Лиза Марич - Минута после полуночи
«Поздравляю тебя, вот ты и в яблоках!»
Алимов, вздыхая, разглядывал себя в большое зеркало. Сейчас, правда, было уже не страшно, а три недели назад, когда советник увидел отражение гладкого безбрового лица и глазницы без ресниц… бр-р-р… Ну и рожа, будто противогаз нацепил!
Врачи хором утешали в печалях. И действительно, ресницы вскоре начали пробиваться сквозь раздраженные припухшие веки. Алимов смазывал их касторовым маслом и каждый день начинал со счета: пять ресничек, шесть ресничек, десять ресничек.
Брови капризничали гораздо дольше. Вадим Александрович заперся дома и наотрез отказался выходить на улицу. Продукты заказывал по Интернету, рабочие совещания проводил по телефону. В квартиру допускал только помощников и следователя Борю Бергмана и только по делу.
— Шеф, вам пора в отпуск, — сказал как-то Роман. — Вы загнетесь, если не сделаете передышку.
— Я же недавно там был, — попробовал отбиться Алимов, и вдруг с изумлением понял, что с тех пор прошло три года.
Чтобы стимулировать патрона, помощники торжественно преподнесли ему гавайский пляжный ансамбль: шорты-бермуды и рубашку, разрисованную пальмами и черепахами. Надев костюмчик, Вадим Александрович пришел в ужас, а потом с мрачной решимостью уложил его на полку, решив, что это оно и есть — наказание за грехи.
Боря выражал сочувствие странным способом: предлагал позвать знакомого гримера, который наклеит Алимову искусственные брови. Вадим Александрович чуть было не согласился, но тут выяснилось, что гример работает в бюро ритуальных услуг и обычно оказывает такие услуги покойникам. Советник разъярился и выгнал гостя вон, не обращая внимания на недоуменные возгласы: «А что такого? Да какая разница-то?»
Однако со временем сквозь кожу пробились первые редкие волоски, и на душу советника снизошел покой. Сейчас брови уже рисовались четкой линией, а пересчитывать ресницы стало утомительно.
Вадим Александрович бросил последний взгляд в зеркало. Решил, что выглядит совсем неплохо, и вышел из квартиры. Хотя напугать человека, к которому он направлялся, отсутствием бровей было невозможно.
— Как он? — спросил Алимов, шагая рядом с врачом по длинному больничному коридору.
— Нормально, — ответил врач. — До чего живучий человек — просто фантастика! Ну и повезло, конечно. Во-первых, ему вкололи не опиум, а простой галлюциноген. Грубо говоря, «колеса». Тоже, конечно, не подарок, зато не смертельно. Потом на дозу наложилась токсикация угарными газами, и надышался он этой гадостью изрядно. Другой на его месте давно бы концы отдал, а этот выкарабкался. Думаю, через недельку-другую можно будет выписывать.
— Он что-нибудь говорит?
— Ничего. Лежит, смотрит в потолок и молчит.
Врач остановился возле закрытой двери. Взялся за ручку, предупредил — только недолго! — и распахнул дверь.
Алимов вошел в большую пустую комнату.
Возле окна стоял саркофаг с надгробьем, изображавшим павшего короля. Заострившийся нос и впалые скулы покойного четко рисовались на фоне светлого стеклянного прямоугольника. Белая ткань свисала с неподвижного тела ровными гипсовыми складками.
— Он умер! — беззвучно воскликнул Алимов.
— Нет, что вы. Никите Сергеевичу гораздо лучше. Подойдите и увидите.
Ступая на цыпочках, Алимов приблизился к кровати.
Игорный король лежал на спине и, не моргая, смотрел в потолок. Его глаза — двери души, — открывались в пустой, брошенный людьми дом. Такому человеку не могло стать ни лучше, ни хуже, потому что он был извлечен из жизни и утратил способность что-либо чувствовать.
Увиденное советнику не понравилось. Конечно, древние короли иногда погибали в сражениях, но никто из них не уходил таким сломленным и опустошенным.
Алимов взял стул, стоявший у стены, и переставил его ближе к кровати, стараясь не задеть капельницу с физраствором.
— Как вы себя чувствуете?
Молчание. Советника начало грызть нелепое чувство, словно он в чем-то провинился перед каменным человеком, лежавшим на кровати.
Пришлось пустить вход ток самого высокого напряжения.
— Ирина Витальевна арестована.
Никакого ответа, никакой реакции. Пустые глаза, распахнутые в потолок, неподвижное бездыханное тело.
— Ее обвиняют в попытке вас убить. Вернее, двойной попытке, — поправился советник. — Поэтому я и пришел. Я думаю, что это несправедливо. Никита Сергеевич, ведь чай отравили вы сами. И прекрасно знали, что пьете.
