Энн Перри - Скелет в шкафу
— Нет, — хмуро ответил Ивэн. — Я полторы недели бегал высунув язык по всему Лондону, пытаясь найти драгоценности, которые, скорее всего, были уничтожены непосредственно в ночь убийства. Или изучал смертельно скучные рекомендации на всех слуг. — Не переставая говорить, Ивэн выдвинул ящик с женским бельем и принялся рыться в его содержимом; тонкие длинные пальцы бережно касались ткани, а на лице сержанта было написано отвращение к тому, чем он вынужден заниматься. — Мне уже кажется, что хозяева вообще не замечают слуг; они видят лишь ливреи, передники и кружевные чепцы, — продолжал он. — А уж кто сейчас находится в этой ливрее и на чьей голове сидит этот чепец — несущественно. Главное, чтобы чай был горяч, стол — накрыт, огонь — разведен, обед — приготовлен; и чтобы кто-нибудь обязательно прибегал по первому звонку колокольчика. — Ивэн принялся складывать белье на место. — Ну и, само собой разумеется, чтобы дом блистал чистотой и чтобы на одежде не было ни пятнышка. И какая разница, кто этим занимается!
— Вы становитесь циником, Ивэн.
Сержант ослепительно улыбнулся.
— Учусь, сэр.
Осмотрев комнаты младших горничных, они спустились на этаж ниже. В одном крыле проживали экономка, кухарка, камеристки, а с недавнего времени и Эстер; в другом располагались комнаты дворецкого, камердинера, посыльного и двух лакеев.
— Начнем с Персиваля? — спросил Ивэн, с пониманием глядя на Монка.
— Начнем по порядку, — ответил тот. — Первая комната — Гарольда.
Пожитки Гарольда выдавали в нем заурядного молодого человека, состоящего на службе в большом доме. Выходной костюм; письма от близких — в основном от матери; несколько вещиц, хранимых в память о детстве; портрет приятной женщины средних лет с точно такими же белокурыми волосами, как у самого Гарольда; женский платок, заложенный между страниц Библии и ранее, видимо, принадлежавший Дине.
Комната Персиваля отличалась от комнаты Гарольда в той же степени, в какой отличались друг от друга эти два человека. Здесь были книги: кое-что из поэзии, кое-что по философии, пара романов. Писем из дому или каких-нибудь иных свидетельств родственных уз не нашлось вообще. В платяном шкафу — два выходных костюма, несколько пар прекрасной обуви, поразительное изобилие чистых рубашек, запонки, булавки для галстука. При желании этот лакей мог приодеться, как денди. Гардероб Персиваля вызвал у Монка неприятные воспоминания о его собственном. В чем-то они были похожи — каждый хотел хотя бы внешне стать на ступеньку выше. Интересно, а где Персиваль брал деньги? Даже если экономить на всем несколько лет подряд, лакейского жалованья все равно не хватило бы на такую роскошь.
— Сэр!
Монк рывком выпрямился и обернулся к Ивэну. Тот стоял над выпотрошенным ящиком комода, очень бледный, и протягивал Монку скомканный шелковый пеньюар цвета слоновой кости, весь в коричневых пятнах, из которого выглядывало узкое хищное лезвие в ржавых потеках засохшей крови. Монк остолбенел. Он не придавал серьезного значения этим поискам, с помощью которых можно было доказать разве что собственное усердие. И вот теперь Ивэн явно держал в руках орудие убийства, завернутое в женское одеяние. И найдено оно было в комнате Персиваля. У Монка перехватило дыхание.
— Вот вам и Майлз Келлард, — сказал Ивэн, сглотнув. Он положил нож и испятнанный кровью шелк на край кровати и отдернул руку, словно боясь обжечься.
Монк сложил в прежнем порядке вещи, которые он осматривал за секунду до этого, и выпрямился.
— Почему Персиваль все это здесь оставил? — медленно произнес он. — Что за черт?
Ивэн нахмурился.
— Ну, я полагаю, он собирался избавиться от этих вещей, но пока не сумел сделать это незаметно. Они в крови, а кто-нибудь мог попасться ему навстречу…
— Кто, черт возьми?
Лицо Ивэна стало тревожным, глаза потемнели, губы скривились, словно от боли.
— Не знаю! Кто-нибудь ночью в коридоре…
— С ножом или без ножа — как бы Персиваль объяснил свое присутствие в коридоре? — настаивал Монк.
— Не знаю! — Ивэн потряс головой. — Как бы поступил лакей в этом случае? Сказал бы, что слышал шум, заподозрил в доме вора… Почудилось, что стучат в дверь… Я не знаю. Но это все при условии, что у него в руках не было бы ножа, да еще и окровавленного.
— Гораздо проще было оставить нож в спальне Октавии, — возразил Монк.
— Может, он прихватил его неосознанно? — Ивэн посмотрел Монку в глаза. — Выбрался из спальни и тогда только обнаружил, что нож у него все еще в руке. Сначала он просто был в панике. А когда шел по коридору, возвращаться в спальню было уже поздно…
— А пеньюар? — сказал Монк. — Он ведь завернул нож в пеньюар, причем явно умышленно. Где же тут паника, о которой вы твердите? Зачем он унес с собой нож? Это бессмыслица!
— Для нас — да, — медленно проговорил Ивэн, глядя на скомканный шелк. — Но для него это, должно быть, имело смысл.
