Сумерки Эдинбурга - Лоуренс Кэрол

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ

Иэн Гамильтон проснулся вместе с ясным зябким рассветом.

Он смежил веки всего лишь на мгновение, однако, когда вновь поднял их, спальня уже была залита светом, от которого забухало в висках. Судя по направлению солнечных лучей, была уже середина утра. Иэн прерывисто вздохнул, потер пальцами глаза и замер, отчетливо услышав мощный звук работающего где-то совсем рядом парового движка. Повернув голову, он обнаружил прямо перед собой громко урчащего Бахуса с полузакрытыми глазами. Иэн даже удивился тому, насколько порадовало его присутствие животного — он протянул руку, и кот принялся усердно тереться пушистой мордочкой о пальцы хозяина.

— Уже поздно, — сказал он, сбрасывая одеяло, — пойдем завтракать.

В тот момент, когда ноги Иэна коснулись пола, раздался спешный стук в дверь. Он чертыхнулся и, накинув халат, вышел в прихожую. За дверью стоял сержант Дикерсон с вытаращенными глазами на все еще помятом после сна лице. Кое-как застегнутый мундир свидетельствовал о том, что хозяин натягивал его в изрядной спешке.

— Дикерсон, — непонимающе уставился на подчиненного Иэн, — у вас же сегодня вроде выходной.

— Собирайтесь, сэр, нужно идти.

— В чем дело?

— Парнишку убили — точь-в-точь как остальных.

— Где?

— Уорденс-клоуз, это сразу за Грассмаркетом.

— Тело уже видели?

— Нет, сэр, я как услышал — сразу к вам.

Иэн снова чертыхнулся:

— Ловите кеб, я выхожу.

— Да, сэр.

Через пять минут Иэн выбежал на улицу, оставив за дверью голодного раздосадованного кота. Предоставленный сам себе Бахус выскользнул на улицу через свою дверцу и отправился на поиски живого завтрака. На его счастье, Эдинбург никогда не знал недостатка во вредителях — и далеко не все они были четвероногими.

Когда Иэн вышел из кеба, остановившегося рядом с цепочкой констеблей, первым, что он почувствовал, была ударившая в нос пронзительная вонь гнилой капусты. Эдинбург был городом весьма пахучим, и очередная оттепель наполнила воздух самыми малоприятными из его ароматов. Здесь уже собралась толпа зевак, отчаянно тянущих шеи в надежде заглянуть в проулок. Среди них стояло несколько работников «Хлеба насущного» в белых передниках, Иэн заметил и пару газетчиков.

— Это опять душитель, инспектор? — крикнул один из них.

— Кого он убил на этот раз? — вторил другой.

— Когда вы его уже схватите?

Иэн молча прошел мимо в узкий винд на задках пекарни. Тело лежало на спине в окружении старого домашнего хлама — в глаза Иэну бросились торчащие ржавые пружины от кровати и треснутая маслобойка. С того места, где он остановился, были видны только ноги мальчика в не по размеру больших ботинках и таких же штанах. Иэн повернулся к сержанту:

— Кто обнаружил тело?

— Болезная Люси, сэр.

— Где она сейчас?

— Ждет вас в участке, сэр. Ее все это весьма расстроило, так что констебль Бауэрс решил, что будет неплохо напоить ее чаем.

— Только этого нам и не хватало — сумасшедшая свидетельница в бреду. — Иэн сделал шаг к телу, и в висках у него опять забухало. При виде светлых волос и знакомого липа он не смог сдержать стон: — О нет… Нет-нет-нет..

— Что такое, сэр? — спросил Дикерсон, участливо заглядывая в лицо Иэна. — Вы его знаете?

Иэн опустился на колени и аккуратно убрал светлые волосы с высокого лба, белого и холодного, как слоновая кость:

— Его зовут Фредди Каббинс.

— С виду бродяжка.

— Так и есть, сержант. — Иэн наклонился над телом и проверил карманы на мешковатой одежде мальчика. Она была тут как тут — аккуратно вставленная в жилетный карман карта, бубновый туз. Иэн поднял ее над головой, показывая Дикерсону.

Сержант вгляделся в кусочек картона и нахмурился:

— Он поменял масть, сэр.

— Начал новую руку.

— А для чего, как думаете?

— Хочет составить еще один стрит-флеш. — Иэн опустил карту в карман. — «Ад опустел, все черти здесь» [54], — пробормотал он, вглядываясь в лицо мертвого мальчика, застывшего на холодных камнях.

— Прошу прощения?

— Это из «Бури».

— Кажется, последняя пьеса Шекспира, да?

— И убийство это, видит Бог, последним будет! Запомните мои слова, сержант.

Но слова без следа растворились в шуме городского утра, и тогда даже сам Иэн почувствовал, что отнюдь не уверен в возможности выполнить обещанное.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ

Генри Стэндиш Райт вынырнул ранним утром воскресенья из недр тяжелого беспокойного сна — если это вообще можно было назвать сном — и уставился в потолок. Голова раскалывалась как с похмелья, хотя накануне он не выпил ни капли. После очередного аншлагового выступления в Королевском театре он едва дополз до постели, бесконечно измученный и телом и душой. Но, как это часто случалось, сон не приходил, и он провел большую часть ночи в изнурительной борьбе с остатками своей совести.

Генри рывком сел на шелковой простыне и, откинув в сторону тяжелое парчовое одеяло, погрузил ноги в глубокий ворс ковра. Роскошь вокруг лишь усугубляла муки, непрерывно напоминая ему о собственной никчемности. Завтраком большинства жителей этого города была корка хлеба да чашка нечистой воды, он же поглощал устриц да изысканный биф веллингтон, спуская за один-единственный день денег больше, чем иные зарабатывали за год.

Он неловко поднялся на ноги и поковылял в уборную; потом сел за туалетный столик возле кровати, огромный резной балдахин которой был изукрашен улыбающимися пухленькими херувимчиками и изящными крылатыми ангелами. Генри поднял глаза на собственное отражение и вздрогнул при виде ответившего ему жалкого загнанного взгляда. Это не был розовощекий херувим или ангел — то было лицо человека, за которым гнался сам Сатана. И никто, кроме него самого, не мог остановить этот жуткий кошмар. Но он был слишком слаб.

Генри вспомнил своего брата малышом, когда еще была жива мать, — каким же славным тот был мальчуганом, как гордо восседал на своей деревянной лошадке. А игры, в которые они играли вместе?.. Салки, четыре угла, ножички… Он изо всех сил пытался защитить брата от отца, гнев которого разил как небесный, но младший вел себя подчеркнуто вызывающе, неизменно получая лишнюю порцию ударов. Жестокие боксерские поединки на заднем дворе лишь закаляли его бунтарский дух. Чем отчаяннее Генри защищал брата, тем жестче становилось возмездие отца, чья злоба после смерти матери прорвала все мыслимые и немыслимые плотины.

В конце концов Генри удалось спастись, он попал в школу-пансион, а вот брату не повезло — он стал работать в аптеке отца и, стоя за прилавком, день за днем совершенствовал искусство обращения с картами, развлекая покупателей ловкими фокусами. Тогда же по округе поползли недобрые слухи — говорили, что младший Райт не в себе, что он жестоко поколачивает других детей, и это у него надо спросить, куда вдруг стали пропадать кошки и собаки. Генри никогда не обсуждал это с братом, но он и без того знал, во что превратился его брат и, возможно, — почему. Когда той давней весной Генри приехал из школы на свои первые каникулы, он увидел в глазах брата то, чего раньше там никогда не было, — жестокость.

Генри накинул халат и перебрался в богато обставленную ампирной мебелью гостиную с огромной свисающей с потолка люстрой. Голова раскалывалась от давящих воспоминаний. Он с тоской глянул на поблескивающий бутылками буфет, но все же преодолел искушение. Необходимо сохранить трезвый рассудок. На ковре перед входной дверью лежала свежая газета. Ее каждое утро просовывал под дверь работник отеля — один из тех, кто с утра до вечера трудится здесь ради того, чтобы его, Генри, все устраивало. Генри наклонился за газетой, застонав от боли в негнущейся спине. Заголовок ударил по глазам, как вспышка пистолетного выстрела.