Елена Толстая - Фартовый человек
Широко зажил гражданин Пантелеев… Кое-кто был по горячему следу арестован и дожидался завершения следствия. Однако без главаря это по-прежнему было невозможно.
Для каждого налета Ленька набирал в банду новых людей. Они-то по большей части и попадались, если попадались вообще. Сам Ленька и его ближайшие подручные – Пан, Гавриков-Адъютант и Мишка Корявый – были неуловимы.
– Что нового по делу Манулевича? – Иван Васильевич узнал Юлия по шагам и задал вопрос, даже не поворачиваясь к вошедшему.
Юлий скользнул к столу. Он был бледный, но больше от усталости, а в общем довольно спокойный. И выглядел неплохо – перестал жить с постоянной опаской и даже как будто обрел себя. Ивана Васильевича это обстоятельство немного забавляло, когда он давал себе труд размышлять о Юлии.
– О том, что Манулевич понесет деньги, знали трое, – сообщил Юлий. – Все из начальства.
Артельщик пожарного телеграфа Манулевич должен был доставить из пункта А в пункт Б большую сумму казенных средств, но по дороге был остановлен Пантелеевым. Это произошло среди бела дня. Ленька просто подошел, представился и вежливо попросил отдать деньги. Пантелеев всегда был вежливым. Здоровался, рекомендовал не нарушать общественного спокойствия. Манулевич ощутил револьвер, прижатый к его боку сквозь карман, и быстро выпустил из рук баульчик. Ленька поблагодарил и ровным шагом ушел с добычей, а Манулевич тотчас побежал в УГРО – сдаваться, поскольку не меньше, чем смерти от бандитской пули, боялся обвинений в хищении и растрате.
Иван Васильевич сказал Юлию:
– Вот вам ордер, возьмите трех красноармейцев и арестуйте всех, кто знал о деньгах.
– Может, двое из них невиновны, – предположил Юлий.
– А может, и виновны, – возразил Иван Васильевич. – Вы их для начала арестуйте и привезите сюда, а я побеседую. Пантелеев совершенно обнаглел, и с этим нужно что-то делать. Сознательные товарищи поймут и не будут держать зла на правоохранительные органы.
Юлий встал, отсалютовал как умел и вышел. Ему, пожалуй, нравилось работать в этом учреждении. Больше, чем грузчиком. Хотя Дзюба и продолжал посматривать на него иронически.
* * *На исходе лета городские власти вынуждены были признать, что положение дел с бандитизмом в Петрограде становится просто критическим. Теперь улицы постоянно патрулировались конной милицией. Помогало это, разумеется, плохо, хотя кое-какие положительные сдвиги в плане пресечения хулиганства намечались.
Ленька несколько раз встречался с патрулями и по первому же требованию охотно предъявлял им разные документы. Его проверяли и отпускали. Леньку это ужасно веселило.
– Ничего они не поймут, – говорил он в таких случаях своим спутникам. – Кишка у них тонка – взять Пантелеева.
– Ты, наверное, лошадиное слово знаешь, – сказал ему однажды Гавриков, – больно уж ловко отводишь глаза милиции.
– Может, и знаю, – не стал отпираться Ленька.
Они с Гавриковым разошлись неподалеку от Миллионной, после чего Ленька направился в сторону Невского – на квартиру, которую снял несколько дней назад. Таких квартир по всему городу у Леньки было больше десятка – он не любил ночевать дважды на одном месте и часто перемещался.
Что ему не понравилось, так это цокот копыт, и притом сразу с двух сторон: навстречу ехал конный патруль, а сзади догонял извозчик. Ленька не прибавлял и не сбавлял ход, как шел себе – так и продолжал идти, но сердце неприятно бумкнуло, словно друг, который пришел с дурной вестью и теперь стучит в дверь, чтобы отворили.
Пролетка внезапно приостановилась. Сидевший в ней гражданин схватил извозчика за плечо, приподнялся и закричал, показывая на Леньку:
– Налетчик!
Тотчас конный патруль, ни о чем не спрашивая, развернулся и двинулся Леньке наперерез. Командир патруля, товарищ Никитин, человек с хорошим боевым опытом, отослал красноармейца к пролетке – записать имя свидетеля, а затем сразу к ближайшему телефонному аппарату – вызывать подмогу. Сам же товарищ Никитин выхватил револьвер и помчался вслед за убегающим Пантелеевым.
Красноармеец придержал коня, потанцевал перед пролеткой и спросил:
– Фамилия!
– Пантелеев, Пантелеев! – возбужденно ответил мужчина, сидевший в пролетке.
Извозчик пробурчал:
– Отпусти плечо, барин. Вишь вцепился, как утопающий.
«Барин» поспешно разжал пальцы и плюхнулся обратно на сиденье. Извозчик пошевелил поводьями, потрогал кнут и ушел в себя.
