А. Веста - Доля ангелов
Маша уже встала, отряхивая иней и оглядываясь:
— Кажется, мы нашли то, что искали. Видел, как Филин тропу палкой щупал.
— Ну и что?
— Он знал о провале и уводил нас подальше.
— Не похож он на хранителя.
— Видимо, уральская тропа давно позабыта, а когда святыни брошены, в них селятся филины. Как мы войдем в пещеры, если наши фонарики остались там, наверху.
— Говорят, что в юрте Чингисхана ночью было светло, как днем. Ее освещал волшебный камень, горящий как огонь.
Я снял перстень с шеи и надел на руку. Слабое поначалу свечение усилилось и высветило вмерзшие в лед остатки деревянной лестницы, коридор из слоистого камня и вымытое в известняках древнее русло. Мы медленно двигались в глубину скал. Складки горной мантии когда-то рассекла подземная река. Природное русло ветвилось на рукава. Копоть свечей на стенах, процарапанные знаки и слова молитв не давали нам сбиться с пути. Галерея пошла на едва заметный подъем. Через несколько часов мы очутились достаточно близко к поверхности. Воздух заметно разрядился, и дышать стало легче.
— Смотри, что это?
Мы склонились над странной находкой. На «полу» лежала почти искуренная «козья ножка» с высыпавшимся самосадом.
— Это же твой блокнот… Филин?
— Он самый, больше некому.
— Значит, он недавно был здесь, похоже, готовил нам теплый прием. Посмотри куда мы вышли! — Стены были грубо обработаны и выровнены. Мы были в рукотворной части пещеры. Кто и когда выложил эти каменные своды?
— Такая работа под силу только большой сплоченной общине, — прошептала Маша. — Посмотри, как выложены потолочные арки.
Гулкая пустота дробилась от наших шагов, казалось, стены подрагивают от скрипа и скрежета под ногами.
Я обвел взглядом ровно выведенный купол и арочный коридор. Тесаные известковые кирпичи были выложены «секретом»: если вынуть хотя бы один — вся каменная крепь обрушится, навсегда похоронив нас.
Позади нас стукнул камень. Из «швов» с шорохом посыпалась каменная крошка, и потолок напрягся и дрогнул.
— Замок! Кто-то вынул замок!
Каменный свод, напружившись, со скрипом и стоном вздрогнул, на глазах набух и осел.
Мы бежали от нагоняющего нас обвала. Эхо множило рев падающих камней, словно сдвигались с мест горные пласты. За грохотом замер звериный вопль, словно в каменные тиски попал крупный зверь.
Камнепад затих, и сразу установилась тишина, подобающая храму. В округлой нише алый луч высветил истлевший сундук. Он рассыпался по полу грудой досок. Под ногами зазвенели монеты. Золотые индийские рупии и персидские таньга вперемешку с рублями царской чеканки были рассыпаны по полу. Сквозь белую пыль светились самоцветы.
— Это сокровища «бегунов». Им нельзя было пользоваться деньгами, другое дело — самоцветные камни, и Филин не только знал об этом сокровище, но даже набил рюкзак самоцветами и золотом.
Алый луч нащупал во тьме пещеры силуэт сидящего человека. В неверном, рассеянном свете фигура выглядела пугающе огромной.
— Хозяин!
Изваяние казалось выточенным из мягкого известняка: Великан в высокой остроконечной шапке сидел, сложив на коленях руки ладонями вверх. Вокруг идола темнели груды истлевших шкурок, должно быть, благоговейное подношение манси. Это был природный сталагмит, лишь слегка подправленный ножом или топориком. В ладонях «хозяина» белела свернутая кольцом береста. Я вынул ее и развернул сухо скрипнувший свиток. Края бересты потемнели и осыпались, и я смог прочесть только середину.
«…В той стране индийской горы зело прекрасны и высоки. Посреди долин и ущелий есть озеро самоцветное. Гуляет по нему огонь, а после того, как сходит с него пламя, является в нем чудный град. Кто заглянет в озеро, может, осенясь честным крестом, ходить с закрытыми глазами по краю пропасти. Пойдешь ты далее тропой Святогоровой. На камнях обок тропы писаны молнии. Индийские брахманы называют их „ваджра“ и чтут знаком от ихнего Перуна. Рахманы эти ликом смуглы, а сердцем добры и широки и к нам русачкам весьма приветны. Отведут они тебя до тайной заставы промеж семи снежных гор. Видом та застава вроде скимена. Держат там путь до самого Беловодья…»
— Кто это «скимен»? — спросила Маша.
— «Скимен» — «лев» по-древнерусски, — пояснил я. — Придется нам искать гималайского льва. Если все пойдет по плану, Никита обещал доставить нас до западного склона Куньлуня, оставив Алтай слева.
