Александр Воинов - Западня
— Ну вот, теперь твое актерское дарование может пригодиться, — сказал Савицкий.
Он долго молчал, не зная, как приступить к главному. Весь его жизненный опыт вдруг оказался недостаточным для того, чтобы сказать то, что ему было нужно, и при этом не уронить достоинства — ни своего, ни Тониного.
— Понимаешь, Тонечка… — Савицкий запнулся, подыскивая слова. — Тут такое дело… Взяли мы одного румына… Майора… Довольно видный… Лет эдак тридцати… Ранен, правда, не очень серьезно… Стукнулся головой, когда машина опрокинулась… Так вот, понимаешь, какое дело…
В дверях появился Корнев со своей потертой папкой — он всегда ходил с нею на доклад к начальству.
На этот раз Савицкий явно обрадовался появлению подполковника — вдвоем они более толково объяснят Тоне ее задачу.
— Заходи, садись, Корнев, — пригласил он, облегченно вздыхая. — Мы вот здесь с Тонечкой по душам беседуем,
— А чего тут особенно беседовать? — проговорил Корнев, подсаживаясь к столу и прилаживая с краю свою папку. — Дело-то ясное. Начинать надо, вот и все…
Он врезался в разговор, как ледокол в толщу льда, и действительно в комнате словно похолодало. Тоня зябко повела плечами и напряженным взглядом смотрела на Корнева.
— Перед тобой ставится боевая задача. Понятно? — начал он.
— Понятно, — прошептала Тоня и, словно ища защиты, взглянула на Савицкого, который смущенно приглаживал волосы.
— Нам нужно, чтобы Петреску тебе поверил, ясно?
— Ясно…
Теперь ее внимание целиком переключилось на Корнева.
— Но войти к нему в доверие — это лишь первый этап, — продолжал Корнев. — Потом наступит второй. О нем мы тебе скажем позднее.
— А зачем? — вдруг спросила Тоня. — Зачем мне добиваться доверия этого румына?
Корнев и Савицкий переглянулись.
— Вот и этого пока тебе знать не надо, — сказал Савицкий. — Потерпи. Сейчас главное — чтобы Петреску увидел в тебе своего ангела-спасителя.
— Понятно? — снова спросил Корнев.
— Нет, — простодушно ответила Тоня и тут же добавила: — Не все понятно. Но это неважно. Я постараюсь. Когда прикажете идти к румыну?
— Сейчас. Дьяченко тебя ждет! — сказал Савицкий и проводил Тоню глазами до самых дверей.
Тоня вышла, даже не оглянувшись.
Глава пятая
— Вот пойду сейчас к Савицкому и рубану напрямик все, что думаю по этому поводу!
— Не смеешь, Геня! Ты не должен!
— Нет, это он не должен! Не хочу, чтобы ты шла к этому типу! Понимаешь, не хочу!
— Генечка, но это же надо! Это же задание. Неужели ты не понимаешь? Я ведь не сама напросилась!
Они стояли внутри старой, заброшенной риги, давно не слышавшей голосов людей, скрытые от посторонних глаз скрипучей щелястой дверью. Пахло прелой соломой. Почерневшие кривые жерди подпирали стены. И все это еще больше усиливало тоску, душевную тревогу, ощущение какой-то безысходности. Но заброшенная рига была единственным местом на земле, где они могли поговорить, не чувствуя на себе посторонних взглядов.
Егоров стоял, прислонившись к косяку, нахохлившийся, злой, в низко надвинутой на глаза смятой фуражке. Его худощавое лицо потемнело и осунулось за эти минуты. Тоня зябко куталась в шинель, наброшенную на плечи. Она ощущала глубокую вину перед ним, хотя и понимала, что, в сущности, ни в чем не виновата.
— Генечка, — проговорила она, — я ведь все время буду приходить к тебе, я и шага не сделаю без твоего совета!..
Он криво усмехнулся.
— Какие еще советы? — И снова распалился: — Интересно, как это ты заставишь его себе поверить? Думаешь, просто? Да он, наверно, сам прожженный разведчик! Он же тебя насквозь увидит! И придушит при первой возможности!
Последние слова он произнес с такой убежденностью, что Тоне стало еще холоднее и от страха перехватило дыхание.
— Геня, но не могу же я отказаться! — жалобно сказала она. — Это же боевое задание, мы же на войне!
— Ну ладно! Иди, раз приказывают. Но помни: если румын станет к тебе приставать, — стреляй!
— Конечно, Генечка!
Он постоял, мрачно переминаясь с ноги на ногу.
— И вообще…
Но больше слов не нашлось. Быстрым движением он привлек ее к себе, ткнулся в щеку жесткими, обветренными губами и выбежал из риги.
Тоня смотрела, как, ссутулившись, Егоров бежал по полю, а когда он исчез за ветлами, прижалась лбом к шершавым доскам и заплакала.
Все это время Дьяченко терпеливо ждал Тоню у плетня, окружавшего хатку разведотдела. И вот наконец она подошла, уже спокойная, внутренне собранная.
— Ну, Дьяченко, пошли?
— Могла бы и поторопиться, — сердито буркнул он и, заметив следы размазанных слез на ее щеках, добавил: — Что же это, из-за возлюбленного своего ревела?
— Слушай, Дьяченко, если ты еще хоть раз что-нибудь такое скажешь, я за себя не ручаюсь!
Дьяченко рассмеялся, раскатисто и весело:
— А что же ты сделаешь? Суду военного трибунала предашь меня, что ли?
Она смолчала, лишь метнула в него недобрый, острый взгляд.
Дьяченко повел ее в дальний конец деревни, по пути давая последние наставления.
— Когда придешь к пленному, скажи, что ты, мол, медицинская сестра. Голову ему перебинтуй. Чайку согрей… В общем, постарайся быть с ним помягче. Ясно?
— А ты-то сам с ним разговаривал? — спросила Тоня.
— Корнев его допрашивал. И Савицкий.
— А как его звать?
— Леон.
— Ишь ты! Не румынское вроде имя.
Они остановились у плетня, за которым стояла хата, двумя окнами смотревшая на дорогу. На ступеньках крыльца сидел часовой, покуривая папиросу. Увидев лейтенанта, он стремительно вскочил.
Дьяченко погрозил ему пальцем:
— Круглов! Ты чего расселся на посту?
— Давно смены не было, товарищ лейтенант!
Дьяченко пожевал губами и повернулся к Тоне:
— Ну, действуй по обстановке. А в девятнадцать тридцать явись к Савицкому и доложи, как идут дела… Круглов! Пропусти ее к пленному.
Дьяченко повернулся и быстро пошел назад. А Тоня еще постояла у крыльца, собираясь с мыслями. Сейчас она должна сделать шаг, может быть самый серьезный и трудный в жизни. И ни Геня, ни Савицкий, никто на свете не сможет заменить ее в той борьбе, которую ей предстоит вести одной — с глазу на глаз с врагом.
Она дружески кивнула часовому, и тот широко улыбнулся.
— Томится, видно, от безделья! Песни свои пел, — доложил он.
Скрипнула обитая мешковиной дверь, и, чувствуя, как сильно бьется ее сердце, Тоня перешагнула порог.
Пленный лежал на койке одетый, даже не сняв сапог, накрывшись с головой шинелью. Казалось, он спал. Но Тоне почудилось, что он следит за нею из-под воротника. Ощущая скованность, она вышла на середину хаты, выбрала местечко на старом, щербатом столе, заставленном котелками и пузырьками, и положила на него медицинскую сумку. Что делать? Уйти, а затем вновь вернуться? Или, может, сесть на табуретку и ждать, когда он заговорит?..
Нет, не так она представляла себе этот первый момент. Ей казалось, что пленный встретит ее пытливым и настороженным взглядом, а она сразу, с ходу начнет входить в свою роль…
Она постояла у стола, глядя в окно, где маячила голова часового. День кончался, и тени от дальнего леса, казалось, наступали на деревню. В хате сгущался сумрак. В темнеющем небе кружили птицы…
Тоня почему-то думала, что вот уже наступил март и скоро, совсем скоро день ее рождения.
Пленный тихо посапывал. Под ногами Тони резко скрипнули половицы. Что делать? Ладно, посидит, подождет. Для разведчика терпение — тоже оружие. Если пленный не спит и наблюдает за ней, пусть видит, что она пришла с добрыми намерениями.
Тихо звякнул котелок — она составила его со стола на скамейку, рядом поставила пузырьки, а свою сумку положила у ног на пол. Потом в пазу большой остывшей русской печки нашла тряпку, вытерла ею стол, вышла в сени и вымыла котелок, зачерпнув талую воду из ведра.
Через несколько минут все было вновь расставлено на столе, но уже аккуратно, в порядке. Достав в углу веник, Тоня подмела пол. Делая все это, она старалась незаметно наблюдать за пленным — что-то слишком уж тихо он лежит. Но вот шевельнулась шинель, воротник на мгновение отогнулся и тут же снова упал на лицо пленного. Все же она успела заметить блеснувший глаз.
Ну вот, игра началась… И Тоня почему-то успокоилась. Игра началась, и она будет вести ее по всем правилам.
Боже, сколько мусора! Наверно, хату не подметали с тех пор, как ее покинули хозяева.
Она собрала сор в старый, истоптанный половик, связала его концы узлом и потащила во двор.
Круглов, звякнув о камень прикладом винтовки, осуждающе покачал головой:
— Ты, девушка, что, очумела? Такую тяжесть таскать! Да заставь этого красномордого самого поработать! Подожди, я его растолкаю! Нечего тут дрыхнуть! Не курорт небось…