– Не его фамилия, твоя! – рявкнул красноармеец.
Лошадь заржала. Это была красивая лошадь, породистая, ей хотелось сейчас чего-нибудь безумного. Она, кажется, даже пыталась подбить на выходку смирную извозчичью лошадку, но та не реагировала – и не таковских видывала.
– Выгин Михаил Иванович, – назвался седок. – Выгин. Этот Пантелеев нам лично представился: имя, фамилия. Поздоровался, паскуда, и потребовал, чтобы разделись. Все забрал.
– Завтра дайте показания, – сказал красноармеец и полетел через Марсово поле – к телефонному аппарату, как и было велено.
Телефонный звонок увенчался большим успехом: из ближайшего отделения, расположенного в двух шагах, в начале Садовой улицы, выскочил наряд милиции с собакой-ищейкой на поводке. Пес жал уши к голове, косил глазами и был очевидно счастлив. Проводник собаки выглядел озабоченным.
– Пантелеев, – доложил красноармеец. – Прямо здесь наткнулись, лицом к лицу.
Ленька убегал от погони, вихляя по Марсову полю. Товарищ Никитин несколько раз придерживал лошадь и стрелял. Ленька не останавливался, чтобы отстреляться в ответ, даже не вздрагивал от выстрелов. С каждой минутой становилось темнее, и Никитин сердился, кусал губу, щурился. Он вдруг понял, что Ленька вот-вот уйдет, и это понимание внезапно внесло в его душу ясность и полное спокойствие. Он опять поднял револьвер и пустил пулю вдогонку убегающему.
На этот раз Ленька метнулся в сторону, упал, покатился по траве, снова поднялся и, сильно забирая вбок, опять побежал, но теперь уже не так резво. Навстречу ему из отделения на Садовой бежали милиционеры. Они пока Леньку не видели, но он как будто почуял их издалека, приостановился и внезапно резко изменил направление.
Никитин со вторым красноармейцем выехал на край Марсова поля. Впереди видна была смутная и печальная громадина Михайловского замка.
Темнота ожила, наполнилась голосами.
– Товарищ Никитин? – послышалось еще издалека, и скоро перед Никитиным появился человек в мятом пиджаке и кепке.
Собака послушно остановилась рядом. Хвост пса стучал о землю, горло клокотало: хотелось бежать, преследовать и рычать. Но собака ждала команды.
– Это точно был Пантелеев? – спросил проводник собаки.
Никитин сказал:
– Его опознал один из недавно ограбленных. Завтра он явится для дачи показаний. Я стрелял и, кажется, попал.
– Куда он побежал?
– Мне казалось – туда. – Никитин показал рукой в направлении замка.
Проводник отпустил собаку и крикнул:
– Она взяла след!
На земле отчетливо было видно темное пятно – кровь.
– Попал, – повторил Никитин сам себе, удовлетворенно улыбаясь. Ему стало хорошо при виде Ленькиной крови. Не потому, конечно, что товарищ Никитин отличался какой-то особенной кровожадностью или вообще был бездушным человеком; просто кровь главаря означала, что скоро всей банде Пантелеева придет конец.
Собака уверенно вела людей к ограде замка. Очевидно было, что здесь Ленька, собрав силы, перебрался через ограду… но затем произошло нечто странное.
Пес остановился, прижал уши, потом лег и виновато посмотрел на проводника.
– Что такое, что? – повторял тот, поглаживая собаку и запуская пальцы в пушистую холку. – Да что с тобой?
Собака тыкалась в него мордой и пару раз лизнула лицо, но объяснить, естественно, ничего не смогла.
– Потерял след! – сокрушенно произнес наконец проводник. – Да этого просто быть не может… Он ведь кровит, такой след не потеряешь…
Но пес ничего больше не чуял. Преследователи разделились – двое побежали вдоль ограды замка, трое свернули к Пантелеймоновской церкви.
Церковь стояла открытой, несмотря на поздний час, и там, в глубине, тлел остаток огня в лампадке. Ни души внутри не наблюдалось. Впрочем, красть из церкви было уже нечего: совсем недавно арестовали петроградского митрополита Вениамина, а попов хорошенько порастрясли на предмет изъятия ценностей. Несколько голых, с ободранными ризами, икон, пара железных подсвечников. На такое ни один вор не позарится.
Никитин всецело поддержал отмену веры в Бога, поскольку его в свое время сильно угнетали набожные мать и тетка, требовали послушания и запугивали адом. Тем не менее врываться в церковь на лошади он все-таки не стал. Не монголо-татар он, а русский человек, чтобы по храму на лошади разъезжать.
Никитин кивнул сопровождавшему его милиционеру:
![Эдуард Хруцкий - Полицейский [Архив сыскной полиции]](/uploads/posts/books/165712/165712.jpg)
