Убийство по-китайски - Попандопуло Анастасия
Она говорила очень просто, будто действительно рассуждала о какой-то пьесе или о прочитанной книге. Ее серые глаза смотрели твердо. Впервые столь прямо, столь откровенно она себя держала. В лице ее, всегда таком спокойном, отстраненном, теперь проступала какая-то решимость.
– Итак, есть у старшего сына невеста. Хорошая, наивная, а главное, любит его, как можно любить только в юности. И вот эту невесту обманом, насильно берет за себя его отец. Страшно, гадко – и представить нельзя. Юноша наш приезжает в родной город. Начинает тяжбу с отцом. Невесту, а теперь, заметьте, уже мачеху, уговаривает бежать. Зачем она ему доверилась – Бог весть. Только молодостью да глупостью объясняю. Убежали недалеко, были пойманы. Для сына отец приготовил донос в полицию да быстрый арест, дуру эту в имение отослал да там и запер. Раз в неделю по выходным изверг старый туда наведывался. Как там у нас в народе говорят – «правеж устраивал». Нашел себе развлечение. Можете себе представить, как молодой жене жилось? Как она избавления ждала, как верила, что спасет ее жених бывший. А тот что? Сбежал из-под следствия – да и за границу. Вот вам и спаситель. А она в положении. А муж ее только больше куражится. И лишь когда от его побоев родился раньше срока мертвый ребеночек, только тогда он «правеж» свой окончил. В город жену вернул. Чего ж не вернуть, она тише воды стала. Детей у нее, правда, больше не будет, так это, может, и к лучшему. Дальше и описывать не стану. Сами дорисуете. День за днем кошмар, и никого, чтобы помочь и даже пожалеть искренне. Младший сын – пасынок теперь, а раньше дружок в веселых играх – не только доброго слова не скажет, тоже пнуть старается. Лишь бы перед отцом выслужиться да денег не лишиться. Что говорить… Приживал тот – какой с него прок. Его положение не многим лучше. Дворня… старые слуги. Все пустое.
Она остановилась и перевела дыхание.
– Ну, и как вам такая завязка, господин доктор? Получше той, что вы взяли? Уж верно лучше. А теперь, господа, посмотрим, как зерна зла прорастали. Как готовилась погибель, зрела в самих мучителях. Возьмем папеньку семейства – миллионщика. В нашем примере получил он в наследство огромное дело и вел его жестко. Больше всего гордился своей силой, думал, где сила – там и правда. Только свои желания ценил, ошибок у себя не видел, уступок другим не делал. Вы вот тоже, сударь, из гордецов. Только вы ум лелеете. Так послушайте, что с гордецами бывает. Гордыня – она опасна. А ежели, как в нашем фантазийном случае, гордыня с похотью да скаредностью соседствует, да при небольшом уме…Тут, сударь, до беды рукой подать. Вот сами судите. Этот отец уже немолод, ему бы к сыновьям присмотреться. Будущее свое подготовить. Ведь старший дело мог бы двигать. Так нет, ссорится старик со старшим, да как ссорится – не повернешь. А что с младшим? Глупец и с ленцой. Его бы воспитывать, его бы учить, а старик наш в нем только худшие пороки пестует. Вот вам, сударь, первые ростки. А теперь вот еще подумайте, может ли такой человек, как отец этот, дело успешно вести? По моему разумению, может, только если перемен больших нет. Тогда силой да грубостью, да прошлыми повадками дело движется. А вот когда перемены – тогда споткнется. Тогда прислушаться к советам надо, меняться. А такие люди ни слушать, ни меняться не умеют. Для них это вроде как свою ошибку признать. Никак невозможно. Итак, папенька у нас идет к банкротству, а для него силы лишиться (а сила в деньгах и власти) – смерти подобно. И заметьте, только собственными грехами туда дорогу мостит. И никто его удержать не может, поскольку толкового да оборотистого сына он прогнал, а дурака, напротив, к деньгам приблизил. Здесь пометьте себе связку: банкротство – скорая смерть. Никакого поворота, горка ледяная, и по ней уж салазки летят. Про старшего сына после поговорим, а сперва на младшего посмотрим. Что он? Куда движется? Тут, господа, тоже грехи сошлись немалые: тщеславие да лень не одного человека к финалу позорному привели. Вот вы, господа, говорили про какие-то салоны, благотворительные общества Петербурга. Да разве этому персонажу такое-то интересно было бы, да и по силам ли? Ведь сын-то второй