Алексей Поярков - Ликвидация. Книга первая
— Спасибо, тетя Песя…
— Вот только папиросы не нашла, — частила тетя Песя, — Эммик же ж не курит, поменял на мыло. Взял душистое, трофейное, которое на рынке пять червонцев. А шо там душить?! Лучше б пять больших кусков, а он два маленьких… Так Циля ж взяла той кусок, и нету! Считай, весь вокруг себя смыла… Так разве можно, я вас спрашиваю?..
Гоцман, ошеломленный тем, как резко за эту ночь поменялась его судьба, слушал болтовню тети Цили и чувствовал, как отпускает сердце. Оно разболелось не на шутку еще тогда, когда он лежал на полу в кабинете Максименко, кашляя кровью. И в камере, на нарах, он успокаивал его, помня совет Арсенина и представляя себя японским самураем — спокойным и холодным, готовым скорее на харакири, чем на предательство и трусость…
Они поднялись по лестнице на галерею. У дверей комнаты Гоцмана, прислонясь к ним спиной, сидя спал огромный, словно топором выделанный парень, по виду селянин, даже во сне не выпускавший из рук холщовый мешок. Увидев его, тетя Песя мгновенно забыла о мыле.
— Сидит! — тревожно зашипела она, тыча пальцем в чужака. — Пришел с раннего утра, сказал — до вас. Ничего не отвечает, меня не слушает — сидит!.. И колбасой воняет. То он продавать приехал или как раз менять?.. А на шо?..
Гоцман взял селянина за плечо, сильно его встряхнул. Тот разлепил маленькие мутные глазки.
— А я сижу тут. Вас нет, — сообщил он сонным баском.
— Ты кто?
— Кто? Я?.. Дядя Давид, я ж Рома. Сын тёти Рахили.
— А-а… — понимающе отозвался Гоцман. Отстранив Рому, он сорвал с замка сургучную печать, открыл дверь. Снял пиджак, гимнастерку. Склонившись к умывальнику, со стоном ополоснул разбитое лицо, взглянул на себя в осколок зеркала… Хорош, нечего сказать. И небритый к тому же. Успел зарасти за ночь…
Бреясь, Гоцман морщился от боли, когда острый золингеновский клинок касался подсохших ран. И косился через окно на галерею. В открытую форточку плеснул вкрадчивый голос тети Песи:
— Ромочка, а шо от вас так колбасой разит?.. А покажите на глазочек. Я посмотрела бы даже из интереса… Ой!.. — Голос тети Песи резко взмыл вверх, и Гоцман понял, что на горизонте появился Эммик. — Это ты так на Привозе, да?
— Мама, я забыл немного денег. — Голос Эммика звучал виновато и шел откуда-то снизу, видимо, он поднимался на галерею.
— Это ты так выбираешь синенькие, да?.. Мама со двора — а ты опять за кобелиное?!
— Мама, через вас нам жизни нет! — вступила в диалог невидимая Циля. — Шо вы наше счастье переехали?!
— И перееду! Выкралась тут, ждет! Жульетта на балконе!.. Он на Привоз ушел за синенькими! И где тот Привоз, где те синенькие?!
Осмотрев себя в зеркало, Гоцман остался на этот раз доволен по крайней мере тем, что чисто выбрит. Открыв дверь на галерею, он втащил в комнату притихшего Рому, который с интересом вслушивался в перебранку, и кинул его мешок в угол.
— А шо в такую даль торговать приехал? — поинтересовался Гоцман, стягивая сапоги и разминая усталые ноги.
— Та у нас там в Гораевке нету цен, — неохотно пояснил детина. — Все ж порушили. Грошей у людей нема. А шо у вас с носом?
— Как там тетя Рахиль? — пропустил вопрос мимо ушей Гоцман.
— Та ниче… — Рома крепко зевнул и, несколько раз пнув мешок кулаком, опустил на него голову, как на подушку.
— Как немцев пережили?
— Та ниче…
— Не воевал?
— Мона ж с Ариком ушли на войну, — пробормотал уже в полусне Рома, — а я остался.
— Живы? Мона с Ариком?
— Не… — всхрапнул Рома. — Убили… одного под Варшавой, второго под этим… под Данцигом…
Гоцман продолжал разглядывать себя в зеркало, Максименко знал, как бить, но все же недоработал — лицо скоро заживет. Только вот нос… Давид увлекся критическим созерцанием своего носа и едва не пропустил знакомый женский голос, прозвучавший на фоне перебранки соседей тихо, но внятно:
— Извините, пожалуйста, Давид Маркович здесь живет?..
«Нора!..» Он бестолково метнулся к окну, схватился за гимнастерку и скрипнул зубами от досады — от неподсохшей раны на нагрудном кармане расплылось темное пятно. Пиджак?.. Рома в углу зашевелился, приподнял голову с мешка, он нетерпеливо махнул ему — лежи. Черт, не может же Нора увидеть его полуголым, да еще побитым… А тетя Песя уже стучала в дверь:
— Давид Маркович! К вам тут…
Во дворе зашумел мотор, раздался скрип тормозов.
— Давид Маркович вернулся? — расслышал Гоцман озабоченный голос Кречетова.
