Клод Изнер - Маленький человек из Опера де Пари
— Глядите, как бы вас в таком наряде на небо не унесло, — сердито буркнула консьержка, устыдившись своего бумазейного платья. — Перьями-то за облако зацепитесь — и поминай как звали.
— Иисус-Мария-Иосиф! Счастье еще, что я здесь не живу, это ж не дом, а скотный двор какой-то!
Уже сидя в омнибусе, увозившем ее на улицу Фонтен, к обиталищу четы Легри, разобиженная Эфросинья сказала себе: «Да уж, будет что записать в дневнике нынче вечером!»
Омнибус тащился по авеню Генерала Мишеля Бизо. Полина Драпье сидела у самого окна; в тесном салоне томились женщины с корзинками, служащие, старики, сонные рабочие — обычные пассажиры переполненного городского транспорта. Авеню было забито фиакрами и ломовыми телегами. Быть может, где-то там, в этой толпе, ее подстерегает та самая тень, что пять дней назад сбросила в колодец безжизненное тело Сюзанны Арбуа?..
Нынче в начале дня Полина видела на площади Домениль, как месье Оноре Селестен разговаривал с поджарым брюнетом, подкатившим на велосипеде. Брюнет просил у месье Селестена разрешения пофотографировать его сыновей, был корректен, ненавязчив, внимательно выслушал рассказ о тяготах жизни ярмарочных циркачей, и вообще этот человек со смешным ящиком на треноге внушал симпатию. Потом он пробрался в первые ряды толпы зевак и делал снимки, пока Альфред и Людо исполняли номер антиподистов.[14]
Полина тем временем пообщалась с мадам Селестен, и та попросила взять в ученики еще сынишку глотателя огня и дочку силача — разрывателя цепей. Это была настоящая удача! А когда Полина пришла на остановку омнибусов, она заметила того самого брюнета-фотографа — оседлал велосипед на углу улицы Прудона и, как только омнибус, в который она села, тронулся, устремился за ним. Вот тут-то девушку и охватила паника: «Он меня преследует!»
Полина Драпье привстала с сиденья и рухнула обратно, нервно вцепившись в сумочку обеими руками. Страх проникал в душу медленно, осторожно. Память нарисовала перед глазами тень в плаще с капюшоном, неспешно бредущую вдаль по дороге, — и Полину, как в ту минуту, когда она хватилась карточек бон-пуэн и не нашла их, пронзил ужас. Нет, это не сон. Это кошмар, обернувшийся явью!
Она вышла из омнибуса у кладбища. Изо всех сил сдерживая себя, чтобы не побежать, сделала несколько шагов и обернулась, будто бросая вызов преследователю. Но кроме бродячей собаки, позади никого не было.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Суббота, 20 марта
«О Всемогущий, Ты правишь стихиями, на Тебя уповаю! Сделай так, чтобы дождь иссяк и воссияло солнце! Да здравствует праздник, пусть даже такой никудышный!»
Прислонившись к стволу каштана у озера Францисканцев, Мельхиор Шалюмо то норовил плевком попасть в парочку уток-мандаринок, то, приложив ладонь козырьком ко лбу, обозревал дорожку вокруг старых монастырских угодий, то косился на дремавших у берега рыбаков. «Что творят, недотепы! У них же сейчас вся рыба от скуки передохнет».
В тот момент, когда одному из рыбаков посчастливилось выудить старый башмак и он уже подсекал, тучи, сложившиеся над озером и купами деревьев в замысловатый узор, расползлись в стороны. Небо просветлело, но не спешило явить взору синеву.
«Благодарю Тебя, Отец Всемогущий, нам много не надо, хватит и этой божественной серости. Пирушка-то готовится не ахти какая, так себе свадебка, обойдутся уж они как-нибудь и без Твоей лазури».
Издали долетел стук копыт, вспорхнула воробьиная стайка, на аллее между Фонтене-су-Буа и Венсенским лесом показались кареты, нанятые на станции Ножан, и выстроились у моста, соединившего берег озера и один из трех искусственных островков, на котором стояло заведение с вывеской «Кафе-ресторан у Желтых врат».
Повара хлопотали с самого рассвета. Фрикасе из курицы, яйца в желе, дрозды, запеченные в тесте, топинамбуры в сметане — блюда одно за другим появлялись на столах в празднично убранном зале. Хозяева были рады-радешеньки принять два десятка гостей сейчас, в начале весны, когда свадьбы играют редко.
— Скупердяи, — шепнул один официант другому, — даже не заказали шампанского, только дрянное игристое. А чаевых мы от них и вовсе не дождемся!
— Ничего, уж я их заставлю раскошелиться. Вот потребуют подать коньяк после кофе — всучу им черешневую настойку по цене арманьяка. Только хозяевам не сболтни!
Восемь мужчин и дюжина женщин, все разодетые в пух и прах, выгрузились из карет с большим или меньшим изяществом. Мужчины отпустили кучеров, с тем чтобы те вернулись к пяти часам, и весь бомонд с натужными шутками и фальшивым хихиканьем устремился к месту торжественной трапезы.
