Стивен Сейлор - Загадка Катилины
— Ведь ты, Гордиан, должен знать, что я не боюсь опасностей. Разве в самом начале своего пути я не бросил вызов Сулле? Ты сам был свидетелем моего противостояния тирании. И ты полагаешь, что всякий сброд помешает мне исполнять обязанности консула? Никогда!
— Да, но ведь что-то все-таки заставляет тебя носить доспехи и окружать себя телохранителями.
— Доспехи придают уверенности. А что касается моих охранников, то все они очень достойные молодые люди, из сословия всадников. Они следуют за мной повсюду, потому что любят меня, как любят Рим. Да, существует опасность. Она всегда угрожает человеку, когда тот стоит за правое дело, ты ведь понимаешь. Но настоящий римлянин не смеет отклоняться от выбранного пути, и его не отвратят с правильной дороги ни сброд с палками и камнями, ни заговорщики с факелами и кинжалами.
— Да, но мне все-таки кажется, что не стоило подчеркивать наши разногласия, отстраняться от встреч друг с другом. Мне Марк Целий все рассказал. А то, что ты пришел ко мне сегодня вечером, — не значит ли это, что наступил конец нашей выдуманной неприязни?
— Не совсем…
— Но ведь кризис, если он вообще когда-то был, миновал.
— Некоторые силы все еще угрожают государству…
— Однако с Катилиной покончено.
— Ты ошибаешься, Гордиан. С врагом Рима не покончено. Пока.
В глазах Цицерона стал заметен пророческий блеск.
— Что в лесу страшней вепря, Гордиан?
— Пожалуйста, не задавай загадок, как Катилина!
— Раненый вепрь. Сегодня Катилину ранили, но не уничтожили. Его возможности гораздо сильней, нежели тебе кажется. Ты прав, денег ему больше не достать. Но ведь у него есть стальные клинки.
— Цицерон, не проси меня еще об одном одолжении, — сказал я устало.
— Почему бы и нет? Разве ты не доволен поместьем, которое я помог тебе приобрести?
— Цицерон, я премного тебе благодарен.
— Я говорю не о благодарности, Гордиан. Я взываю не к твоему чувству долга, но к чувству самосохранения. Если Катилину не остановить, то пострадаешь и ты, как и многие землевладельцы.
— Цицерон… — Я покачал головой.
— И ты любишь свою семью, не правда ли? Подумай о них и о своем будущем.
— Об этом я как раз и думаю! — Я постарался сдержаться и понизил голос: — Я устал от того, что им угрожает опасность. И я устал от того, что меня все время запугивают, угрожают мне…
— Угроза исходит от Катилины.
— В самом ли деле?
Цицерон нахмурился, поняв, что пока он говорил об абстрактной опасности, я имел в виду нечто более конкретное.
— Что ты имеешь в виду?
— Мертвое тело в моей конюшне, которое появилось, когда я помедлил с ответом Катилине. Тело без головы.
— Ах да, тело без головы. Целий сказал мне, что ты вчера сообщил ему об этом случае и что он ничего не знает, но так же ничего не знаю и я. Кажется, как будто именно Катилина придумал все это…
— Но если ответственный за этот случай — Катилина, а Целий выступает как его сторонник, то почему и Целий ничего не знал?
— Потому что, как я полагаю… — Цицерон нахмурился.
— Возможно, Целий знал об этом, но тебе не сказал. Тогда как же ты можешь доверять ему? А если ты не можешь довериться ему, то как могу я?
Цицерон долго думал, перед тем как ответить.
— Гордиан, мне понятна твоя озабоченность…
— А возможно, Катилина не доверяет Целию. Может ли так быть? Вдруг он не смог обмануть Катилину, который догадался, что тот — твой шпион, а вовсе не его? Тогда Катилина подозревает, что я тоже твой агент. А от этого мне только страшнее за свою семью.
— Все это похоже на то, как если бы человек тонул в море. Но невозможно удержаться на плаву, если ничего не предпринимать! Опусти руки — и ты утонешь! Государство — это плот, и я им управляю, мне доверили руль. Катилина хочет поджечь плот, и если его не остановить, то все мы обречены. Я должен делать все возможное, чтобы удержать народ на плаву. Но мне необходима твоя помощь, я протягиваю тебе руку, чтобы вытащить из воды.
— Какая чудесная метафора! Такая живая риторика…
— Гордиан! Ты испытываешь мое терпение!
Я-таки рассердил его. Я мог и дальше продолжать смеяться над его воображаемыми страхами, над напыщенным поведением, и он бы только улыбался, но он не мог вынести насмешки над своим красноречием.
— Нравится тебе или нет, понимаешь ты или нет всю важность положения, но ты выполнишь то, о чем я тебя попрошу. Катилина — слишком насущная угроза для меня, чтобы меня смутило твое безразличие.
