Александр Воинов - Западня
— Господа! — воскликнул вдруг фон Зонтаг, едва Тоня оторвала взгляд от моря. — Одну минуту внимания! Наконец-то Петреску представляет нам свою спасительницу! Разрешите мне первому приветствовать ее на торжестве нашего друга…
Он устремился к Тоне навстречу с протянутыми руками, и она ответно протянула ему руку. Запечатлел ли этот момент фотограф? Вероятно! Но, кажется, Тоню это занимало меньше, чем недобрый взгляд Зины, стоявшей рядом с Фолькенецем в другом конце комнаты.
Впрочем, она оценила тактичность поступка фон Зонтага: он невольно представил ее всем гостям сразу и отпала нудная церемония постепенных знакомств, которой она так боялась. В то же время фон Зонтаг своим жестом как бы взял Тоню под свое покровительство.
— Никогда не поверю, фрейлейн, в то, что вы русская, — сказал он, взглянув на Петреску. — В вас безусловно есть арийская кровь. Ваши волосы, цвет глаз… и, наконец, ваша преданность рейху!
— А какое поразительное чувство языка! — подхватил Леон. — Когда я однажды ошибся и сказал по-немецки что-то не совсем точно, она тут же меня поправила…
Леон, впрочем, и сейчас говорил по-немецки не очень правильно, часто путаясь в идиомах и даже в артиклях. Однако его шутливое признание вызвало общий смех.
На какой-то момент центр всеобщего внимания переместился к Тоне, и ей хотелось поскорее отойти от генерала, чтобы не усиливать раздражение Зины.
Тюллер тем временем куда-то исчез. Несколько раз с озабоченным видом появлялся Штуммер и снова уходил. Очевидно, на нем лежала немалая ответственность за этот вечер.
Фон Зонтаг подвел Тоню к Фолькенецу и Зине и начал веселый разговор о ста способах приготовления яичницы, при этом он то и дело поворачивался к Тоне, словно из всех, кто его окружал, именно ее избрал своей главной слушательницей. И как только его сухой профиль обращался в ее сторону, раздавался тихий щелчок затвора фотоаппарата.
Зина, казалось, совсем успокоилась. Время от времени она с улыбкой поглядывала на Фолькенеца, который явно старался держаться поближе к фон Зонтагу. Но у генерала несомненно были какие-то свои планы, связанные с новым назначением своего подчиненного.
— Господа, — прозвучал торжественно голос Тюллера, — прошу всех к столу!..
Двери в соседнюю комнату распахнулись настежь, и Тоня увидела широкий стол, покрытый иссиня-белой скатертью, сверкающий хрустальными бокалами. На больших блюдах разложены были закуски, а на отдельном, у стены, столике с мраморной доской — бутылки с коньяком, русской водкой, шампанским и другими винами.
Фолькенец и Зина сели во главе стола, рядом с невестой — старик Тюллер, по другую руку Фолькенеца занял место фон Зонтаг.
Тоня оказалась прямо против Зины, Леон сел рядом с нею, а свободный стул справа от Леона занял Штуммер.
Два официанта в белых куртках стояли по бокам столика с винами, держа в руках крахмальные салфетки, и ожидали, когда гости рассядутся по своим местам.
Теперь, впервые, Тоня могла рассмотреть лицо Тюллера. Несколько тяжелое, с крупными чертами и мясистым носом, оно как бы вовсе не отражало характера этого человека. Такой человек мог быть и добрым и отзывчивым, и жестоким и упрямым, и еще бог знает каким…
Пока официанты открывали шампанское, Тоня с ужасом взглянула на разложенные по обе стороны ее тарелки многочисленные ножи, вилки и ложки — разных размеров и разной формы. Что с ними делать, она не имела ни малейшего понятия и решила, что будет в точности повторять все движения Леона.
Соседство Штуммера особенно сковывало ее — уж этот не упустит ни малейшей оплошности, этот воспользуется случаем поставить ее в смешное положение.
По праву старшего фон Зонтаг поднял первый бокал. На этот раз он уже не шутил, а проникновенно говорил о долге перед нацией, о сложности борьбы, о том, что судьба переменчива. Вспомнил своего друга генерала Роммеля, с которым был в Африке, об их давней дружбе… Сначала казалось, что речь его разбросана, но в конце эффектным приемом опытного оратора он увязал в один крепкий узел все внешне разрозненные нити.
— На какой бы континент нас ни занесла судьба, господа, — завершил он свою речь, — мы не забудем день, когда в разгар кровавой борьбы, на пепелищах, два человека обрели счастье. Любовь, господа, сильнее смерти. Хайль!
Все разом поднялись, и в комнате раздалось дружное:
— Хайль!
Зазвенели бокалы. Тоня чокнулась с Леоном и Штуммером.
