Филипп Ванденберг - Тайна предсказания
Леберехт присел на каменную стенку, которая окружала соборную площадь, и задумался. После того как Марта дала ему пощечину, страсть его к ней поутихла (во всяком случае, он воспринимал это так), но любовь к ней скорее возросла. Нет, он не мог, не имел права оставить Марту в беде. Не он ли несет главную вину за ее бедственное положение? Знает ли Марта вообще, как обстоят дела вокруг нее? Знает ли она, что о ее супружеской измене известно архиепископу? Он должен сообщить ей об этом, он должен предпринять последнюю попытку убедить ее бежать с ним.
Даже опасаясь столкнуться со своим приемным отцом Якобом Генрихом Шлюсселем, Леберехт направил свои стопы по каменным ступеням к Отмели. Наступил вечер, и юноша знал, что Марта в это время была в своей комнате. Он предпочел не главный вход, где еще царила суета, а повернул в узкий Фойергассе, который вверху перекрывали две опорные арки, к черному ходу. Так он добрался до комнаты Марты.
Там горел свет, и Леберехт постучал. Ничего. Он повторил попытку и, понизив голос, сказал:
— Это я, Леберехт! Мне надо поговорить с тобой!
Тогда дверь осторожно открыли. Увидев Леберехта, Марта втащила его в комнату и бросилась ему на шею. Она всхлипывала. Тело ее сотрясалось от судорожных рыданий, и Леберехту приходилось сдерживаться, чтобы не разрыдаться самому.
— Давай убежим подальше отсюда, — умоляла она, — давай уедем в места, где правит честность, где священники — духовники, а не шпионы, где епископы — пастыри, а не палачи. Я хочу уехать с тобой, куда ты пожелаешь! — При этом Марта вцепилась в него, словно боялась потерять.
Леберехт не верил ушам своим. Разве не она сама оставила его, дав ему понять, что их отношения — тяжелый проступок? Разве не оплакивала собственный грех и не призывала его к покаянию? Какова же была причина столь внезапного изменения образа мыслей?
Пока они лежали в объятиях друг друга, Марта рассказала о гнусном происшествии со своим супругом, а Леберехт, со своей стороны, поведал ей о таинственной встрече и мрачных угрозах архиепископа.
Марта была слишком взволнована, чтобы расспрашивать о вероятных причинах, и вместо этого углубилась в пространные рассуждения о расхождении между верой и учением Церкви, которое привело к опустошению в душах людей.
Леберехт слушал ее вполуха. Он не знал, как преподнести Марте новость о том, что его бегство уже готовится. В глубине души он сомневался в том, что она решилась на это всерьез. В отличие от Марты, которая, как и он, родилась в этом городе, Леберехт никогда не чувствовал себя здесь по-настоящему дома. Марта же, напротив, была видной горожанкой, уважаемой и достойной, несмотря на то что злые языки утверждали, будто Шлюссели живут "браком Иосифа". Но это не было чем-то странным; напротив, Церковь считала подобное положение образцовым. Материальных забот Марта никогда не знала и в этом отличалась от большинства граждан этого города, для которых жизнь в достатке и нужда чередовались, как времена года. И Марта собиралась оставить все это?
Внезапно в голове Леберехта пронеслась мысль о том, что если сам он предпримет побег и не вернется из Италии, то гнев архиепископа обрушится на Марту. Опасаясь, что Леберехт сообщил Марте о тайном поручении, его преосвященство не станет колебаться ни мгновения и выдаст женщину инквизиции. Нет, оставлять Марту в беде нельзя!
Упав в кресло, стоявшее в глубине комнаты, Леберехт с любопытством наблюдал за Мартой. Женщина взяла с тумбочки лампу и поставила ее на пол перед ним; затем из стоявшего в простенке между окнами комода, где хранились запасы тонкого полотна, которые могли бы сделать честь любому купцу, она достала длинный, размерами почти как меч, тупой нож. После этого Марта попросила его помочь ей отодвинуть комод в сторону и лезвием поддела половицу. Все произошло так быстро, словно женщина проделывала это уже много раз. В свете лампы Леберехт увидел золото и серебро.
— Пресвятая Троица! И все это принадлежит тебе?
Марта опустилась на колени. Глаза женщины блестели подобно серебру из ее тайника. Изумленный юноша смотрел, как она начала рыться в монетах, словно пекарь в тесте.
— Хозяин, который редко бывает дома, — произнесла Марта с сияющим взглядом, — не знает, сколько на самом деле приносит трактир. Еще в первый год своего супружества я начала понемногу откладывать; я боялась, что Шлюссель когда-нибудь выгонит меня. Я и представить не могла, что однажды сбегу по собственному желанию.
