Игорь Пресняков - Роковая награда
– Понятно, дальше, – замахали руками жильцы.
– А раз ясно, так и внесите деньги в домком до четверга! Следующий вопрос: «О дисциплине в сараях», – преддомкома вздохнул и поманил кого-то пальцем. – Плужников, иди-ка сюда!
К столу неторопливо вышел паренек лет восемнадцати.
– Ну чего еще? – хмуро спросил он.
– Все мы, граждане, знаем Юру Плужникова, – не глядя на паренька, продолжал Харченко, – он хороший слесарь, трезвого поведения, комсомолец. Мать его – женщина уважаемая, солдатка, вдова.
А вот только как купил Юрка себе мотоциклет и поставил в сарае, так и пошли на него жалобы! – преддомкома покачал головой и вытер мокрый лоб клетчатым платком. – М-да, жалобы… Чирков даже в милицию написал, – поднял палец вверх Харченко.
– А че стряслось-то? – пожал плечами Плужников.
– А то и стряслось, что жалуются соседи на бензиновую вонь и грохот, сам знаешь – многие в сараях животных держат.
– Правильно, у меня вот свиньи! – крикнул, подымаясь с места, суровый мужик. – Они от бензину болеют.
– Сядь, Чирков! – махнул на него рукой Харченко. – Потом выскажешься.
Люди зашумели. Пользуясь паузой, Андрей тронул за плечо дядю Антона:
– И много, простите, вы держите в сараях животных?
– А кто как. Куры да кролики, почитай, у всех имеются. Чирков вон поросей разводит. А в голодное-то время и коров держали, да. Куда ж без скотины-то?
Харченко подождал, когда соседи успокоятся, и обратился к Плужникову:
– Видишь, Юрка, сколько жалоб?
– Так ведь машина у меня! – развел руками Плужников. – Она ломается, ее чинить и обкатывать надо.
– Не машина, а рухлядь! – вновь крикнул Чирков. – Неча было брать развалину. От нее больше треску, чем езды.
Собрание засмеялось.
– Ладно вам, дядя Коля, напраслину возводить, – обиженно бросил Чиркову Плужников.
– Напраслина аль нет, а только люди жалуются, – назидательно сказал Харченко и обратился к жильцам. – Предлагаю, граждане, обязать Плужникова соблюдать в сарае тишину и порядок, а мотоциклет свой чинить и пробовать в дальнем углу двора. Все согласны?
Соседи одобрительно загудели.
– Кстати, – вспомнил преддомкома, – Лаврентьев, освободи-ка, брат, резервный сарай. У нас в «пятой» новый жилец поселился, товарищ Рябинин; передай ему ключи.
Харченко поискал глазами Андрея:
– Товарищ Рябинин! Обратитесь к Лаврентьеву, в квартиру номер девять, – преддомкома надел шляпу. – Все, граждане, собрание закончено, можете расходиться.
* * *Андрей поднялся в квартиру и с удивлением обнаружил в комнате Виракову.
– Ну здравствуй, – улыбнулась Надежда. – Не чаял увидеть? Ты забыл дверь запереть, я и вошла, не стала на лестнице дожидаться.
– Привет, Надя, – подал ей руку Рябинин. – Ты не голодна?
– Нет… Ты не рад?
– Отчего же, я привык к твоим неожиданным появлениям, – засмеялся Андрей.
– Не понравилось, что я пришла на премьеру Наума? – Виракова потупила глаза.
Андрей развел руками:
– Я не вправе запрещать тебе или разрешать. Что скажешь о картине?
– Интересная. И твоя девушка тоже, – Надежда поднялась со стула, подошла к окну и стала спиной к свету. – Она тебе пара, Андрей Николаич! Образованная, с положением. Не то что мы, фабричные, – Виракова ехидно хихикнула.
– Послушай, помнится, мы не давали друг другу никаких обещаний, – вздохнул Андрей.
– Ну конечно, Андрюша, – усмехнулась Надежда и подошла ближе. – Загорелись мы с тобой, так и что же нас осуждать? – Она погладила Андрея по голове. – Мне было хорошо с тобой. Об одном прошу: не говори никому о… – Надежда замялась и покраснела.
– Не беспокойся, Надя, – заверил Рябинин.
Виракова нашла его глаза:
– Очень ее любишь, Андрюша?
Глядя в голубые глаза Надежды, он вспомнил ее горячие губы и упругое тело, но тут же стремительно отмахнулся от напасти и твердо ответил:
– Да, люблю. – Андрею было немного жаль ее.
Виракова кивнула и пошла к двери.
– Мне уж пора, – сказала она, останавливаясь на пороге. – Не забудь, завтра вечером – генеральная репетиция культпохода!
Андрей подошел попрощаться.
– Мы все же останемся друзьями, правда? – робко спросила Надежда и непринужденно улыбнулась.
– Ну конечно, Надя! – легко согласился Рябинин.
– Тогда до завтра, Андрей Николаич.