«Воркуйте, голубки, пока воркуется, потом еще наплачетесь. Семейная жизнь — не такая приятная затея, как вам кажется. Слово Мельхиора Шалюмо: на смену обжималкам придут перепалки!»
— Мельхиор! Мельхиор Шалюмо! — услышал маленький человек свое имя с раскатистым «р» и увидел даму, чей силуэт казался пышным из-за обилия лисьих хвостов, украшавших накидку. — Как приятно, что вы среди нас!
Он поднял голову и неприветливо уставился в лицо Ольги Вологды, примы санкт-петербургского балета. Она была выше его сантиметров на тридцать пять. Каре-зеленые глаза, черные как смоль волосы — скорее эффектная, чем хорошенькая.
— Ошибаетесь, Ольга, меня не соизволили пригласить. Однако не уподоблюсь злым феям и как добрый волшебник пожелаю вам всяческих успехов. Да минуют вас невзгоды, вас и новобрачных! Весна благоприятствует союзу двух душ, каковые были бы куда счастливее, избежав знакомства.
Ольга Вологда засмеялась низким, грудным смехом, и Мельхиору захотелось заткнуть ей рот, до того он разозлился. Но еще хуже была улыбка, пришедшая на смену этому приступу веселости: по выражению лица балерины Мельхиор понял, что она испытывает к нему жалость. И медленно выдохнул сквозь зубы. Он мог бы одним словом изменить навсегда ее снисходительное отношение, но вместо этого отвернулся и поприветствовал новобрачную — пухленькую блондинку Марию Бюнь, отныне мадам Аженор Фералес в горе и в радости.
Вспомнив о том, что некогда питал к ней нежные чувства, человечек решил проявить великодушие и не закатывать скандалов.
— Мельхиор, оставайтесь! — еще шире улыбнулась Ольга. — Вас не пригласили по досадному недоразумению!
— Да-да, Мельхиор, присоединяйтесь к нам! — поддержала ее Мария, не обращая внимания на недовольную мину, состроенную мужем. — Мне бы очень этого хотелось!
Но маленький человек уже убрался восвояси.
— Уж не наш ли приятель Чик-Чирик это был? — осведомился подошедший длинноволосый щеголь.
— Он самый, Тони, — ответила Ольга Вологда. — Будем надеяться, он не устроит нам какой-нибудь каверзы в отместку, как те злые феи, что портят людям праздники в сказках.
— Неужто вы боитесь этого недомерка? И что же он сделает — превратит вас в лягушку?
— Кстати, а лягушками нас попотчуют? Обожаю лягушачьи лапки! — заявил пузатый тип с бородой веером.
— Все что угодно, только бы не улитки с лошадиным легким и не петушиный гребень, рубленный со свиной кишкой! — поморщилась подружка невесты, девица в соломенной шляпе с зелеными перьями. Шляпа была похожа на курицу, которая по глупости изготовилась к взлету.
Мельхиор тем временем сидел, скрестив ноги, в увитой плющом беседке перед рестораном и расстреливал камешками отважного дрозда.
«Беру свои слова обратно, о Отец Всемогущий! Да разверзнутся хляби небесные — так ей и надо, этой Марии. Не может отказаться от сладкого, вот и разнесло ее, а ведь когда она выступала в кордебалете, ножки у нее были весьма соблазнительные… И взбрело же ей в голову забросить антраша и заделаться костюмершей, да еще с инспектором сцены спуталась, замуж за него вышла! Аженор Фералес всегда меня презирал. Этот задохлик мнит себя слоном перед моськой, однако же и моська — страшная сила, если в ней зверя разбудить, стоило бы ему об этом задуматься, грубияну несчастному! А какую он рожу скроил, когда Мария попросила меня остаться! Девицы — они все такие, уж я-то знаю. Когда я пробираюсь к ним в раздевалку после занятий танцами и щиплю за разные места, им это нравится. Они, конечно, визжат и куксятся, оперные крысятки, всякий раз, как мне приходит в голову поиграть с ними в кошки-мышки, но Ты не верь их возмущенным воплям, о Всемогущий, — в глубине души каждая из них ждет не дождется, чтобы я с ней пошалил».
Внезапно Мельхиора одолели усталость и отвращение, шумная толпа гостей показалась сборищем призраков, принявших человеческий облик.
— Прожорливые твари! Сейчас всё слопают и не поделятся! Ну ничего, они скоро поплатятся, слышишь, ты, шерсти клок?
Последние его слова были обращены к белке, которая при виде неподвижно сидящего человечка потеряла бдительность и, осмелев, подобралась совсем близко. Беличьи шустрые глазки с любопытством рассматривали круглую голову в темных, едва тронутых сединой кудрях, лицо с редкими морщинками, ямочку на подбородке. И когда Мельхиор вдруг резко вскочил — у зверька чуть инфаркт не случился, хотя ростом человечек оказался не выше десятилетнего ребенка. Белка заполошно метнулась прочь от чудовища, несколькими скачками взобралась на вершину вяза и нервно запрыгала там с ветки на ветку.
