Алексей Поярков - Ликвидация. Книга первая
Директор не перебивал, слушал внимательно. Это только раззадорило Гоцмана.
— Мишка у вас казенит третий день — сам мне сказал, — и шо?! При входе мне дежурный честь отдал, и стоит себе спокойный! Будто Мишка только вышел!..
Директор молча сделал приглашающий жест — садитесь, мол. Несколько сбитый с толку Гоцман присел на стул.
— Мальчик на испытательном сроке, — мягко заговорил директор. — Взят по вашей личной просьбе. Курсанта за побег мы бы отправили в карцер или исключили. Можем и его исключить. Но жалко… Мальчишка способный. В хор записался и поет… Вот… Но влиять на него должны в первую очередь вы… Для него, по-моему, нет большего авторитета…
— Так я… стараюсь… — запнулся Гоцман. — Но… Директор молча смотрел на него.
— Я понял. Извините… — неловко произнес Гоцман, поднимаясь. — Я тут пошумел…
Директор протянул ему единственную руку:
— Всего хорошего.
Мишка в ожидании своей участи скучал в коридоре под большим портретом Молотова, болтая ногами на подоконнике. Гоцман подошел к нему и легонько пихнул в бок.
— Директор говорит, шо ты способный…
— Так это ясно, — презрительно отозвался Карась.
— А ты казенишь… Дураком хочешь быть?
— Ты мне не отец, шоб указывать! — сердито ответил Мишка, отворачиваясь к окну.
Гоцман помолчал немного, потом решительно взял Мишку за руку:
— А ну слезай. Пошли.
…В небольшой комнате, плотно уставленной рассохшимися и покосившимися деревянными шкафами, крепко пахло пылью. За кривым столом крошечный лысый еврей с толстенных очках внимательно вчитывался в только что написанное Гоцманом заявление. Мишка вертелся на стуле, время от времени чихая от настоявшейся в воздухе пыли.
— То есть не опеку, а именно усыновить, я правильно понял?.. — Председатель комиссии по усыновлению поднял глаза за стеклами очков на Гоцмана.
— Да.
— Именно.
— Именно.
Задумчиво пошевелив губами, председатель комиссии отложил заявление и уставился в стену, словно проверяя сам себя.
— Жилплощадь у вас имеется…
— Да. Отдельная комната.
— Аж!.. Нормальненько. И паек вы получаете?
— Усиленный, — кивнул Гоцман. — Литер Б.
— Нуда, — в свою очередь понимающе кивнул председатель. — А шо с возражающей стороной? Имею в виду жену там, родственников…
— Некому возражать. Никого нет.
— Ну да, вы ж говорили… А у мальчика?
— Шо у мальчика? Жена?..
— Нет, родственники…
— Вам же ж сказали — сирота я, дядя! — Мишка снова чихнул.
Председатель грозно наставил на Карася узловатый указательный палец:
— Вот только повышать тон на меня не надо, молодой человек… На меня уже повышали тон. И плохо кончилось!.. — Он неожиданно весело подмигнул и добавил: — Для меня.
— Вы извините, но у меня времени в обрез, — встрял Гоцман, щелкая карманными часами-луковицей. — Шо еще требуется?
— Я понимаю, уголовный розыск… Ну шо ж, если вы уже подумали…
— Я подумал, — быстро сказал Гоцман.
— Хорошо подумали? — недоверчиво блеснул очками председатель.
— Хорошо.
— И вы спешите…
— Очень!
— Угу, — понятливо буркнул председатель. — Тогда… тогда пусть молодой человек подпишет, а завтра мы выдадим вам все бумаги…
Председатель положил перед Мишкой заявление Гоцмана, открыл чернильницу, положил на стол ручку. Карась, насупившись, начал катать ее по столу.
— Ну и что я должен буду делать? — пробубнил он, ни на кого не глядя.
— Ничего, — пожал плечами Гоцман. — Человеком становиться.
— И на хрена мне это?
— Не знаю, — снова пожал плечами Гоцман, глядя в сторону.—Думай…
— О!.. — Председатель одобрительно поднял палец, достал из кармана платок и, шумно сморкаясь, побрел куда-то за шкафы.
— А тебе зачем? — после паузы спросил у Гоцмана Мишка.
— У меня семью убили, — тоже не сразу ответил Давид.— Ты пацан вроде хороший…
— Ты что, моим отцом хочешь стать? — тихо спросил Мишка.
— Да…
Теперь они пристально смотрели друг на друга — чумазый вихрастый Карась и угрюмый, устало опустивший руки на колени Гоцман.
— Дуришь, — наконец сдавленно прошептал Мишка.
— Нет. Правда, хочу.
— Та ну…
— Клянусь, — тихо сказал Гоцман.
В следующий миг Мишка бросился ему на шею, стиснул изо всех сил:
— Папка!..
Из-за шкафов показалось лицо председателя. Он попеременно шумно сморкался и утирал бегущие по щекам слезы. Гоцман почувствовал, что у него в глазах тоже жарко щекочет…
— Знаешь, как я тебя буду слушаться?! — жарко пообещал Мишка, хлюпая носом в порыве чувств.