Голова Красовского медленно повернулась, пустые глазницы уставились в лицо посетителя.
— Поэтому вы и явились на репетицию с утра пораньше, — продолжал советник. — Удивили вы нас, Никита Сергеевич. У меня уже тогда возник вопрос: зачем вы потеряли почти три часа? На вас это непохоже! А ответ очень простой: вы боялись за любимую женщину. Ирина Витальевна не должна была выпить тот чай. Но все мы должны были подумать, что покушались именно на нее. Зачем вам все это понадобилось?
Красовский молчал. Пустота начала медленно уходить из его глаз, сменяясь напряжением.
— Это было алиби, — сказал советник. — Вы хотели подтвердить историю с анонимными письмами. Кто-то ненавидит примадонну до такой степени, что перешел от слов к делу и чуть было не добился своего. Накануне вечером вы облили видеокамеру в артистическом коридоре чем-то сладким и вывели ее из строя, а утром сломали замок на двери гримерной. Вы, наверное, никогда раньше не имели дело с наркотиками, верно? — перебил Алимов сам себя. — Поэтому и не знали, что растворяться таблетки будут несколько часов, так что под подозрение могут попасть только два человека: вы и Ирина Витальевна. А еще вы не знали, сколько таблеток нужно растворить, чтобы покушение выглядело убедительно. И растворили столько, что чуть не погибли сами. Но вас это мало волновало. Вам нужно было отвести подозрение от человека, которого вы любили больше жизни.
Бледные губы слегка шевельнулись, но не произнесли ни слова.
— Я никак не мог понять — зачем?! — Алимов вскочил со стула и начал ходить по палате. — Зачем все это нужно?! Сначала посылать ей анонимки, потом нанимать частного сыщика, чтобы он нашел автора этих посланий, потом пить отравленный чай?! Где логика? — Алимов остановился и взглянул на Красовского. Голова игорного короля была повернута к собеседнику, глаза полны напряженного внимания. — Знаете, когда я все понял? Когда пытался помешать вам сжечь эти проклятые бумажки, а вы дали мне под дых. Господи! — Алимов хлопнул себя по лбу и снова начал измерять шагами палату. — Видели бы вы свое лицо! Вы же не себя прикрывали, вы ее прикрывали, Никита Сергеевич, так? Это не вы анонимки посылали, это она себе анонимки посылала! Вот в чем дело!
Красовский молчал. Его дыхание стало тяжелым.
— Я думаю, вы узнали это раньше меня, — продолжал Алимов, обращаясь скорее к себе, чем к собеседнику. — Как? Слово, взгляд, незначительная деталь, которая многое говорит, если люди живут вместе… И вы все время пытались понять: зачем ей это нужно? Вы хорошо знали характер своей дамы, поэтому боялись. За нее, не за себя. Я думаю, что вы не отказались от моих услуг по той же причине. Вы надеялись, что присутствие частного детектива в театре удержит Ирину Витальевну… от крайних поступков. Но не удержало.
Алимов остановился у окна, раздвинул планки жалюзи и выглянул наружу. Солнце уходило за горизонт. Одну сторону улицы поглотила серая сумеречная тень, вторая переливалась последними оттенками сирени и золота.
— Мира, — сказал советник. Помолчал, услышал тяжелое дыхание и повернул голову. — Вы же знаете, что она ее убила, правда? Да вы не молчите, Никита Сергеевич, у меня нет ни одного доказательства. Только мотив и возможность. То, что Ирина Витальевна спровоцировала сердечный приступ, — сомнений нет. Значит, готовилась заранее. Но баночку с дигиталисом открыл Сперанский. Я готов поклясться, что он вытряхнул первую попавшуюся капсулу, а не заранее приготовленную с двойным количеством порошка! И все-таки Мира умерла. Значит, она получила вторую дозу сразу вслед за первой. Каким образом? — Алимов стукнул кулаком по подоконнику. — В стакане с водой! Двух минут, которые Извольская провела за кулисами, вполне достаточно, чтобы высыпать заранее приготовленный порошок в стакан, размешать его и вернуться обратно в зал! Она отравила Миру на наших глазах, и никто ничего не заподозрил!
Красовский тяжело дышал. Его щеки порозовели, на лбу выступили капельки пота. Советник с беспокойством наклонился к кровати.
— Никита Сергеевич, вам, наверное, нельзя волноваться. Мне уйти?
Прошла целая вечность, прежде чем голова игорного короля сделала едва заметное отрицательное движение.
— Хотите знать, что было дальше?
Чуть заметный кивок. Нетерпение, пульсирующее в оживших серых глазах.