— Подойди к Зине! — шепнул ей Леон.
Высоко подняв свой бокал, Тоня обошла вокруг стола.
Зина напряженно следила за ее приближением. Казалось, она ожидает какой-то внезапной выходки. Но когда Тоня потянулась к ее бокалу и сказала: «Будь счастлива!» — невеста с облегчением улыбнулась.
Все выпили. Тоня отпила небольшой глоток, и, когда возвращалась к своему месту, взгляд ее невольно встретился со взглядом Тюллера. И ей показалось, что он как-то многозначительно покачал головой.
«Неужели он про меня знает?» — подумала она, опускаясь на стул, предупредительно отодвинутый Леоном.
Она незаметно взглянула на стрелки часов, висевших на стене. Без четверти семь.
Как быстро мчится время! Скоро начнут сгущаться сумерки.
Она все время следила за руками Леона. Он взял широкую вилку и короткий плоский нож. Это для чего?..
Всего лишь в одном она была уверена твердо: с мясом нужно пить красное вино, рыбу есть — с белым. Кто и когда ей об этом сказал, она не помнила, возможно, просто прочитала в какой-то книге.
— Как дела, фрейлейн? — спросил Штуммер, воспользовавшись тем, что Леон увлекся разговором с розоволицым полковником.
— Прекрасно!
— А я не знал, что вы столь близкие подруги с будущей фрау Фолькенец!
— О нет! Мы всего лишь однажды вместе сидели в ресторане.
— Как вам нравится господин Тюллер? Вы знаете их историю?
— Да! Очень трогательная история. Они как будто случайно встретились после долгой разлуки, верно?
— Случайно? — Штуммер иронически поморщил лоб. — Одесса не Берлин и даже не Дрезден. Если два раза пройтись по Приморскому бульвару, можно встретить даже свою давно умершую бабушку. — Он засмеялся и поднял бокал. — Давайте выпьем наш сепаратный дружеский тост. Ведь мы имеем на него право!.. Наша дружба, быть может, коротка, но глубину ее, кроме нас, никто не измерит… Пью за вас, фрейлейн, за вашу сильную волю. О, в ней я уверен… И… за наше сотрудничество!..
Как раз в момент, когда Штуммер повел на нее наступление, Леон словно забыл о ее присутствии. Дался ему этот полковник!
— За вас, господин Штуммер! — Она подняла бокал, пригубила и поставила на место.
— Ну, это нехорошо! — запротестовал Штуммер. — У вас, русских, так не полагается. За дружбу надо пить до дна…
Он заставил ее выпить.
— Мы сегодня будем пить! Много пить! — Штуммер снова разлил вино по бокалам. — Я прощаюсь со своим большим другом. А в наше время друзья особенно нужны. У вас есть друзья, фрейлейн?
— Конечно, и немало, — сказала Тоня, поднимая бокал и вызывая этим Штуммера к ней присоединиться. — Мои друзья — все, кто сидит за этим столом!..
— В таком случае, я пью за великого дипломата. И завтра утром, фрейлейн, назначаю вам свидание… Надеюсь, вы не откажете?
Леон вдруг оборвал разговор с полковником и обернулся:
— Штуммер! Вы ведете себя не по-джентльменски! — полушутя, полусерьезно заметил он.
— Не сердитесь, Леон! У нас с фрейлейн самые дружеские отношения. Я всего лишь прошу ее перевести мне парочку русских документов.
Морская даль за окнами уже тяжелела под грузом сгущающихся сумерек. Где-то вдалеке вспыхнул огонек, померцал и потух. Нет, это еще не сигнал. Для сигналов время не наступило.
Обед, к счастью, затягивался. Фон Зонтаг несколько раз сердитым движением отстранял блюда, которые ему с вежливой настойчивостью подносили официанты. Штуммер занялся своим соседом, недавно вернувшимся из поездки на фронт. Оба потихоньку ругали румын, которые-де не проявляли должной стойкости.
Леон, конечно, все слышал, но демонстративно разговаривал только с толстяком, рассказывал ему о Констанце, куда тот собирался в командировку.
И Тоня оказалась бы в полном одиночестве, если бы вдруг Зина, которой, очевидно, тоже наскучили мужские разговоры, неожиданно не подошла к ней сзади.
— Пойдем поболтаем? — сказала она непринужденно. — У мужчин свои дела, — тоска!
Штуммер отодвинулся от соседа и тревожно взглянул на Фолькенеца, стараясь понять, как тот отнесется к неожиданному поступку Зины. Но Фолькенец, казалось, даже обрадовался, что теперь сможет разговаривать со своим собеседником более откровенно.
Когда за женщинами закрылись двери, Леон обернулся к Штуммеру:
— Что поделаешь! Наше общество дамам явно наскучило.
