Николай Свечин - Между Амуром и Невой
Река в этом месте не была еще так широка, каковой она станет, судя по народным песням, потом. Амур-батюшка здесь чуть более версты, менее Волги у Нижнего Новгорода; но и так впечатляет… Когда доплыли до середины, на том берегу появилась повозка: это прибыл транспорт от принимающей стороны, заказанный Саблиным.
Причалив к китайскому берегу, лобовцы увидели, что дорога вглубь территории начинается прямо от реки. На песке валялось несколько плоскодонок, под ними лежали весла. Казак-перевозчик получил деньги, пообещал завтра дежурить на этом месте с девяти часов утра и уплыл обратно в Россию.
— Чёрт! Впервые я пересекаю границу любимой Отчизны! — несколько возбужденно сказал Челубей, но возница — по виду, типический беглый каторжник, одноглазый рыжий бородач — успокоил его:
— Ништо! Китайской стражи здеся не бывает, а ежели придут, так мы им накостыляем. Нас, желтугинцев, пятнадцать тыщ, и народ все тёртый. Ох, и тёртый же здеся народ… Чёрт трое лаптей износил, преже чем нас всех в одно место собрал!
Оставшиеся тридцать верст проехали по хорошей песчаной дороге, обсаженной кое-где гаоляном. Вскоре увидели речку Жел-Тэ, или, по-русски, Желтугу. Неширокая — саженей в пятьдесят — и очевидно мелкая, она текла серой в блёстках полосой, дробясь на десятки ручейков и ответвлений. Река впадала в Амур в ста пятидесяти верстах ниже, а истоками уходила в манчжурские предгорья Тибета. То там, то здесь на реке чернели фигурки старателей с лотками. Один из них в виду повозки перешел Желтугу вброд, и в самом глубоком месте она едва достала человеку до груди.
— И не нападают тут на них? — спросил Лыков у рыжего. — Люди при золоте…
— У нас с этим строго. Чужие боятся — мы сила; а своих грабить отучили давно. Я уж забыл, когда мессер[146] в руках держал! В нашей республике закон простой: за воровство, а тем более убивство — смертельная казнь. Пашка Прокудин даст своим кулачищем раза, и готово.
— Какой такой Прокудин?
— Павел Иваныч Прокудин наш министр внутренних дел. Обчиством выбранный. Смертельную казнь приводит в исполнение самолично единым ударом кулака прямо посреди круга свободных желтугинских граждан.
— И что, с одного удара наповал? — усомнился Челубей.
— А вот увидишь, какой у него кулак, враз поверишь.
Через два часа пути они въехали в столицу самопровозглашенной республики. Зрелище, действительно, было необыкновенное: посреди желто-бурой степи — несколько сот хибар, глинобитных китайских фанз, кочевых юрт, досчатых балаганов, а также с десяток вполне крепких русских изб. Пожарная каланча, здание правительства и парламента (сарай десять на семь саженей), несколько гостиниц (они же игорные дома), дом шерифа с арестантским помещением и три-четыре то ли магазина, то ли кабака, образовывали главную площадь города. Она называлась, как пояснил возница, Орлиное поле — оттого, что на ней удобно было играть в любимую каторжными орлянку. От площади далеко к горизонту уходила главная улица — Миллионная. В неё впадали переулки с разномастными строениями, заполненные такой же разномастной толпой. Зрелище, как в России на Масленицу: нескончаемые толкотня, суета и движение, но всё делается спокойно, без пьяного галдежа, гармоники и мордобоя. Люди просто развлекаются, веселятся и не мешают веселиться другим. Есть и много озабоченных лиц, кто-то идет по делам, иные верхами направляются за околицу, а вон волокут лиственичный ствол. Интересная страна «Китайская Калифорния», где, по словам Челубея, золото меряют берковцами![147] Лыков с любопытством всматривался в лица граждан этой удивительной республики. Во у людей жизнь!