— Вернулся, но не открывает как-то, — сообщила тетя Песя.
— Как — не открывает?..
Прежде чем Кречетов рывком распахнул дверь в его комнату, Гоцман успел рухнуть на кровать и накрыться с головой одеялом.
— Дава? — растерянно спросил Кречетов, трогая его за плечо. — Ты чего?
— А-а, привет… — рассеянно улыбнулся Гоцман, делая вид, что только проснулся.
Майор крепко стиснул его плечо:
— Живой!.. Ух ты, как же тебя… А я за тобой. Андрей Остапыч приказал доставить. Срочно! Выступаю в роли твоего ординарца…
Гоцман, невнимательно улыбаясь, взглянул мимо Кречетова, на галерею. У двери, держась за косяк, топталась только тетя Песя.
— А где?.. — не обращая внимания на изумленного Кречетова, вскинулся Давид. — Женщина тут была…
Тетя Песя махнула рукой в сторону арки.
Голый по пояс, босой Гоцман, бегущий по улице, особенного внимания к себе не привлек. Может, потому, что именно в тот момент, когда Гоцман возник на улице, прохожих там по счастливой случайности не оказалось. А то разговоры об этом случае ходили бы по Одессе до сих пор.
— Нора! — выдохнул Гоцман, догнав одинокую женщину, медленно шедшую по панели. — Шо случилось?
Она обернулась, и Гоцман смущенно загородил правым локтем лицо, а левой рукой — торс.
— Значит, правда?.. — Она протянула ладонь к его лицу и сразу отдернула.
— Та вы не смотрите, — окончательно смутился Гоцман. — Я выскочил, думал…
Она отвернулась. Теперь они стояли спиной друг к другу, будто поссорившись, и выглядели со стороны нелепо. Только смотреть было некому.
— На Привозе сказали, что вас забрали эти… с машины «Рыба»…
— Так отпустили же… Вы только за этим?..
— Да. Я испугалась…
Из арки появился Кречетов. И замер, увидев Гоцмана с Норой.
— Ничего, — продолжала Нора. — Я пойду…
— Да… То я к вам после загляну.
— До свидания.
Она протянула ему руку, и Гоцман не глядя, слепо нашарил ее левой рукой, сжал холодные пальцы. Он чувствовал, как она напряжена.
— Так вы волновались? — хрипло спросил Гоцман. Нора вырвала руку из его ладони и быстрым шагом пошла прочь, почти побежала…
Кречетов, со скрытой усмешкой наблюдавший эту сцену, перевел взгляд на запыхавшегося пацана — расклейщика афиш, вынырнувшего из подворотни. Пацан деловито окунул в ведерко кисть, намазал клейстером большую афишу и косо шлепнул ее на ближайшую стену. Отступил на шаг, секунду полюбовался своей работой и тут же сгинул, будто его и не было. «Вот чертенок!» — усмехнулся Кречетов, делая шаг к афише. Отпечатанные на грубой желтой бумаге огромные черные буквы складывались в два слова, сладостных для каждого одессита, — «Леонид Утесов».
Кречетов неторопливо подошел к Гоцману, неподвижно глядящему вслед Норе.
— Видал? Утесов приезжает…
— Д-да-а… — не слыша его, покачал головой Гоцман.
— Одеваться-то будешь? — усмехнулся Кречетов. — Или так поедешь?..
Из арки, пятясь, задним ходом выехал «Виллис».
— Напомни, шоб по пути остановились, я папирос куплю, — хмуро бросил Давид, поворачиваясь.
— Отобрали? — догадался майор. — У меня «Дели» есть… Держи вот.
В распахнутое настежь окно кабинета Омельянчука врывался по-летнему радостный щебет птиц. Звенели трамваи. Гоцман, с залепленным свежим пластырем носом, сидел посреди кабинета на стуле, поглощенный далекими от происходящего мыслями. Омельянчук между тем беспокойно расхаживал по кабинету, потирая ладонями усталое лицо — поспать этой ночью так и не удалось. Говорил он отрывисто, с несвойственными ему паузами и старался при этом не смотреть Гоцману в глаза.
— Приезжает Утесов… Сегодня вечером выступит в опере. Но нам с той радости, Дава, одни убытки. Через час откроются кассы театра. Будет навал… Так что хватай хлопцев и бежи туда. Проследи за беспорядками. Вечером концерт, билет дадим… Вот… А лучше не ходи, — не в лад собственным словам вздохнул он. — Пластинку послушай…
Омельянчук замер посреди кабинета, засунув руки в карманы и хмуро глядя на Гоцмана.
— Ты чего, Андрей Остапыч? — вынырнул тот наконец из своих мыслей.
— А шо? — встрепенулся начальник УГРО.
— Вид у тебя лимонный.
— Так за тебя ж переживал! — вскинулся Омельянчук. — С утра вон Виталий Егорыч с Якименкой мне всю холку за тебя взмылили. Аж до кости! Бежи, говорят, Андрей Остапыч, стучи во все колокола… А я ж шо?.. Жуков на заседании как рявкнул на начупра МГБ — освободить немедленно!..
