Николай Свечин - Выстрел на Большой Морской
— Понятно. Последний вопрос, Павел Афанасьевич. Что будем делать с Пахомом Стамезкиным? Нешто так и дадим старому душегубу умереть в своей постели?
— И этот вопрос уже решён. Пока ты куролесил по Москве, я встретился с отставным генералом от инфантерии Львом Иовлевичем Апушкиным.
— С Апушкиным? — поразился Лыков. — Из того рода?
— Да. Это друг моего покойного батюшки, бывший саратовский губернатор. И старший брат того молодого барина, которого полвека назад удушил в Поиме Стамезкин. Ему сейчас 86 лет, и он ещё очень бодр. Всё ему рассказал, и про получарки в комоде упомянул. Это же главное доказательство… Ты бы видел, как Лев Иовлевич меня благодарил! И тебе велел в ноги кланяться. За то, что при жизни узнал, пусть уже и на склоне лет, тайну гибели своих единственных брата и племянника.
— И… что же дальше?
— Вот, почитай. Тут всё написано.
И Благово протянул Алексею номер «Ведомостей Санкт-Петербургского Градоначальства» недельной давности. Чернилами была обведена заметка под названием: «Загадочное убийство на Холерном кладбище». В заметке рассказывалось, что сторож заброшенного кладбища Иван Иванов, 78-ми лет, был найден в своей избушке связанным и повешенным. У него во рту, забитая в самую гортань, обнаружилась серебряная получарка старинной работы, с гербом дворянского рода Апушкиных. Генерал от инфантерии Лев Апушкин, последний представитель старинного угасшего рода, не смог разъяснить происхождения получарки. Сыскная полиция продолжает расследование…
— Как всё произршло?
— Не знаю. И спрашивать не буду. Полагаю, Лев Иовлевич взял с собой старого верного денщика Данилу — а тот ещё весьма крепок — и они приехали на кладбище. Обнаружили получарки, и совершили правосудие. Пять штук генерал взял себе, а шестую забил в глотку старому душителю. И правильно сделал.
— Согласен. Нечего было людей убивать. Не люблю я этого.
Эпилог № 2
Благово шёл на службу правым берегом Фонтанки размеренным шагом, обходя подмёрзшие за ночь лужи. Начало октября… Скоро каналы закроются льдом, задуют ледяные ветры, заскрипит под полозьями снег. Действительный статский советник сменит шаг на галоп, а в кабинете будет долго отгреваться чаем. Лыков вернулся из Сибири с тремя огромными синяками на спине, но живой и здоровый. Хорошо… Получил Станиславскую звезду[131] и камер-юнкерских орлов в петлицы — это в 26 лет! А поскольку разбогател в Забайкалье, то начал потихоньку готовиться к свадьбе.[132] Его, Благово, тоже не обошли наградами: навесили на задницу ключ[133], и теперь он обязан присутствовать на всех дворцовых приёмах плюс ещё дежурства. Как там у Козьмы Пруткова? «Камергер редко наслаждается природою». И ведь действительно — редко! Когда он, к примеру, последний раз рыбачил в Гатчине? Ох, давно…
Приблизившись к Симеоновскому мосту, по которому он всегда переходил на другой берег Фонтанки, Благово обратил внимние на человека в длинной суконной шинели. Тот стоял, облокотясь на перила, курил и вяло глядел по сторонам. Усы с бородкой, жёлтое нездоровое лицо. Человек как человек. Но было в нём что-то фальшивое. Поза излишне убедительная, и беззаботность какая-то уж очень беззаботная. Сигарету держит в левой руке, а правую опустил в карман шинели.
И тут вдруг Павел Афанасьевич вспомнил, как восемь месяцев назад весёлый грек Папа-Фёдоров пришёл к нему на службу с дикой новостью. Что получил заказ на его, Благово, убийство. Ему велено было вот так же стоять утром на этом мосту и дожидаться вице-директора; тот всегда ходит в департамент одним и тем же маршрутом. Застрелить и умчаться в экипаже. Вон, кстати, и экипаж, едва различимый в сумерках, таится за углом. Т-а-а-к… Они нашли другого исполнителя.
Деваться Благово было уже некуда: он вышел на мост. Развернуться и побежать? Возле цирка Чинизели всегда стоит городовой. Если он ошибается в опасениях и перед ним обычный зевака — выйдет смешно и неловко. Если не ошибается, то его догонят и застрелят в спину. Ну-с, твоё превосходительство, что выбираешь: быть смешным или быть мёртвым?
Оружия Павел Афанасьевич никогда просто так не носил, брал только на задержания. Отбиться тростью? От револьвера не отобьёшся. С каждым шагом Благово приближался к человеку с жёлтым лицом, но ничего спасительного не приходило ему в голову. В висках стучало всё сильнее. Неужели сейчас в самом деле убьют? В центре столицы, в ста саженях от департамента…
До незнакомца осталось семь шагов. Шесть. Пять… Вот огонёк сигареты описал дугу и упал в Фонтанку. Сейчас желтолицый повернётся к нему!