— И за все это время он не нашел возможности избавиться от улик? — Монк скривился. — Не мог же он забыть про них!
— А какое тут еще можно придумать объяснение? — беспомощно сказал Ивэн. — Нож-то здесь.
— Да… Только неизвестно, сам ли Персиваль его сюда положил. И почему мы не нашли его, когда искали драгоценности?
Ивэн покраснел.
— Ну, я не вынимал тогда ящик целиком и не заглядывал за него… как мне кажется. И боюсь, констебль тоже этого не делал. Честно говоря, я был убежден, что никаких драгоценностей тут быть не может… Да и серебряная ваза здесь не поместилась бы.
Ивэну было неловко.
Монк скорчил гримасу.
— Даже если бы вы туда заглянули, вы бы там ничего не нашли… полагаю. Я не знаю, Ивэн. Все это выглядит так… глупо! Да. Персиваль заносчив, груб, презирает окружающих, особенно женщин, у него водятся непонятного происхождения деньги, если судить по гардеробу… Но он не дурак! Зачем бы он стал прятать такие улики у себя в комнате?
— Заносчив? — с надеждой переспросил Ивэн. — Может, он считал нас такими тупицами, что чувствовал себя в безопасности и ничего не боялся? Кстати, до сегодняшнего дня он имел для этого все основания.
— В том-то и дело, что боялся, — возразил Монк, вспомнив бледное лицо и пот на лбу Персиваля. — Я говорил с ним и видел, как он напутан! Напуган до такой степени, что пытался утопить всех, кого мог, лишь бы выплыть самому: прачку, Келларда, даже Араминту.
— Я не знаю! — Ивэн недоумевающе покачал головой. — Но миссис Боден скажет нам, что это ее нож, а миссис Келлард подтвердит, что это… Как он называется?
— Пеньюар, — подсказал Монк.
— …что это пеньюар ее сестры. Мне думается, нам лучше доложить сэру Бэзилу о нашей находке.
— Да.
Монк взял нож, снова завернул его в шелк и двинулся к дверям. Ивэн последовал за ним.
— Вы собираетесь арестовать его? — спросил Ивэн, когда они спускались по лестнице.
— Не уверен, что этих улик достаточно, — задумчиво сказал Монк. — Их мог подбросить в комнату кто угодно, а чтобы хранить их у себя, нужно быть идиотом.
— Но они были достаточно хорошо спрятаны.
— Зачем вообще их хранить? — настаивал Монк. — Это глупо! Персиваль для этого слишком хитер.
— Тогда кто? — Возражения у Ивэна кончились, и он был слишком взволнован своей ужасной находкой. — Прачка? Вдруг она так ревновала, что не только убила Октавию, но еще и подбросила в отместку улики в комнату Персиваля?
На лестничной площадке, глядя на полицейских широко раскрытыми глазами, стояли Мэгги и Энни.
— Все в порядке, девушки, вы отлично справились с заданием. Спасибо, — сказал им Монк с вымученной улыбкой. — Можете возвращаться к своей обычной работе.
— Вы что-то нашли?
Энни во все глаза уставилась на шелковый сверток в его руке, лицо у девушки было бледное и испуганное. Мэгги с точно таким же выражением выглядывала из-за плеча подруги.
Лгать не имело смысла; они бы все равно скоро узнали.
— Да, — сказал Монк. — Мы нашли нож. А теперь беритесь за работу, а то за вас возьмется миссис Уиллис.
Имя экономки подействовало, как заклинание. Девушки кинулись за выбивалками для ковров и за метелками; их длинные серые юбки последний раз мелькнули в конце коридора и скрылись за углом.
Сэр Бэзил ожидал обоих полицейских за столом в кабинете. Он принял их немедленно. Поднял от бумаг сердитое лицо, сдвинул брови.
— Да?
Монк прикрыл за собой дверь.
— Мы нашли нож, сэр. И шелковую одежду — насколько я понимаю, пеньюар. Все со следами крови.
Сэр Бэзил медленно выдохнул, но выражение его лица почти не изменилось.
— Понимаю. И где вы их нашли?
— За ящиком комода в комнате Персиваля, — ответил Монк, пристально глядя на него.
Если сэр Бэзил и был удивлен, то чувств своих постарался не выдавать. Его тяжелое лицо с коротким мясистым носом и морщинами по углам рта осталось внимательным и усталым. Поистине поразительно! Несколько недель его семья была погружена в скорбь и охвачена взаимными подозрениями. И вот наконец это бремя пало с плеч, и кто как не сэр Бэзил должен был ощутить неслыханное облегчение! Каким бы чопорным и заносчивым аристократом он ни был — он не мог не сознавать, что виновным может оказаться и муж его дочери. А ведь сэр Бэзил и Араминта (Монк не раз это замечал) были действительно привязаны друг к другу. Она единственная в семье унаследовала от отца властность, чувство собственного достоинства и несгибаемую волю. Хотя Монк не мог судить об этом с полной уверенностью, поскольку никогда не видел Октавию. Правда, было известно, что за ней водилась слабость к спиртному и что она слишком горячо любила своего мужа, если это, конечно, можно назвать слабостью. Не исключено, что именно сэр Бэзил и Араминта осуждали ее брак с Гарри Хэслеттом.