надут, как индюк, да так же и умен. В нем только и хорошего, что деньги, которые папенька дает. Такие люди в свете правильных знакомств не делают, прибиваются вот к оленевым, а те их рано или поздно раздевают полностью да пускают голыми домой. Тут уж, поверьте, без сюрпризов судьба. Сынок мотает, папенька и без того к банкротству идет. И подталкивать не надо. Все бы и без «научений» смертоубийством кончилось. Либо сын папеньку, либо уж папенька сына. А то и иначе, лишился бы сынок всего, и денег, и чести. Сам руки бы на себя наложить не смог – не та порода, а тихо спился бы да помер года через два-три. Больше бы не протянул. Опять же стать не та, да и пить не умеет. То есть опять заметьте связь: долг – отсутствие денег – позор – смерть. И что, есть возможность его остановить? Да нет уже. Прошло то время, когда что-то сделать можно было. А что же старший? Вы его кругом в жертвы записали. А теперь что думаете? Вот то-то. Поменялся взгляд. А ведь могли бы, доктор, и раньше догадаться, что не все так просто. Должны же были понять, что человек сам себя за что-то казнит. Только силы не хватило разом покончить, так он себя опиумом медленно в гроб сводит. Сам знает за собой вину, и сам себя приговорил. Только он – человек слабый, хоть и рядится в исполина. Да это вам теперь и без моих пояснений понятно. Разве сильный-то бросит женщину, что ему доверилась? А что он мстить отцу хотел, деньги копил, так тщета это, господа, и блажь. И сам он это знал, и твердости в нем не было. Как он говорил, что отца простить бы мог, если бы тот повинился, помните? Он этакие откровения не только вам делал. А что это значит, понимаете ли вы? Он мог бы простить отца!! Стало быть, и сам себя прощал. А что еще это значит? А это значит, что он дал бы денег, выправил жизнь. Сатир старый в довольстве и при власти доживал свой век, младший болтался бы по губернии (не Петербург, конечно, но и не худший вариант). Это «прощение» остановит расплату за грехи, что уже была так близка, так неминуема. Понимаете теперь, что этот-то персонаж, может, всех больше виновен был. От начала и до самого конца виновен. А вы его в жертвы? Не годится, доктор. Меч, занесенный праведно, остановить нельзя. Каждый должен доиграть свою партию. И немного помочь в этом – о, совсем немного! – дело правое. Что до любви и сострадания… так как же вы их не увидели? Как?! Все на поверхности. Вот вы спрашиваете, зачем ребенка живого придумала. И сами только один резон нашли. Да и какой резон – смешно и стыдно! – наследство. И без живого ребенка того же добиться можно было бы. И вы это знаете. Так зачем множить ложь? Из милосердия, сударь. Чтобы перед смертным часом у человека радость была, что не последний он подлец, что не умер его ребенок из-за его же постыдной трусости. Что деньги, которые он копил да наживал, хоть что-то исправить смогут.
Она резко замолчала. И установившаяся тишина вдруг показалась мне невыносимой. Я отвернулся.
– Ольга Михайловна, – услышал я голос Самуловича, – послушайте меня. Я вам сейчас как друг, как врач говорю. Для вас сейчас есть прямой путь. Помогите найти Александра, если не поздно. Пойдите с ним на суд. Расскажите правду. А деньги эти раздайте. Вам легче станет. Вы не сможете так жить. Сделайте так, умоляю.
Ольга Михайловна встала и молча вышла из комнаты.
39
Колокола гудели. Ветви деревьев в сквере вздрагивали под порывами ветра, который то затихал, то набрасывался на город, вылетая снизу, с реки, мокрый, холодный, совсем не весенний. Прошло два года с тех событий, что так потрясли наше общество. Снова Пасха, снова огни в церквях и ожидание чуда. Мы с Борисом шли по бульвару, людской поток (разгоряченный, праздничный) понес нас к монастырю, закрутил и бросил у запруженного входа. Мы вовсе не имели намерения идти внутрь – так, в задумчивости, позволили себя увлечь. Кое-как выкрутившись из толпы, мы опустились на мокрую скамью. Я поднял глаза. Прямо напротив за коваными наглухо запертыми воротами белел особняк Трушниковых. Окна его были забраны ставнями, на подъездной дорожке чернела прошлогодняя листва. Грохнул салют. На мгновение отсвет упал на ставни флигеля, будто озарилось светом окошко. Но нет. Все было мертво, темно, глухо.