Вдруг за спиной вице-директора раздался звон копыт. Подлетела пароконная коляска, остановилась, и из неё высунулось умное лицо Плеве.
— Павел Афанасьевич! Доброе утро. Вас подвести?
— Доброе утро, Владимир Константинович. Вы от графа? Что так рано?
— А, сорвал ни свет ни заря. И, как всегда, из-за пустяков. Так присядете?
— Пожалуй. Спасибо. Сегодня что-то скользко; дважды чуть не сделал оверкиль.
— Это как? — рассмеялся Плеве.
— Ну, кверху килем. В нашем случае это вниз головой!
Боковым зрением Благово увидел, что человек в суконной шинели быстро ушёл в направлении храма Святых Симеона и Анны и сел там в ожидавший его экипаж. Уф… Болтая ни о чём, полицейские начальники доехали до департамента, и только у себя в кабинете Павел Афанасьевич смог перевести дух. Министр внутренних дел граф Толстой вызывал Плеве обычно к вечеру, а сегодня неожиданно дёрнул с утра. Неужели эта случайность спасла Благово жизнь? Или это плод больного воображения?
Успокоившись и всё обдумав, действительный статский советник послал курьера за Лыковым. Вскоре тот вошёл своей бесшумной пластунской походкой, сильный и надёжный, и стало как-то легче.
— Здравия желаю, ваше превосходительство! — гаркнул он по-солдатски.
— Садись, камер-юнкер хренов.
— От камергера слышу!
Посмеялись, потом Благово сказал:
— Кажется, четверть часа назад меня хотели убить.
Лыков посмотрел на шефа: нет, не шутит.
— Где?
— На Симеоновском мосту.
— Кто?
— Неизвестный мужчина.
— Он в вас целился?
— Нет, стоял и курил. Ждал, когда я подойду поближе. По счастью, случайно появился Плеве и взял меня в свою коляску.
— Мужчина на мосту просто стоял и курил? Почему же вы решили, что он собирается вас убить?
— Ты помнишь по Нижнему Новгороду Папу-Фёдорова?
— Усики? Конечно, помню. Хороший парень.
— Этот хороший парень, когда ты в марте разгуливал по хапиловкам, рассказал мне одну занятную историю…
Лыков выслушал «занятную историю» и ошалел.
— И вы до сих пор это от меня скрывали? Почему?
— Есть вещи, которые тебе лучше не знать.
— Например? — обиделся Алексей.
— Например, кто дал команду проломить мне голову в Нижегородском кремле в феврале 1881-го. Помнишь? Мы тогда ожидали приезда государя.
— И вы знаете, кто?
— Знаю, и тогда знал.
— А мне не скажете?
— Не скажу. Эти люди мне уже не враги; а чем меньше знаешь, тем лучше спишь.
Лыков хотел набычиться, но передумал.
— Ладно! Но вернёмся к истории Папа-Фёдорова. Значит, Шульц и Ример? Они желали вашей смерти?
— Да.
— Шульца я помню, а второй кто таков? Вы тогда в марте предостерегали меня от общения с ним, но без подробностей.
— Это тёмный человек. Я сам не понимаю, какие силы он представляет. Но он желает мне зла. И именно Ример наверняка предупредил Дубяго о Маньке-Контузии и назвал ему твоё имя. Значит, он от меня не отстал. Восемь месяцев прошло, я думал, что всё забыто, ан нет! Ведь я говорил о нём с государем.
— Это тогда, перед коронацией?
— Да. Его величество прочитал доклад о поимке убийц Макова и, как ты помнишь, пожелал со мной встретиться. Очень ласково принял. Только поэтому я и решился заговорить с ним о Римере, что тон беседы сложился благожелательный. Мне некуда было деваться. Кому жаловаться на приятеля Воронцова-Дашкова и графа Толстого, ежели не государю?
— И не вышло?
— Не вышло. Я коротко, но совершенно отчётливо доложил его величеству, что тайный советник Ример препятствовал расследованию и имел секретную связь с Рупейто-Дубяго. Тот молча выслушал, потом сказал, глядя при этом в окно: «Ваше дело сейчас — это коронация. Надеюсь на верную службу. Идите!».
— И вы не посмели ничего добавить?
— А как тут добавишь? Государь посмотрел на меня так… странно. И отчуждённо. Словно хотел сказать: «Это не твоего ума дело, Благово; я всё знаю, но изменить ничего не могу».
— Понятно… Но удивляет другое: зачем Римеру вас преследовать и даже желать вашей смерти? Для чего он вообще пытался спасти Дубяго от арестования? У них есть какие-то общие чёрные дела?
