Эдуард Хруцкий - Полицейский
Солнце переливалось в узоре зеркальных стекол, золотило львиные головы ручек. Да и дверь не простая, а из дорогого черного дерева, вывезенного Бог знает откуда, не то из Африки, не то из Индии.
Широко, широко начинал столичную жизнь Григорий Львович Рубин. Вот и швейцар дверь распахнул, ливрея, как мундир генеральский, шапка золотом расшита. А рожа-то, рожа. Что и говорить, мужик здоровый. Нет. не просто швейцара держал Рубин. Это был страж, защитник, телохранитель. А откуда взял его Григорий Львович, сразу ясно становилось, стоило увидеть синее пятно татуировки на руке.
В прихожей пахло сырой штукатуркой, кожей и скипидаром. На стенах висели батальные полотна Гро, стояла новенькая кожаная мебель, но ковры еще не постелили, и они лежали, свернутые в здоровые трубы.
Швейцар принял котелок и трость. Усов достал массивный золотой портсигар, закурил. Что и говорить, прихожая просто кричала о богатстве, ярком, бьющем в глаза. Но Усов знал, что картины Гро рисовал хозяину спившийся живописец Аброханцев, что старинная бронза фигур и светильников была сработана в Евпатории, в мастерской некоего Градусова, и что вся эта старина такая же подделка, как и сам хозяин.
По ступенькам сбежал Анатолий Арнольдович, секретарь Рубина, человек без возраста и национальных признаков. Жгучий красавец, с тонкой ниточкой пробора в набриолиненных волосах. Его можно было бы вполне принять за грека, если бы не светлые зеленовато-серые глаза.
О нем Усов почти ничего не знал, правда, поговаривали, что Анатолий Арнольдович Зоммер неплохо знал места Сахалинские, да и в Нерчинском остроге был своим человеком.
— Петр Федорович, — Зоммер по-военному наклонил голову, — честь имею.
— Здравствуй, голубчик, — Усов кивнул, но руки не протянул, — где сам-то?
— Григорий Львович ждет вас в малахитовой гостиной. — В какой? — изумился Усов. — В малахитовой. — Хозяин у тебя прямо императрица Екатерина. — Григорий Львович человек с размахом. в внимательно поглядел на ничего кроме любезности не выражающее лицо Зоммера. Да, сумел Рубин подобрать себе людей. Швейцар Семен, каторжное отродье, грабитель и убийца, необыкновенной силы, ему человека зарезать, что плюнуть. Зоммер этот. Да и шофер Кацинский не лучше.
Увяз, Петр Федорович, увяз. И промахнулся-то разок. Черт попутал. Нужна ему была подделка купонов. Правда, имелось за Усовым еще кое-что, о чем он старался не вспоминать. Об этом думал Усов, поднимаясь по мраморной, покрытой ковром лестнице, проходя анфилады комнат. Мелькали картины, мраморные фигуры, бронзовые лампы, ковры, красное дерево, птичий глаз.
Все в доме этом было нарочито ярким и броским. Стены обиты штофом, дорогой паркет, мраморный мальчик, достающий занозу, словно кричали: «Скорее удивляйся, какие мы богатые!»
Малахитовая гостиная была похожа на декорацию к спектаклю из боярской жизни. По углам комнаты сидели нелепые каменные птицы, такие же чудища, только с огромными хвостами, украшали пол, выложенный зеленой каменной плиткой. Нелепые, под старину, кресла, нелепый стол.
Рубин поднялся навстречу Усову из-за какого-то сооружения, напоминающего гробницу. Был он не по утреннему времени в смокинге, грудь рубашки замялась, лицо припухло. Чувствовалось — хозяин еще не ложился. Он стоял перед Усовым, раскачиваясь с каблука на носок, словно демонстрируя лакированные штиблеты. И Петр Федорович в который раз подивился странному ощущению. Рубин словно ускользал от него. Была в нем некая неприметность, стертость какая-то. Выйди он из комнаты, память сломаешь, пока лицо его вспомнишь. А в общем-то весьма милый человек, росту выше среднего, худощавый, лицо белое, чуть веснушками присыпано. Самую малость. Глаза карие, маленькие, правда, нос прямой, рот крупный, губы яркие, словно налитые.
— Рад, рад. — Рубин взял Усова под руку, потащил к каменному страшилищу.
— Ну как? — Григорий Львович даже в сторону отступил, давая гостю возможность увидеть сооружение из малахита. — Что — как? — усмехнулся Усов. — Стол нравится?
— Это стол, никак? Я-то думал, камень надгробный.
— Что ты, что ты. — Рубин трижды плюнул через левое плечо, выхватил из жилетного карманчика высохшую птичью лапку, зажал ее в кулаке.
— Значит, стол, говоришь. — Усов опустился на странное сооружение из камня и малахита. — А это, видать, кресло. — А что?
— А то, что не уважаешь ты гостя. Жестко, да зад коченеет от камня. Прикажи мне нормальное кресло принести.
И пока молчаливые лакеи несли кресла и какую-то выпивку и закуску, Усов обошел гостиную.
