Николай Свечин - Выстрел на Большой Морской
Обзор книги Николай Свечин - Выстрел на Большой Морской
Николай Свечин
Выстрел на Большой Морской
Глава 1
Подозрительная смерть
В пять часов утра 28 февраля 1883 года вице-директор Департамента государственной полиции Благово был разбужен курьером. Выйдя заспанным в халате, он лаконично спросил прибывшего:
— Несчастье?
— Так точно, ваше высокородие, — вполголоса ответил курьер, отставной ефрейтор из жёлтых кирасир. — Бывший министр Маков наложил на себя руки. Господин директор департамента выехали к ним на квартеру. Велено и вам прибыть к сему месту; коляска ждет внизу.
Отослав курьера к экипажу, Павел Афанасьевич принялся торопливо одеваться. Эх, Маков, Маков… Он вспомнил своё первое знакомство с ним восемь лет назад, закончившееся ссорой. Благово в чине коллежского асессора расследовал тогда в Нижнем Новгороде дело о конокрадстве в гигантских размерах. Лев Саввич был уже тайным советником, директором особенной канцелярии при министре внутренних дел Тимашеве, и фактически заправлял всем министерством. В семьдесят восьмом он сменил Тимашева, в восьмидесятом, во времена «диктатуры сердца» Лорис-Меликова, был переведён в главные почтмейстеры. Всесильная княгиня Юрьевская, любовница, а затем и жена императора Александра Второго, благоволила Макову. Когда Лорис занял его место в МВД, специально для Льва Саввича придумали новый пост — Министерство почт и телеграфов. В этом качестве ловкий царедворец вновь хорошо выдвинулся. В его руках оказалась вся перлюстрация империи! Маков возил каждое утро Юрьевской выписки из чужих писем, часто нелицеприятные для императора. Вдвоём они их подправляли в выгодном для княгини смысле, и затем она показывала эти строчки стареющему государю. Совсем одуревший от любви к последней своей пассии, Александр Николаевич был уже как воск в её руках. Он немилосердно карал всех, кто был неугоден княгине, и перлюстрированные письма многим отравили тогда жизнь… Но случилось 1 марта 1881 года. Великий реформатор и великий грешник был смертельно ранен бомбой на Екатерининском канале. Новый государь Александр Третий уже через месяц выгнал ретивого почтмейстера в отставку. После этого у Макова начались неприятности. Ревизия выявила большое хищение по канцелярии МВД в бытность его министром. Называли вполголоса фантастическую сумму — недоставало 400 000 рублей! Последнее время опальный сановник, всеми забытый и презираемый, сидел дома и ожидал ареста. И вот… Надо полагать, не выдержали нервы.
В начале седьмого часа Благово прибыл на квартиру Макова. Бывший министр продолжал жить на казённых площадях, в доме МВД на Большой Морской, 61. Эффектное трёхэтажное здание в стиле итальянского ренессанса, построенное Кавосом, выходило главным фасадом на Мойку. Самый аристократический квартал в столице; не удивительно, что покойнику не хотелось отсюда уезжать. Странно лишь, что его не торопили с выездом…
Роскошная квартира министра находилась на втором этаже, рядом с зимним садом. Благово обнаружил Макова лежащим в кабинете, подле камина, в луже остывшей уже крови. Одет он был в домашний халат из полубархата, с кистями. На груди напротив сердца чернело входное отверстие от пули; в правой руке зажат обшарпанный армейский «смит-вессон». Лицо искажено гримасой боли и предсмертного ужаса.
— Типическая картина самоубийства, — раздался за спиной Благово знакомый голос его начальника. Директор Департамента государственной полиции фон-Плеве, стройный, подтянутый, с серьёзным строгим лицом и умными глазами, прошёл на середину кабинета.
— Не находите, Павел Афанасьевич? Совсем типическая. Оформите протокол совместно с градоначальником, и копию до обеда мне на стол.
— Расследования разве не будет, Владимир Константинович?
— А чего тут расследовать? — искренне удивился Плеве. — Проворовался, попался — и стрельнул себя. Очевиднее не бывает!
— Маков был левша, а револьвер держит в правой руке. И потом, взгляните на его халат. Ничего не замечаете?
Плеве осторожно опустился на колени, стараясь не запачкаться в крови, и с минуту внимательно рассматривал одежду покойника. Потом поднялся, посмотрел на Благово недоумённо и немного раздражительно:
— Что же я должен был заметить, Павел Афанасьевич? По мне, так всё обыденно. Не темните! Что вас насторожило?
— Пола халата не оплавлена близким выстрелом и на ней совершенно отсутствует пороховой нагар. Посмотрим теперь, что на коже.