Сразу бросалось в глаза необыкновенное смешение рас. Славяне, прочие европейцы, а так же китайцы, корейцы, памирские киргизы, буряты, тунгусы, монголы, татары в чалмах, горцы в бешметах; попалось и несколько негров. Очень мало женщин и все они, очевидно, относятся к одному роду занятий. Вот прошёл молодец с сочной русой бородой, в изодраном гусарском доломане. Офицер! На плечевых шнурах — гомбочки штаб-ротмистра, но звезд некомплек: на одной стороне всего три, а на другой вообще одна, и все сильно ржавленные. Следом, по виду, британский боцман: огромный, краснорожий, в полосатой фуфайке под черной морской курткой, и с трубкой в зубах. Дальше два китайца, а с ними — курчавый темнокожий метис, то ли кубинец, то ли гаваец… Снова русский, с опухшим от водки лицом, но в клобуке и подряснике без креста — сбежавший от Бога за золотом рясофор[148]. Празновалось как раз Успенье[149] и, видимо, по этому случаю неудавшийся монах был пьян в стельку… Затем вдруг пожилой солидный господин в дорогом сюртуке и шёлковом галстуке. Его обогнал колоритный мужик в грогроновой косоворотке[150] и бархатных онучах под лаптями — сразу видно, удачливый старатель. Много было мексиканцев в кожаных штанах с серебряными пуговицами и с разрезом на одной ноге. А вот и наш родной русский надзиратель, в черном мундире из гвардейского неворсованного сукна, с синими выпушками, без шашки и револьвера, но зато со свистком! Обнаружился малаец, предлагающий настоящие сигары. Низкорослый угрюмый якут ведёт на веревке овцу и впаривает её на ходу здоровенному и очень пьяному манчжуру с косичкой, но в русских лаптях. Полный бедлам…
Рыжый варнак подвез их к гостинице с громким названием «Марсель», принял деньги и сразу отправился с ними в соседний кабак, бросив повозку прямо на улице. Какой-то китайчёнок тут же подбежал с ведром воды, напоил лошадей и увёл. В холле гостей встретил хорошо одетый мужчина, седобородый, худощавый, с приветливо-хитрым взглядом и большим красным рубцом, пересекающим лоб и переходящем на щеку.
— Вы от господина Саблина? Ждем, ждем! — приветливо заворковал он с каким-то южным, левантийским акцентом. — Меня зовут Руперт. Прошу вас записаться в книгу постояльцев, заселиться, а потом отобедать. Сегодня у нас седло барашка с марципанами, отварной муксун со спаржей и утка по-руански…
— О! — воскликнули хором Лыков с Челубеем. — Долой мясной порошок!
— …и двадцать три вида алкоголесодержащих напитков, от хинного самогона до «Вдовы Клико».
— О!! — выдохнули лобовцы. — Давайте сюда скорее вашу книгу!
Алексей с любопытством пролистал журнал. Ему попались, и не раз, Свищёв и полковник Потулов; отметились вице-губернатор Забайкальской области и помощник прокурора из Николаевска-на-Амуре. Раз в месяц, судя по записям, приезжал генерал-адъютант князь Витгенштейн, родственник государя. Фигурировали также американский сенатор, егермейстер венгерского королевского двора и министр правительства Сиама. Лыков с Недашевским вписали рядом свои настоящие фамилии (а у них было при себе на двоих семь паспортов), и пошли истреблять утку по-руански. Запивали её настоящим анизетом[151] и от удовольствия осоловели…
Через час, после изумительного по качеству (и цене!) обеда, они пересекли площадь и вошли в никем не охраняемую резиденцию правительства. Перед входом в здание расположилась высокая деревянная трибуна, по обеим сторонам которой были установлены две чугунные пушки; рядом — врытый столб с колоколом. Алексею с Яковом предстояло познакомиться с президентом вольной республики Имре Фашши[152]. В большом, пыльном, давно не подметаемом строении они долго искали лидера государства. В первых четырёх комнатах никого не было, причём в одной на столе стояли аптекарские весы, а рядом валялось на бумажке около фунта золотого песка. Наконец, услышав, что кто-то долго шляется по резиденции, Фашши сам вышел в коридор и пригласил их в кабинет.
В просторных аппартаментах с тремя большими окнами, выходящими на главную площадь столицы, произошел длинный и любопытный разговор. Или, скорее, монолог. Бывший будапештский адвокат с явной авантюрной жилкой, Фашши оказался красивым мужчиной лет тридцати пяти, живым, остроумным, с внимательными голубыми глазами и небольшой ухоженной бородкой. Говорил он по-русски с сильным акцентом, но стилистически грамотно и весьма бойко, как и полагается присяжному поверенному.
— Нашей республике скоро будет два года. Началось всё в марте 1880, когда несколько маньцзы[153] и беглых лоху[154] укрылись от властей на глухой и отдалённой реке и неожиданно обнаружили здесь золото.
— А много ли, кстати, его здесь? — несколько бестактно перебил президента Челубей.
— Много. Никто не делал научной оценки запасов, но золота полно. Река течет сто миль по дикой местности, населенной только зверями; даже хунхузы обходят эти голодные и опасные края. Сама россыпь — это разведано точно — тянется на тридцать пять верст. В глубине земли находятся жилы, часто в два фута толщиной. Поток размывает их и выносит золотой песок с водой на поверхность, и здесь его легко намывать. Но многие копают шурфы и целые шахты: пойдете гулять — увидите. Это тяжелее и много опаснее, то и дело людей заваливает, зато, уж если нашёл жилу, то хватит до конца жизни. Так вот. Первооткрыватели добыли по тазу этого добра и вернулись на юг, в города. И рассказали там своими длинными китайскими языками, что, где и как. Началась, понятно, «золотая лихорадка», но, в отличие от Калифорнии, никто сюда потока приезжих не организовывал. С юга не пускают манчжуры, с севера караулит Россия. Люди, конечно, прорвались, и даже много людей, но всё же это был ограниченный, сравнительно с Калифорнией, доступ.