— Знаю… — Гоцман с трудом справился с собой. — Сынок, ты только часы мои верни… А еще раз залезешь в чужой карман, выпорю. Понял, сынок?!
Он ловко залез пальцами в Мишкин карман, извлек оттуда свои часы и водворил их на место. Строго взглянул в Мишкины мигом высохшие глаза.
— Где расписаться? — хором спросили отец и сын, оборачиваясь к председателю.
На галерее в поте лица работала Циля. Если бы она так работала за деньги, она давно уже купила бы себе пол-Одессы и немножечко больше. Но она работала для души. Она боролась за свое женское счастье. Окрестности вздрагивали от ударов огромного молотка, которым Циля загоняла гвозди в доски. Доски крест-накрест закрывали вход в комнату тети Песи…
Саму тетю Песю было слышно довольно плохо. Она металась по комнате и жаловалась людям на жизнь. Эммик сидел у ног Цили на дощатом полу галереи и, обхватив руками голову, глухо стонал: «Мама, мама…» Видимо, ему было жаль мать, но семейное счастье тоже ж не валялось на дороге.
— Шо происходит? — Гоцман кивнул смеющемуся дяде Еште, который в глубине двора наблюдал за происходящим.
— Тетя Песя довела детей до крайности, — пояснил тот. — Так Циля кует счастье собственными руками…
— Шо ты делаешь, Циля?.. — Гоцман поднялся на галерею, но Циля глянула на него с такой злобой, что даже Давид понял: мешать молодым ковать свое счастье не нужно, дороже обойдется…
Вогнав в доску последний гвоздь, Циля с грохотом уронила молоток на пол галереи и, полюбовавшись работой, подхватила Эммика под руку. Было слышно, как тетя Песя забилась в истерике, пытаясь освободиться из заключения.
— Циля, ты только его не замучай! — окликнул со двора дядя Ешта. — Оставь чуть-чуть на завтра!
— Дядя Ешта, уйдите, я вас попрошу! — взвился Эммик. Дверь в его комнату захлопнулась.
Оконное стекло в комнате тети Песи со звоном разлетелось на куски. Тетя, насколько можно, показалась в проеме, рискуя порезаться торчащими во все стороны острыми зубьями.
— Шоб ты задохнулась под этим счастьем, биндюжница!.. Давид Маркович, ну вы же хоть!.. — попыталась она пригласить в соучастники Гоцмана.
— Тетя Песя, та хоть внуками обрадуетесь,— рассмеялся тот, звеня ключами.
Войдя к себе, Гоцман зашарил по ящикам в поисках обувной щетки — после поездки на Фонтаны слой пыли на сапогах был такой, что не дай бог. Рома мирно лежал в углу на своем мешке, словно и не вставал, подымливал самокруткой.
— Как торговля?
— Та-а… — пренебрежительно протянул Рома и вдруг спохватился: — До вас тута женщина заходила.
— Какая?
— Такая… ничего себе. Бумажку вам оставила… — Он торопливо плюнул на самокрутку.
— Где?
Рома, виновато опустив глаза, протянул Гоцману погашенную самокрутку:
— Вот. Я тут скурил ее немножко… Извиняйте. Гоцман, сжав губы, вырвал из его ладони бумажку. Это был билет на концерт Утесова. Под взглядом Гоцмана Рома невольно сжался, подтянув мешок поближе к себе.
— Шо она сказала?! — прорычал Гоцман, хватая парня за ворот. — Вспоминай!
— Та не знаю я, — просипел Рома. — Шо-то казала… Та пошла.
Швырнув обувную щетку на пол, Гоцман загремел вниз по лестнице. Остановившись на полпути, рявкнул:
— Шоб завтра же все продал, понял?! И вали в свою Гораевку…
Дверь открыл чернявый мужичок лет тридцати пяти, в тельняшке и длинных футбольных трусах. Оттолкнув его, Гоцман прошел к комнате Норы, вслушался в тишину за дверью.
— Нора дома?
— Не знаю. Кажется, нет.
Гоцман молча прошел на кухню. Пусто. Сосед зашлепал следом.
— Давид Маркович, вы меня не узнаете? Я же Петюня. Помните? Мы ж с Фимой соседи были до войны. А меня потом призвали, я пулеметчиком был на фронте против финнов… А зараз ездил в Измаил, тама на стройке работал. Строители ж везде нужны. А шо такое у вас с носом?
— Помню, помню…
Он снова подошел к двери Норы, стукнул пару раз кулаком.
— Може, спит? — предположил Петюня. — Хотя вы так стучите, шо уже можно и проснуться…
В ответ Гоцман, сжав губы, саданул ногой по двери и вышиб ее. В комнате было пусто. На тумбочке рядом с постелью несколько книг. Он приподнял верхнюю, уже знакомого Бунина… Толстые, в добротных переплетах томики. Жуковский. Пушкин. Вяземский. Все стихи.