Из могучих тёмно-хвойных лесов вздымались красноватые вершины скал. От Ханты-Мансийска до Бийска и дальше через Монгольский Алтай до отрогов Гималаев мы добрались без приключений, если не считать вертолетной слежки до границ России, словно в нашем багаже находилась радиометка. По следам нашего «невидимки», как ищейка рыскал черный вертолет, но едва мы углубились в горы и изменилась высота над уровнем моря, погоня отстала.
Позади остались «текучие пески» Гоби. Никита измерял наш путь циркулем дозаправок, оставляя без внимания пограничные рубежи. «Визой» на транзит через границы Казахстана и Китая был наш невидимый самолет.
Мы шли на небольшой высоте, опасаясь высокогорий. От шума «невидимки» бросались врассыпную стада диких лошадей, пасущихся на горных плато, и люди выходили из юрт и глиняных мазанок и долго смотрели вслед небесному рокоту. Внизу замелькали плоские, «чтобы не бросать вызов Богу», крыши тибетских монастырей. Они лепились к скалам, как ласточкины гнезда. В ущельях и на склонах гор паслись яки, похожие на бурые копны. Никита хорошо помнил карту, но попросил укрепить на приборной доске перстень. Ярга в перстне была похожа на намагниченную стрелку. Подрагивая, она вела нас на восток.
Мы простились с Никитой Кожемякиным на границе «страны Снегов». «Невидимка» приземлился на ровной площадке, поросшей неприхотливым «русским» мятликом. Высота в две тысячи метров была пределом для нашего самолета. Улетая в сторону России, Никита Иванович обещал помахать нам невидимым крылом.
Глава 18
Пятая Веда[2]
Тебе задумчивые бонзы
В Тибете ставили костры.
Н. ГумилевПешие паломники в Тибете берут с собой несколько горстей риса, чашку и посох. Кроме этого набора мы набили рюкзаки брикетами прессованного чая. Чай — единственная роскошь в этом краю и желанная плата за теплый ночлег и ужин.
Придавив камнями края старого картона, мы изучали старую, еще «колониальную» карту, которую выменяли в горном монастыре на килограмм прессованного чая. Названия гор и маленьких деревенек были даны сразу на двух языках: английском и бенгали. Где-то среди этой паутины скрывалось последнее звено Златой Цепи.
— Лев? Отзовись! — волховала над картой Маша.
Из всей путаницы только одно название можно было перевести, как «львиное»: долина Симбх-Ири. Вскоре мы убедились, что все уважающие себя путешественники передвигаются по Тибету на джипах, но эта роскошь была явно не про нас. До Симбх-Ири можно было добраться окольным путем на джипе или горными тропами напрямик, перевалив через хребет Каро-Бонги. Мы выбрали короткий пеший путь и стали искать проводника. Туристический сезон почти закончился. В последней декаде сентября в Тибетско-Гималайском регионе обычно выпадает снег, и мы с трудом нашли проводника шерпа, хорошо говорившего по-английски.
Узкая седловина между снежными вершинами не имела названия и на языке шерпов звалась просто Ло — перевал. Наш проводник уверял, что Шембо-Ло, это всего лишь высокогорный перевал на уровне облаков, а сама манящая страна — принадлежит небесам.
Узнав, куда мы собрались, проводник показал нам отмороженную культю.
— Я оставил руку демону Каро-Бонго, — он кивнул в сторону гор. — Провода на перевале рвутся от мороза, птицы мерзнут на лету и падают замертво на землю.
Он долго объяснял, что мы напрасно идем в «страну горных духов».
— Никто из наших не бывал за вершиной Чаланги, — Маша бегло переводила слова проводника. — Совершенные Тибета поставили там капкан времени. Всякий, кто отразится в черных кристаллах, навсегда останется в этих горах. Бесконечность времени и бесконечность пространств сольются, и один день будет длиться дольше века.
Уверенный, что наш «Вергилий» просто набивает цену красочными россказнями, я удвоил плату, и тот, пряча глаза, сдался.
Проводник не врал насчет чудес. По пути мы несколько раз видели ночные шаровые молнии. Там, где при свете дня простирались недоступные склоны, по ночам вспыхивали огни, словно кто-то подавал знаки ярким фонариком. Мы проходили сквозь долины гейзеров и цветущие рощи. Но уже за следующим перевалом лицо обдирал ледяной ветер. Позади осталась долина Дакшасов, где свист и дикие крики раздавались внезапно среди безмолвия скал и так же внезапно стихали, и каждый новый шаг по безжизненному плато отдавался долгим гулом в подземных пустотах под нашими ногами. Мы уходили все дальше в ледяной, отрешенный край. Тёмно-фиолетовое небо казалось еще темнее от блеска снегов, а горы походили на морщинистых старцев в снежных мантиях, безмолвно и грозно взиравших на наши усилия.