Благово отдёрнул полу халата и ворот батистовой рубахи, и удовлетворённо крякнул.
— Что там? — нетерпеливо спросил директор департамента.
— Конус пламени при выстреле, как известно, равен по своей протяженности длине ствола. У нас здесь «смит-вессон» образца 1871 года, так называемая модель номер один. Длина ствола у неё — восемь дюймов. Значит, при выстреле в упор или с этого расстояния ткань халата должна была загореться либо, как минимум, порыжеть. Отставить револьвер на такое расстояние самоубийца мог, но вот как быть с воздействием пороховых газов на кожу? На ней должен был бы остаться, как его называют судебные медики, пояс ожёга. А вокруг него, вбитые под кожу силой выстрела, находились бы копоть и, во множестве, порошинки. Пояс ожёга остаётся при выстреле с расстояния восемь десятых аршина![1] Здесь же мы наблюдаем чистое входное отверстие без всяких порошинок. Вывод — стреляли не в упор, а с расстояния примерно в аршин.
— Разве невозможно самому вытянуть так руку?
— На аршин? Только если чимпанзе. И потом, повторюсь, Маков был левша.
— Это-то вы откуда знаете?
— Когда я впервые познакомился с ним в семьдесят шестом году, то обратил на это внимание. Так делает всякий сыщик, автоматически.
Плеве замолчал, отошёл к окну. Постоял так некоторое время, затем повернулся к своему вице-директору и сказал:
— Павел Афанасьевич. Я всегда признавал ваши превосходство и опытность в уголовно-сыскных вопросах. Видимо, вы и сейчас правы. И если это убийство, выдаваемое за самоубийство, то следует немедленно сообщить об этом министру графу Толстому. А он, надо полагать, распорядится о следствии. Но, чтобы доложить его сиятельству определённо, ваших теперешних наблюдений пока недостаточно. Осмотрите тщательно кабинет и всю квартиру, расспросите домашних и прислугу, словом, начните розыск.
— Слушаюсь, Вячеслав Константинович.
Тут из шинельной раздались энергические шаги и в комнату влетел товарищ министра внутренних дел генерал-лейтенант Оржевский. Увидев распростёртое на полу тело, он снял фуражку, перекрестился, потом, нагнувшись, внимательно рассмотрел труп Макова. Зыркнул на полицейских своим жёлтыми совиными глазами:
— Как ловко угодил, а? Нервишки сдали… Ну-с, быстренько составьте протокол и отдайте копию мне, я сам передам графу.
В качестве товарища министра Оржевский заведывал всей полицией империи и являлся поэтому непосредственным начальником Плеве. Вид Пётр Васильевич имел задорный и несколько вызывательный, слыл в свете острословом и любил заводить себе недругов.
— Статский советник Благово имеет сомнения, — осторожно проговорил директор департамента.
— Какие ещё тут могут быть сомнения? В чём? — изумился генерал-лейтенант.
— В том, что Маков сам себя застрелил.
— Да вы что?! — ахнул Оржевский. Осмотревшись, он сел верхом на ближайший стул, зажал подмышкой саблю и приказал:
— Докладывайте.
Павел Афанасьевич сжато сообщил свои соображения. Заведующий полицией наморщил лоб, помолчал несколько секунд, потом согласно кивнул:
— Точно! Этот дурень был левшой, сейчас и я это припоминаю. Что намерены делать, Вячеслав Константинович?
— Провести негласное расследование.
— Одобряю. Но только своим силами, без привлечения Грессера.
Генерал-лейтенант Грессер был новый петербургский градоначальник, только что назначенный. Оржевский уже успел с ним поссориться и старался теперь насолить ему при каждом удобном случае.
Пробыв в квартире Макова ещё минут десять, начальство удалилось и Благово остался один. Он начал с осмотра помещения. Жена и трое детей покойного, потрясённые случившимся, сидели в обнимку в гостиной; двое младших плакали в голос. Оставив допрос вдовы на ужо, сыщик прошёл в спальню бывшего министра и сразу же обнаружил на разобранной постели лист синей сахарной бумаги, заляпанный воском. Понюхал — пахнет нашатырём!
— Что, покойный вчера лечился от простуды? — спросил он у сопровождавшего его по дому камердинера.
— Точно так, ваше высокородие. Второго дня барин захворали, так мы давеча капали им на грудь восковую свечку.[2]
— Ага, значит, господин Маков собирался вылечиться, а не помирать?
Камердинер промолчал.
— А кстати, любезный, кого ты впускал к нему вчера вечером?
