-помалу отходил к нему, и, когда до нищего оставалось два или три шага, неожиданно обернулся. Лезвие меча сверкнуло в его руке, как змея, и нищий отчаянно завыл. Острием клинка рыцарь нарисовал у него на лице тевтонский крест. Толпа отхлынула; нищий, ослепший на один глаз, ползал по земле и дико верещал. Стража бросилась наводить порядок, а Боэмунд вернулся в центр поля, но теперь уже никто не осмеливался швырять в него объедками или изустно позорить его. Август без шлема, с непокрытой головой стал напротив него.
— К чему это? — спросил Боэмунд так, словно видел его впервые.
— Я все равно тебя убью, — отозвался Август, — но мне не хочется, чтобы люди думали, что я одолел тебя не в честном бою.
Боэмунд ничего не сказал на это, только сплюнул далеко в сторону.
Тебе нужны другие доспехи, — продолжал Август.
— Меня устраивают и эти.
Август перебросил меч из правой руки в левую и обратно.
Ты готов умереть?
— Не хуже тебя.
Герольд подал знак к началу схватки, протрубив в трубу, и бойцы сошлись.
Август тотчас получил легкую рану и отскочил со сдавленным криком. Но, поскольку отступление было не в его привычках, он снова ринулся в бой.
Благосклонный читатель, отчего я не кинопленка? Тогда вместо того, чтобы пробегать глазами сухой отчет, состоящий из маловыразительных словес, как-то: «нанес удар, отбил, парировал, ранил, наступил, отбился, ушел в глухую оборону», вы имели бы цветное двигающееся изображение, где, во-первых, все было бы видно наилучшим образом, и, во-вторых, ничего не надо было объяснять. Средний план, план толпы, крупный план, кровь хлещет, боец отходит, шатается, опускается на одно колено, но не сдается. «Стоп! — кричит режиссер. — Черт возьми, кто впустил собаку в кадр?» (При ближайшем рассмотрении выяснится, что это не собака, а теленок.)
Черт возьми, почему я не Джон Ву?
Однако это только в кино схватки выходят такими яркими и динамичными, реальность же, увы, куда грубее и проще. Столкновение крестоносца и князя Августа было стремительным и жестоким. Рыцарь получил четыре раны, и кольчуга его была пробита насквозь. Август же отделался пустячным порезом головы, когда меч противника настиг его в самом начале схватки. В толпе зрителей Мадленка заметила двух монахов, которых она хорошо знала. Брат Киприан поник головой и, шевеля губами, перебирал четки. Он не хотел видеть, как убивают его товарища.
Крестоносец сделал неудачный выпад, и Август, предупредив его движение, ударил его острием в грудь. Боэмунд, качаясь, отошел назад. По кольчуге неправдоподобно красными струйками стекала кровь. Он воткнул меч в землю и опустился на одно колено, не выпуская рукояти. Он обессилел и, очевидно, уже не мог сопротивляться. Если бы Август в это мгновение приблизился к врагу, он мог бы спокойно убить его. Голова рыцаря опустилась, он смотрел в землю и, очевидно, потерял всякое представление о грозящей ему опасности. Август все еще медлил. Потом Боэмунд медленно повернул голову и увидел лицо Мадленки. Оно было искажено страданием, и в расширившихся глазах таилась такая мольба, какой он, вероятно, не встречал прежде ни у одного человеческого существа. Тень скользнула по измятой траве наискосок от Боэмунда — и в то же мгновение он, выхватив меч из земли, откатился в сторону и вскочил на ноги.
Отмечу, впрочем, что малая хроника аббатства бенедиктинцев решительно отметает мое объяснение происшедшего; на самом деле, пишет тамошний хронист, хитрый рыцарь, как и в прошлый раз, попросту притворялся, чтобы улучить миг и нанести решающий удар.
Август рубанул пустоту и едва успел повернуться лицом к Боэмунду, чтобы отразить его нападение. Забывшись, рыцарь слишком сильно ударил клинком по кольчуге, и меч сломался.
Мадленка вскрикнула, но вряд ли что-то на свете могло остановить крестоносца теперь. Он выхватил мизерикордию, проскочил под мечом Августа, нанес ему молниеносный удар в бок, между застежками доспеха. Август закричал, и крестоносец поразил его кинжалом в шею.
Князь Яворский попытался воспользоваться мечом, но рыцарь вывернул ему руку и меч отнял, отшвырнув Августа от себя. Его противник тоже выхватил кинжал, но рыцарь полоснул его клинком по руке, и мизерикордия Августа упала на траву. Сам Август, получив еще одну рану, не мог больше стоять и повалился на землю.
— Убей меня! — прохрипел он. — Я жалкий трус, я умею только нападать из засады и бить беззащитных. Никто обо мне не пожалеет. Ну? Убей меня, я не хочу больше жить!
Епископ привстал с места. Князь Доминик кусал губы. Пан Кондрат, прибывший из Кракова, нахмурился. Август стоял на коленях, ожидая, когда разящий меч обрушится на его голову. Но неожиданно Боэмунд выронил оружие, схватился за грудь и упал. К нему подбежали: он лежал в глубоком обмороке.
Глава восемнадцатая,
в которой все, наконец, разъясняется
Было ясно, что поединок продолжаться не может. Тяжелораненых противников унесли, разочарованные зрители стали расходиться. В небе собирались облака, и было похоже, что скоро начнет накрапывать дождь.
Мадленка вернулась в замок, стараясь ни на мгновение не упускать из виду носилки с крестоносцем. Его рука свешивалась через край, и с пальцев стекали капли крови. Не выдержав, Мадленка подошла ближе, взяла его руку и хотела переложить ее, но Боэмунд внезапно открыл глаза. Он улыбнулся ей и снова впал в забытье.
В замке ранеными занялся врач князя Доминика. Сначала он осмотрел Августа и объявил, что может ручаться за его жизнь. Крепкая миланская броня смягчила нанесенные удары, но оставались две колотые раны, нанесенные кинжалом, и их врач считал самыми опасными. Однако, если не произойдет сильного кровотечения, через десять дней молодой князь будет на ногах.
К Боэмунду врач заглянул позже, осмотрел его раны, перевязал их и объявил, что тот очень слаб и может не оправиться. Он посоветовал Мадленке молиться и ушел, оставив ее одну сидеть с крестоносцем.
Мадленка устроилась у окна и задумалась. Явилась ее горничная, и Мадленка послала ее за вином и едой. Горничная принесла то, о чем ее просили, поклонилась и поспешила удалиться. Изредка Мадленка подходила к постели, трогала руку раненого -она была сухая и почти ледяная, только у запястья ниточкой бился пульс. Мадленка раскрыла библию матери Евлалии и стала листать страницы. Снаружи бушевала гроза. В комнате сделалось почти темно, но Мадленка не решалась зажечь свечу. Вспышки молний выхватывали из мрака ее напряженное лицо и тонкие черты человека, лежащего на кровати.
Мадленка вспоминала, сопоставляла, делала выводы. Зарокотал гром, и одновременно скрипнула дверь. Мадленка схватила кинжал, с которым не расставалась, и вскочила с места.