— Неужели он такой порочный? Мне показалось, он скорее склонен к мечтательности, нежели к бунту.
— Гордиан, не будь таким простаком! — Неожиданно улыбка вновь вернулась на его уста. — Ах, я понимаю, в чем дело. Тебе нравится Катилина. Но он всем нравится, случалось такое, только потом все мы жалели об этом. Спроси тень убитого им зятя или тень убитого им сына, семьи тех несчастных, кого он соблазнил. Перед тем как разрушить жизнь своим жертвам, Катилина всегда заботится, чтобы они полюбили его.
Гордиан, я понимаю, что ты считаешь своего давнего приятеля Цицерона, излишне тщеславным и чересчур напыщенным. У тебя трезвый взгляд, когда дело касается лицемерия — это твой дар — и я признаюсь, что ценю себя чуть больше, чем заслуживаю. Ты умеешь проникать взором сквозь людское тщеславие. И как же ты проглядел Катилину? Неужели его притворство столь велико, что его не сразу охватишь одним взглядом? Он обольстил тебя, Гордиан?
— Какую ерунду ты говоришь, Цицерон.
— Человек, стоящий у моря, не может различить капли воды, так и ты не можешь различить всю цепь уверток и недомолвок Катилины.
— В одном ты безусловно прав — я подобен человеку, стоящему у моря.
Он замолчал и внимательно осмотрел меня. Когда он опустил глаза, жировая складка придавилась подбородком, а глаза, казалось, наполовину скрылись в щеках. Я вспомнил о том, как он выглядел, когда я в первый раз встретил его. Тогда тощая шея, казалось, едва держала голову с широкими бровями. По мере роста его честолюбия его тело тоже росло.
— Ах, ну да, я понимаю, как он воздействовал на тебя, Гордиан. Катилина неплохо разбирается в людских сердцах. Он видит скрытые помыслы и желания и ловко пользуется своим умением. Скажи, ведь это правда? Он понял, что нужно немного подольститься к тебе — похвалить поместье, семью. Он якобы разделил с тобой твои нестандартные мысли, понял, что ты испытываешь сострадание к обездоленным, симпатизируешь несчастным. И вот он поведал тебе, что его цель — дать надежду угнетенным массам Рима. Он поругал оптиматов, пожаловался на их нечестность. Но не забывай — Катилина и сам был бы оптиматом, если бы не потерял все свои деньги, не запятнал своего имени, этим самым потеряв уважение любого достойного человека в Сенате. И вот, польстив тебе своими замечаниями, подогрев разговором о политике, он поведал тебе некий секрет, чтобы показать, как он тебе доверяет и какие вы теперь с ним друзья.
Я вспомнил, как Катилина рассказал мне про Фабию, и почувствовал себя немного неловко.
— Катилина скажет тебе все то, что ты хочешь от него услыхать. Катилина станет твоим доверенным лицом. Катилина тебе по-новому откроет глаза на мир. Признаюсь: Катилина умеет очаровывать. Мне тоже раньше так казалось, пока я не увидел его в истинном свете. Ну, а во мне — увы — вовсе нет никакого очарования. Разве мне это неизвестно? Сегодня ты хорошо показал мне свое гостеприимство, Гордиан. Я для тебя слишком беспокойный и навязчивый; тебе хочется, чтобы я поскорее ушел. Я надоел тебе. Во мне нет очарования, и тут уж ничего не поделаешь. Вот почему мне приходится полагаться на риторику, на искусство убеждать — слишком грубые орудия для такого человека, как Катилина, которому стоит только улыбнуться, показать свое красивое лицо — и половина дела сделана. По сравнению с ним я выгляжу чересчур резким и грубым. Но подумай, Гордиан! Что толку во внешнем очаровании, если под ним скрывается неприглядная истина? Вот я сказал «неприглядная истина», и ты поморщил нос. Катилина же улыбается, говорит тебе откровенную ложь, и ты находишь его занимательным. Гордиан, тебе лучше знать!
Что может быть хуже для человека моего возраста, как не начать сомневаться в собственной способности к суждениям? Неужели Катилина заколдовал меня, усыпил мою бдительность? Или же Цицерон воспользовался своим магическим искусством, хорошо понимая, какого рода аргументы собьют меня с толку?
— Тебе понятны мои слова, Гордиан? Ты слышишь в моем голосе откровенную озабоченность? Неужели ты откажешься и дальше играть роль добродушного хозяина для Катилины, если и ему самому так хочется? Сделай это ради Рима. Ради своих детей.
Я ничего не ответил. Цицерон вздохнул и ссутулился. Играет ли он, или в самом деле устал? И почему я — с моей способностью видеть невидимое — не могу сказать ничего определенного?
