Михаил Бойков - Бродячие мертвецы
— Я предлагаю следующее: расследование этого мертвецкого дела возложить на меня и вот на товарища… Дмитрий Лукич, кажется?
— Точно, товарищ начальник! — приподнялся на кончике стула милиционер.
— А я что же буду делать? — спросил агент.
— Вам, Василь Петрович, придется немного отдохнуть под арестом, — ответил репертер.
— Что?! — заорал Дохватов.
— Не волнуйтесь, Василь Петрович, — остановил его Холмин. — Это необходимо для пользы дела. Ведь нам надо найти какой-то выход из положения, создавшегося в результате нашего ареста. Если Дмитрий Лукич выпустить нас обоих, то это вызовет подозрение у тех, у кого мне не хотелось бы его вызывать. Если же он «освободит» меня одного и, через своих осодмильцев, распустит слух о том, что только вы подозреваетесь и обвиняетесь в убийстве, то это будет несколько приемлемей. Могу, конечно, отсидеть под арестом и я. Но дело в том, что у меня уже есть некоторые соображения об интересующих нас… мертвецах.
Дохватов подумал, поморощился и… согласился:
— Ладно. Согласен сидеть. Но только тут, а не в подвале. И чтоб печка была. Холодина тут собачий. Слышишь, участковый? Будет печка?
— Будет, будет, товарищ начальник, — заверил его Тюха-Митюха.
— Кстати, товарищами начальниками нас не называйте. Я для вас и для других уполномоченный по заготовкам пуха и пера. Моя фамилия — Холмин. А это тоже уполномоченный, но теперь ваш подследственник — гражданин Дохватов. Ни одна живая душа не должна знать, кто мы в действительности и откуда.
— А если ты, тюхина-митюхина твоя душа, кому-нибудь проболтаешься, — угрожающе сказал агент, — то ни один бродячий мертвец тебе не позавидует. Помни, что я власть на местах покрупнее тебя. И я прикажу тебя, — он наморщил лоб, соображая, как бы посильнее припугнуть милиционера, — прикажу… повесить. Но не за шею. Ясно-понятно?
Милиционер, от ужаса подскочив на стуле, громко икнул. Холмин, смеясь, выступил в защиту перепуганного Тюхи-Митюхи:
— Не пугайте вы участкового. Он и без того напуган достаточно.
И, обращаясь к милиционеру, сказал:
— Мне бы, Дмитрий Лукич, хотелось, не теряя времени, сегодня же познакомиться со здешним старцем-начетчиком. Возможно, что он нам поможет. Вы знаете, где он живет? Сможете мне показать?
Тюха-Митюха засуетился, обрадованный тем, что хотя бы временно избавится от придирчивого и так напугавшего его агента областного Уголовного розыска.
— Как же, как же, знаю. Тут недалеко. Через две улицы на третьей. Сейчас можем и пойтить, товарищ нач… извиняюсь, товарищ Холмин.
5. Старец
— Часто у вас в селе так бывает? — спросил Холмин участкового милиционера, шлепая вслед за ним по лужам и набирая воду в башмаки.
— Как? — не понял тот.
— Да вот, как сейчас. Дождь, темень, слякоть и непроходимое болото по улицам.
Милиционер охотно пустился в объяснения:
— Об этую пору завсегда так. Потому осень, дождик, грязюка. Летом, конечно, посуше. На дорогах пылюка по колено и выше, В селе от нее серость на все сто процентов. Даже флаг над сельсоветом, и тот серый. Областные товарищи смеялись: «Вас, — говорят, — надо в тюрьмы пересажать за искривление линии партии посредством серости красного знамени». Опять же потьмах в селе полный. Надо бы лампочки Ильича по улицам пустить, чтоб гражданин видал, куда ему ногу ставить, но сплошная электрофикация до нас пока еще не дошла. Лампочки имеются токо в сельсовете, в правлении колхоза, ну и у меня тоже. А больше нету.
— Фонарь какой-нибудь надо было с собою захватить, — сердито сказал репортер, обозленный неприятным путешествием по лужам.
Тюха-Митюха поторопился успокоить его, опасаясь начальственного гнева:
— Да я вас, товарищ нач… извиняюсь, товарищ Холмин, в момент приведу и без фонаря. В обход, где посуше. А то, ежели напрямки, то вовсе утопнешь. Обувка-то у вас для нашей уличной непроходимости неподходящая. В ботиночках тут не ходют. Юхтовые сапоги выше колен иметь надобно. Как у меня.
— Далеко еще до дома, где живет старец? — прервал Холмин словоохотливого милиционера, болтовня которого порядком ему надоела.
— Совсем близко. Рукой подать, — ответил Тюха-Митюха. — Вон ту хату на углу видите? Под соломенной крышей.
Этот неожиданный вопрос вызвал у репортера невольный смех.
— Я не кошка, В такую ночь не только соломенную крышу, но и собственный нос не разглядишь.
— Без привычки разглядеть, конечно, трудно, — согласился с ним милиционер. По первах и я тут зрением страдал. Напало на меня что-то, вроде курячей слепоты. А после привык. Теперь по-кошачьему ночью вижу.
В этот момент впереди, метрах в пятидесяти от них, блеснул свет и во мгле ночи четко обозначился мутно-желтый квадрат открывшейся двери.
— Вон то и есть старцев дом. От него кто-то вышедши. Видите? — указал на свет милиционер.
— Теперь вижу, — сказал Холмин.
Появившаяся в светящемся квадрате человеческая фигура, на секунду задержавшись в нем, скользнула вправо, во мглу ночи. Всмотревшись в нее, милиционер воскликнул удивленным полушепотом:
— Чего это у него ему потребовалось?!
— Кому? — спросил репортер.
— Да Кондратию.
— Разве это он?
— А то, кто же?
— Вы не ошиблись?
— Ну, вот еще. Я кондратиеву личность за полверсты установлю. А это темное дело с ним моментально выясню, — решительно сказал милиционер и направился в сторону скрывшейся фигуры. Холмин, не обращая внимания на лужи, поспешно прыгнул за ним и ухватил его за рукав.
— Погодите. Выяснять будем потом.
Тюха-Митюха остановился.
— Слушаюсь. Потом, так потом. Но зачем он к старцу ходил? Этого я недопонимаю.
— Может быть, ваш Кондратии из староверов? — предположил Холмин.
— Какое. Член союза безбожников. С верующими скоко разов лаялся, — возразил милиционер.
В квадрате двери вырос силуэт второй человеческой фигуры. Она была ниже, но шире, чем первая.
— А это кто? — спросил репортер.
— По обличью видать, что сам старец — ответил Тюха-Митюха.
— Семья у него есть?
— Нету. Он бессемейный…
Постояв на пороге несколько секунд, человеческий силуэт отодвинулся вглубь комнаты. Дверь закрылась и все вокруг нее на улице снова окутал ночной мрак.
— Мы так сделаем, Дмитрий Лукич, — обратился Холмин к милиционеру после короткого раздумья, — теперь дорога к старцу мне известна. Я отправлюсь к нему, а вы…
— Разве я не с вами? — перебил его вопросом Тюха-Митюха.
— Нет. Вы подождете меня здесь, где-нибудь в подворотне. Я хочу поговорить со старцем наедине. Часы у вас есть?
— А как же. Часишки у меня мировые. Мозеровские. От одного ликвидированного кулака достались, — похвастался милиционер.
— А вам хозяина часов не жаль? — спросил Холмин.
— Чего же кулака-то жалеть? — удивился Тюха-Митюха.
— Человек все-таки.
— На всех раскулаченных жалости не хватит.
— Пожалуй, верно. Так вот, Дмитрий Лукич, если я через полчаса не вернусь, бегите к Дохватову и, вместе с ним, сделайте у старца обыск.
— Опасаетесь покушения, товарищ нач… извиняюсь, товарищ Холмин?
— Не покушения, но… всяко бывает.
— Староверы у нас мирные. Они ни на кого не покусятся.
— Посмотрим…
Расставшись с участковым милиционером, репортер кое-как, через лужи, добрался до крыльца дома старца, взошел по четырем покосившимся деревянным ступенькам и постучал в дверь. За нею послышались быстрые шаркающие шаги и раздался вопрос, заданный густым рокочущим басом:
— Кто там?
— Откройте, пожалуйста. Человек из города. По делу, — ответил на вопрос Холмин.
За дверью загремел железный засов и она открылась.
— Входите. Даст Бог, гостем будете, — произнес встретивший Холмина человек, пропуская его в сени и стараясь ласковыми словами и приветливой интонацией смягчить свой грубый бас.
От стука железного засова закрывшейся двери Холмин ощутил на мгновение неприятное чувство попавшего в ловушку, но хозяин дома так приветливо поклонился ему и так ласково заговорил с ним, что чувство это улеглось.
— Сюда пройдите. В мою клетушку-комнатушку, — сказал хозяин, открывая дверь, ведущую вглубь дома. — Тут у меня тепленько, печечка топится, вы, видать, озябли. И обогреетесь, и побеседовать сможем.
Холмин вошел и огляделся. Перед ним было то, что можно увидеть в любой крестьянской хате Северного Кавказа: глинобитные, беленые известкой стены, глиняный пол, два узких окошка на улицу, стол, грубо сколоченный из потемневших от времени досок и такой же топчан вместо кровати, с соломенным матрасом на нем, да две длинные деревянные лавки: одна у стола, другая вдоль стены. В одном из углов висело несколько икон, с горящей перед ними лампадой, другой занимала двухярусная полка со старинными, — если судить по их корешкам, — книгами.