— Так, — Петр Федорович усмехнулся, — решил поразить столицу?
— А что? — Рубин налил коньяк в большие рюмки. — Тебе бутерброд с икрой или…
Усов подошел, зачерпнул ложкой икру из серебряного жбана, положил на маленькую тарталетку. — Давай.
Они выпили молча, не чокаясь. Усов выпил одним глотком. Он любил и умел выпить, видимо, это было наследственным. В его купеческом, старомосковском роду мужчины умирали, дожив до глубокой старости, до последних дней крепко выпивая и закусывая.
Рубин пил мелкими глотками, кадык на шее дергался, на лице было написано отвращение, так пьют необходимое, но чудовищно невкусное лекарство.
Из всех напитков Григорий Львович предпочитал сладкие наливки, ликер и «Донское» шампанское. В общем, все сладкое. Но коль скоро ты уже в Петербурге и дом у тебя высшего шику, нужно пить то, что любят аристократы.
Усов налил себе еще полбокала. Но не стал пить, любуясь, как солнце отражается в цветных гранях. Он знал толк в посуде. Этот рубиновый хрусталь был подлинным и старым, сработанным русскими умельцами для столовой петровского фаворита князя Меншикова. Усов сделал глоток и поставил бокал. — Хрусталь-то хорош. Подлинный. — А остальное, ты думаешь…
— А что мне думать-то. Я-то знаю, кто для тебя французские картины рисует и ткет фламандские гобелены. — Неужто так заметно? — обеспокоился Рубин.
— Не переживай. Мне заметно, а те, кого ты будешь приглашать, они Левитана от Клевера не отличат. — А кого же, по-твоему, я буду приглашать?
— Ты коньяк-то брось, брось маяться с коньячком. Налей своей запеканки. Когда никого нет, пей свой местечковый напиток.
— А и то правда. Никак не привыкну к этим изысканным винам да коньякам.
Рубин почему-то подошел к окну и из-за шторы достал графин.
— Ты что это, брат, словно от жены прячешь, — захохотал Усов.
— Да нет. Просто он так всегда под руками и не видит никто. Так кого же я приглашать буду?
Усов порылся в сигарном ящике, достал сигару, обрезал кончик щипчиками, закурил и, выпустив ароматный клуб дыма, ответил:
— Кого? Пригласить-то, Григорий Львович, ты можешь любого, а вот кто пойдет к тебе…
— Черт с ними. Сначала пусть полусвет, писатели, актеры, потом прознают о моих вечерах и аристократы потянутся. — А зачем они тебе?
— Нужны, нужны. Ты думаешь, я зря с Большого Канатного переулка в Одессе перебрался в столицу? — Думаю, что нет.
То-то. Приготовь документы, я покупаю две кинофабрики в Москве и три в Питере. И кинематографы на Невском. Пиши. Невский, 67, «Сатурн»; Невский, 80, «Паризьен» и «Пикадилли» в начале проспекта.
— Вот тебе и раз! — удивился Усов. — Ты же хотел прииски купить.
— Золотопромышленники — особый круг. Они чужака не примут. Да и потом, у них служба осведомления почище сыскной работает. А синема дело новое и прибыльное. А потом актрисы. Всякие там Веры Холодные да Ольги Станевские. А! — Рубин захохотал. — Что ж, можно подумать.
— Потом надо свой киножурнал выпускать. Да газету купить какую-нибудь. — Газета — это дело. Это общественный рупор.
— Правильно изволил заметить. Так этот рупор я против полиции направлю. — Не боишься? — Ты ее на подставное имя купишь. — Не много ли в нашем деле подставных?
— Ничего, ты, Петр Федорович, человек с головой. А потом я же тебе два министерских оклада плачу. На прочее. — Рубин бросил на ларец номер «Биржевых ведомостей». — Читай, как некий Кузьмин расписывает дело Гохманов. — А ты думал, как это будет? — Ты же заплатил деньги. — Я же говорил тебе, что Геккабуш не взял. — Сволочь, чистоплюй!
— Не расстраивайся, есть пара литераторов, они так это дело распишут, что твои братцы Гохманы невинными жертвами окажутся. — Теперь этот Бахтин.
— Опытный криминалист, пожалуй, после Путилина у нас такого не было. — Он тебе вроде бы нравится? — А почему нет. Нравится. Честный, смелый… — Ты на себя погляди лучше.
— Не обо мне речь, Гришенька. Я в вашем дерьме по уши. Дорожки мне обратной нет. Но радуюсь я, когда находится человек, которого вы купить не можете.
— Петя, дружок, не вы, а мы. Мы, понимаешь! Это значит, и ты тоже. Так что девицу-то из себя не строй. Не надо.
— А ты что со мной так говоришь? — Усов грохнул бокалом о поднос. — Я тебе что, уголовник, жиган…
— Нет, нет, — тягуче повторил Рубин и шагнул к Усову.
![Эдуард Хруцкий - Полицейский [Архив сыскной полиции]](/uploads/posts/books/165712/165712.jpg)