Столь неожиданное зрелище привело Леберехта в замешательство. Ошеломленный, он продолжал смотреть на Марту и качал головой, как будто не веря ей. Сокровище представляло собой целое состояние, достаточное для бегства хоть на край света. Кроме того, Леберехт и сам располагал солидным наследством, хранившимся в кассе магистрата. Так что в деньгах у них недостатка не было.
— Приличная сумма, — заметила Марта, — дукаты и старые талеры, нидерландские и рейнские гульдены. Когда дошло до тысячи, я бросила считать, но не копить. Теперь нам это пригодится.
Леберехт опустился на колени рядом с Мартой и стал разглядывать монеты. Не отводя глаз от сокровища, он осторожно спросил:
— Ты уже думала, куда хочешь бежать?
— Нет, — ответила Марта, протянув руку Леберехту. — Ты ведь такой умный, ты найдешь место, где мы будем в безопасности.
— Если бы все было так просто. У нас нет пропусков, нет никаких документов, удостоверяющих какое-нибудь поручение; мы не торговцы, которым нужна таможня. Для каждого князя и его правительства мы только бродячий люд, который лучше не пускать в свои земли.
Потом Леберехт сообщил, что договорился с братом Лютгером сопровождать его с заданием аббатства в Италию.
Новость эта не особенно вдохновила Марту, но прежде чем Леберехт успел торжественно поклясться, что он откажется от этого плана и вместо этого совершит бегство с ней, она заявила, словно это было само собой разумеющимся:
— Значит, поедем в Италию втроем. Со своей стороны не имею ничего против.
— Марта, любимая моя Марта! — умоляюще воскликнул Леберехт. — Я буду рад, если аббат одобрит меня как спутника брата Лютгера. Но даже мне придется для этого переодеться послушником. С женщиной, сопровождающей двух бенедиктинцев, наше предприятие обречено на провал, как и задание брата Лютгера. Ни один человек не поверит Лютгеру, что он едет с важной миссией своего ордена.
— Возможно, — пробормотала Марта и начала прилаживать половицу на место. Закончив работу, она выпрямилась и взглянула на Леберехта, который все еще сидел на полу. — А если в путешествие отправятся трое бенедиктинцев?
Леберехт пристально посмотрел на нее. Он сразу понял, что задумала Марта, и не удержался, чтобы не рассмеяться. Покачав головой, он поднялся с пола и подошел к Марте.
— Этого не потерпят ни аббат, ни брат Лютгер. Впрочем, я думаю, что даже мне будет трудно изобразить послушника-бенедиктинца, но тебе, Марта? Женщины ведь совсем не годятся в актеры. Когда пару лет назад в итальянских театрах начали давать женские роли актрисам, а не мужчинам, зрители смеялись даже на представлениях великих трагедий, поскольку актрисы вышагивали, как аисты на лугу. Нет, нам лучше попробовать прибиться к торговому каравану, чтобы миновать границы. С почтой Таксисов[57] мы в любом случае не сможем выехать без служебного разрешения на поездку, в котором должны быть вписаны наши имена и указаны вероисповедание и цель поездки.
Пока Леберехт говорил, мысли Марты были заняты совсем другими вещами. Она давно решила покинуть своего мужа и город, полный ханжей и жертв доноса, и понимала: чтобы добиться этого без шума, все средства были хороши, даже те, которые запрещала ей истинная вера.
Мужа она никогда не любила, вернее, относилась к нему так, как велит заповедь церковного учения, по которой следует любить ближнего своего. Истинное чувство любви пробудил в ней только Леберехт. Так неужели это чувство греховно и предосудительно? Зачем же тогда Творец вложил его в души людей, если это грех? В конце концов Марта пришла к решению взять свое будущее в собственные руки и жить согласно собственным представлениям о морали. И если она при этом согрешила против церковных заповедей, то пусть Церковь катится к черту! Она пристально смотрела на Леберехта и молчала.
— Ты меня вообще-то слушаешь? — спросил тот. Он очень хорошо видел беспокойство в глазах Марты, отражавших все ее мысли.
Словно вернувшись издалека, она ответила:
— Да, конечно, я тебя слушаю. — И как бы в подтверждение этого спросила: — Ну а монахиня может сопровождать двух бенедиктинцев в путешествии или нет?
— Ты имеешь в виду…
— Да. Не ты ли говорил, что у меня лицо, как у святой? Разве этого недостаточно для монахини? Я готова пожертвовать своими волосами, оставив длину в один палец. В любом случае это лучше, чем выбривать себе тонзуру.