Глава XXX
Пригородный поезд отправлялся в восемь утра. Участники культпохода собрались на перроне к семи. Последним явился Меллер. Два дюжих носильщика тащили его реквизит – проектор, штативы и коробки с пленкой. Наум был зелен лицом – впервые за последние годы ему пришлось подняться в такую рань. Он даже не обратил внимания на Виракову, крутившуюся вокруг него. Прибежал Самыгин с билетами и распоряжениями. Секретарь ячейки назидательно пояснил, что «бойцы культпохода» поедут вместе, в одном вагоне, что выходить на станциях, горлопанить и пить водку строго воспрещается и, главное, надлежит внимательно приглядывать за «культинвентарем», а особенно за реквизитом товарища Меллера. При упоминании его имени Наум встрепенулся, важно кивнул, и его взгляд вновь остекленел.
Подали пригородный поезд из пяти веселых вагончиков. Спереди к паровозу была прицеплена открытая платформа, плотно уложенная вдоль бортов мешками с песком. Из-за мешочного бруствера торчало дуло «максима», у которого покуривали двое красноармейцев.
– Почему при составе вооруженная охрана? – удивленно спросил Самыгина Андрей.
– Тружеников села опасаются, – хмыкнул секретарь. – Еще прошлой осенью были выступления крестьян против власти.
– Здесь, в центре России? – не поверил Андрей.
– Да в нашей же губернии! С деревней – держи ухо востро, чуть что не так – враз за топоры хватаются.
Кондукторы проверили билеты, и поезд тут же наполнился дачниками и немногими, очевидно, ночевавшими в городе, крестьянами. Участники культпохода заняли три «плацкарты» и принялись глазеть в окна.
– Доедем до станции Гороховка, там нас встретит уездная комса с подводами, – объяснил Самыгин.
Андрей достал вчерашние «Губернские новости» и углубился в чтение. Меллер надвинул на глаза кепи и, сжавшись, как промерзший воробей, приготовился «добирать сна». Поезд тронулся, постукивая на стыках в такт бойким разговорам о погоде, посевах, ловле рыбы и ценах на базаре.
После часовой езды с бесконечными остановками «пригородный» достиг Гороховки. Культпоходовцы вывалились на дощатый перрон и принялись высматривать встречающих.
Подошел парень лет семнадцати в холщовой рубахе и спросил Самыгина. Секретарь представился и получил приглашение всей делегации пройти к подводам, которые ждали комсомольцев «Ленинца» за бревенчатым зданием станции.
Распределив инвентарь и людей по трем повозкам, Самыгин прыгнул в первую и приказал трогаться. Покатили бескрайними зелеными полями. Солнце палило нещадно, словно в июле. Прислонившись к высокому борту телеги, Андрей вдыхал запах соломенной подстилки и, щурясь от света, любовался красотами. Немного освеженный сном Меллер, восседавший рядом, крутил головой по сторонам, выискивая нечто особо примечательное. Такового, впрочем, не нашлось, и Меллер заскучал. Комсомольцы протяжно затянули русскую песню, содержание которой в некоторой степени помогало им легче переносить зной и жару:
Степь да степь кругом,
Путь далек лежит,
В той степи глухой
Замерзал ямщик…
Верст через семь показались строения, и дорога уперлась в полосатый шлагбаум. Вдоль раскрашенной оглобли прохаживался старичок в соломенной шляпе и с «берданкой» за плечом. От обилия солнца его глаза превратились в щелки.
– Куды путь держите? – хватая переднюю лошадь под уздцы, справился старик.
– К вам, дедушка, в Вознесенское, – радушно объяснил Самыгин. – Это ведь Вознесенское?
– Оно самое, сынок. А на кой приехали? – престарелый страж стряхнул с плеча винтовку.
– Мы – бойцы культпохода, прибыли нести культуру в ваши массы, – разъяснил Самыгин.
– Слыхали. Проезжайти, – кивнул старичок и поднял шлагбаум. – Сельсовет на площади.
– Гляди-ка, своя охрана, порядки! – подивился «хоровик» Шитиков.
– Ага, в селе собственная милиция с семнадцатого года. Самооборона, так сказать, – усмехнулся возница.
Путь лежал по широкой улице, не только чистой, но и носившей следы регулярной уборки. Избы были большей частью свежепостроенными, с обилием традиционной резьбы.
– Богато живут, эких домищ нарубили! – завистливо покачал головой Шитиков.
– Обустроились, – кивнул возница. – Лесу-то в округе навалом. Года три назад страшно было глянуть – сплошные головешки. При последнем-то бунте, в двадцать первом годе, их чекисты здорово усмирили!
– И улица весьма опрятная, – подхватил Самыгин.
– Так это главная улица, – пояснил возница, – у них еще две есть, поменьше.
Доехали до площади с каменным собором, школой, двумя краснокирпичными магазинами и прилавками для заезжих коробейников. Площадь была пуста – либо оттого, что люди пребывали в поле, либо просто от жары. Слева на доме с высоким крыльцом развевалось красное полотнище, а немного пониже на выбеленной доске значилось:
