Лев Портной - Акведук на миллион
Новосильцев замахал руками:
— Помилуй, Воленс-Ноленс! Говори по порядку. Что стряслось?
Я несколько стушевался, сообразив, что не продумал заранее, как рассказать Николаю Николаевичу о случившемся. Впрочем, что тут голову ломать — пикантные подробности оставить за скобками и говорить о самом важном: о произволе и заговоре!
— Полицейские, Николай Николаевич, задержали меня и пороли!
— Как это? Что ты такого натворил?
— В том-то и дело, что ровным счетом ничего! Они учинили произвол…
— Но как это случилось? Ты шел по улице или ехал куда-то?
— Я шел по Караванной, как раз свернул к Аничкову мосту, тут-то они и налетели!
Новосильцев улегся поудобнее и снисходительной улыбкой подал знак, чтобы я продолжал. Я невольно попытался подобно собеседнику изменить позу, чем доставил себе нестерпимые муки, и замер загогулиной.
— И где ж тебя так отделали? — Он с напускною жалостью окинул мою фигуру. — В околотке?
— В том-то и дело, Николай Николаевич, что не в околотке! А увезли меня в частный дом какого-то генерала! А у него пыточная обустроена непосредственно в кабинете!
— Генерала? — удивился он.
Я хлопнул себя по коленям от досады, что несу всякий вздор, привел Николая Николаевича в полнейшее недоумение, а самого главного так и не сказал. А все потому, что инициативу разговора перехватил Новосильцев.
— Вот-вот, генерала. Я же говорю, он устроил пыточную в своем доме и позволяет себе…
— Так что же он ни с того ни с сего решил издеваться над тобою? Или вы что-то не поделили? — с подозрением спросил граф.
— Сначала повздорили, — подтвердил я. — Но потом я спас его от разбойника!
Николай Николаевич снова всплеснул руками, изобразив, как я запутал его своим рассказом.
— Из-за чего вы повздорили? — осведомился он.
— Да так уж вышло, что я сбил с него треуголку…
— Как? — удивился Новосильцев. — Что-то я не пойму тебя, братец. Сначала ты говоришь, что над тобой учинили произвол. Потом выясняется, что ты нанес оскорбление незнакомому генералу. Где это произошло?
Отступать было некуда. Нужно было рассказать Новосильцеву правду.
— Видите ли, Николай Николаевич, я столкнулся с генералом на черной лестнице в доме Дмитрия Львовича Нарышкина.
— А что ты там делал?
Будь на его месте Поло, мы бы посмеялись от души над тем, как я потерпел фиаско на любовном фронте. Но Николай Николаевич был намного старше нас, и язык не поворачивался даже в самых учтивых выражениях рассказывать о волокитстве за Марией Антоновной. Тем более что рассказывать об этом предстояло не кому-нибудь, а статс-секретарю императора. Отчего-то пришло мне на ум, что стоит изъясниться по-английски. Казалось, что на малознакомом мне языке слова прозвучат как бы понарошку.
— Видите ли, Николай Николаевич… — Я замялся, вспоминая, какое выражение можно применить. — У меня с княжною намечался, так сказать, небольшой lap-clap[6]…
— Lap-clap? — переспросил он.
— Lap-clap, это по-английски, — пояснил я и, увидев еще большее удивление на лице Новосильцева, добавил: — Думал заглянуть в marble-arch[7], так сказать… пройтись по бристолям, так сказать…
— По бристолям? — Собеседник решительно ничего не понимал.
— Ну да. Так сказать, Bristol cities[8]. — Я фривольным жестом изобразил прелести Марии Антоновны.
— Братец! — всполошился Николай Николаевич. — Правильно ли я понимаю, что ты говоришь о…
— …Нарышкиной, — закончил я и кивнул.
— О господи! — Новосильцев всплеснул руками. — Час от часу не легче! Братец, что ты несешь? Говоришь, тебя незаслуженно наказали, а оказывается, ты оскорбил генерала и покушался на добродетель царской фаворитки! С этого бы и начинал!
— Но это не самое главное! — взвыл я.
— О господи! Что еще ты успел натворить? — вскрикнул Новосильцев и, театральным жестом заткнув уши, добавил: — Не вздумай сказать о бристолях Елизаветы Алексеевны[9]! Не хочу ничего слышать!
— Заговор! — выдал я. — Речь идет о заговоре!
— Ты еще и заговор организовал?! — Николай Николаевич расхохотался.
— Да нет же! При чем здесь я?! Там был какой-то незнакомец…
— У Нарышкиной?
Я заскрежетал зубами, а на губах собеседника блуждала снисходительная улыбка.
— В доме у генерала, — сказал я. — Вы смеетесь, а тут не до смеха. Неизвестный говорил о каком-то чудовищном преступлении. Оно еще не совершилось, а только планируется.
— И что? — Новосильцев смотрел на меня с умилением. — Они задумали свергнуть императора?
— Нет, слава богу, нет. Они хотят отстранить вас от императора.
— Меня? — В голосе статс-секретаря появилось раздражение.
— Шайку якобинцев, так они сказали, — пояснил я и добавил: — Уверен, что подразумевали вас, Поло, Кочубея и князя Адама.
— Тоже мне заговор! — рассмеялся Новосильцев. — Можешь, братец Воленс-Ноленс, добрую половину Санкт-Петербурга в заговорщики записать, да и Москву. Москву в особенности, там теперь прозябают все, кто прежнее положение утратил. И конечно, ненавидят нас, и мечтают государя отворотить от нас, а может, и интриги плетут. Но не стоит на них силы тратить. Бог с ними! Тоже мне заговор!
Я хотел возразить, но вошел лакей и доложил о прибытии князя Чарторыйского.
— Вовремя, — промолвил Николай Николаевич. — Зовите сюда…
— Я уже тут, — раздался голос князя Адама.
Он вошел в гостиную. Мы поднялись навстречу. Новосильцев и Чарторыйский обнялись, а затем князь Адам протянул мне влажную холодную руку:
— Здравствуй, граф Воленс-Ноленс.
— Подай-ка нам кофию, — велел Николай Николаевич лакею.
Чарторыйский опустился в кресло.
— Представляешь, Сармата[10], наш Воленс-Ноленс раскрыл заговор, — усмехаясь, сообщил Новосильцев князю Адаму. — Или организовал? Мы еще не разобрались до конца!
Чарторыйский, настроившись на розыгрыш, с любопытством посмотрел на меня.
— Николай Николаевич, уверяю вас, тут дело серьезное! — с досадой нахмурился я. — Они замыслили что-то страшное! «Россия содрогнется от ужаса!» — незнакомец так и сказал. Александра Павловича обозвал человеком безвольным. А цель-то у них — навязать государю нового фаворита! Кого-то из старых вельмож. Мало того, сановник этот уже был у императора, но отказался от назначения. Получается, Александр Павлович сам и приглашал его! Понимаете, Николай Николаевич? А тот отказался, но отказался из тактических соображений!
— О чем это вы? — спросил Чарторыйский.
Слава богу, настрой на веселый лад у него пропал. Я хотел пересказать все с начала, но Новосильцев и тут перехватил инициативу. Он в двух словах поведал князю Адаму о моих злоключениях, да так, что под конец я и сам едва сдержался от смеха. Но к моему удовольствию Чарторыйский взволновался не на шутку.
— Кто бы это мог быть? — призадумался он. — Кого из прежних вельмож Александр может призвать?
— Они называли его Длинным, — подсказал я.
— Пален или Беннигсен, — ломал голову князь Адам. — И встречался Александр с ним, выходит, не посоветовавшись с нами…
— Потому что мы медлим, слишком медлим! — воскликнул я. — А императору нужен результат. Больше года прошло, только говорим, воздух сотрясаем! А что сделали? Коллегии упразднили! Либеральные преобразования, называется!
— Тебя, брат Воленс-Ноленс, не поймешь, — развел руками Новосильцев. — То ты на Поло нападаешь — не нравится тебе, что он служить пошел, то гневаешься, что сделано мало!
— Так ведь смотря как делать! Вы же сами провозгласили: «Ничего для себя — ни наград, ни привилегий!»
— Хороша привилегия! — воскликнул Николай Николаевич.
Вошел лакей с подносом, расставил три чашечки кофия и хотел удалиться, но Новосильцев удержал его:
— Савелий, стой тут с кофейником и подливай кофия графу Воленскому, как только заметишь, что его чашечка наполовину опустела.
Лакей поклонился и встал за моим креслом. Я пропустил колкости Новосильцева по поводу кофейных чашечек мимо ушей и продолжил:
— Невозможно заниматься преобразованиями, будучи частью системы.
— Воленс-Ноленс отчасти прав, — вступился за меня князь Чарторыйский. — Действительность сломает железной пятой. Именно потому и государь, будучи верен в душе передовым идеям, на деле ищет компромиссы со старыми сановниками.
— Почему же — отчасти?! — воскликнул я. — Вы же сами говорите: действительность сломает железной пятой!
— Потому что с другой стороны есть риск всю жизнь простоять на обочине истории эдаким фрондером, — ответил князь Адам.
Я сделал маленький глоток кофия и поднял чашечку к горящим свечам. Огонь просвечивал через нежный фарфор, изображенные в китайском стиле павлин и алые розы играли волшебными красками.
