Эдуард Хруцкий - Полицейский
Нет, это был не подкуп, это были знаки взаимного внимания.
У самого дома перед Бахтиным вырос околоточный, поинтересовавшийся, не будет ли каких распоряжений.
Распоряжений не было, и околоточный с миром отбыл.
Чуть левее подъезда стоял городовой. При виде Бахтина он вытянулся во фрунт и гаркнул: — Здравия желаю, ваше высокоблагородие. — Здравствуй, братец. Ты чего здесь? — Пост, ваше высокоблагородие. — Ну, служи.
Бахтин вошел в подъезд мимо вытянувшегося швейцара и подумал, вот почему хозяин сдал ему квартиру по казенной цене.
За городового у входа он по-нынешним непростым временам сорвет с проживающих лишние деньжата.
Дома его встретили Луша и Мария Сергеевна. Подавая чай, старуха радостно поведала Бахтину, как хорошо ее встретили бакалейщик и зеленщик, а городовой, Игнат Петрович, помог донести покупки домой.
— Дождались, батюшка Александр Петрович, вышел ты в люди, совсем как пристав стал.
Должность пристава казалась Марии Сергеевне несбыточным человеческим счастьем.
Бахтин выпил чаю и пошел в кабинет. Убирая в шкаф парадный сюртук, висящий на спинке стула, он с тоской подумал, что ему теперь придется часто надевать форму. И порадовался, что уезжая в командировку в занятый армией Львов для налаживания там сыскной службы, получил полевое офицерское обмундирование, в котором нынче ходили почти все полицейские офицеры, имевшие армейские чины.
Бахтин попросил Марию Сергеевну достать все это из сундука, отгладить и пришить новые погоны. Вот на этом и закончился его второй день в Москве. Накинув серую офицерскую шинель, он вышел на балкон и закурил.
К ночи заметно похолодало. Под ним лежали золотистые огоньки Москвы.
Угадывались бульвары и Знаменка, его сердцу милая, световой полосочкой утыкалась в мост через Москву-реку. Прошел по бульварам трамвай, заискрил голубыми яркими вспышками.
Сколько лет минуло с той поры, когда, побывав на могиле у матушки, он с тощим чемоданом-портпледом сел в третий класс поезда Москва — Санкт-Петербург. И вот опять он здесь. За спиной Петербург, Париж, Варшава, Львов, Ковно, Женева. Это только крупные, значимые в его понимании города. А сколько небольших городков осталось в прежней жизни. Он вернулся в Москву победителем. Он сделал все, что мог, чтобы уехавший в третьем классе юноша приехал в международном вагоне. Так почему же он не чувствует острого счастья победы? Да потому, что никакой виктории не было. И погоны на шинели не любимые военные, а чиновничьи, полицейские.
Вот эти-то погоны и стали замком, навсегда запершим для него дверь в общество. О нем много писали газеты. Репортеры относились к Бахтину с симпатией, прежде всего за то, что он понимал их каторжную работу. О его успехах судачили в модных гостиных, рассказы об убийствах, крупных мошенничествах становились своеобразным острым соусом, приправой повседневным, надоевшим сплетням.
О нем говорили, но никогда не приглашали. Пробиться в общество была одна возможность — перейти в министерство. Но туда его никто не звал. Для общества он был полицейским, чем-то вроде дворника, метущего двор, или ассенизатора.
Он был сыщиком, а общество мало волновали нюансы. Для них что политический, что уголовный сыск считался делом неприличным.
Видимо, оставшись в вакууме, он так и не обзавелся теплой компанией. С сослуживцами как-то не получалось. Скучно ему было. Любовь к Лене Глебовой ушла. Вернее, не любовь, а жгучая память о ней. Видимо, действительно вечность в незаконченности, а ее последний визит к нему словно точку поставил в их отношениях.
Теперь только он начал понимать, что Ирина Нечволодова была единственной женщиной, необходимой ему. Она безропотно ждала его одного слова. А он, внутренне погруженный в воспоминания, воспринимал Иринино чувство без должного внимания.
Вот она и уехала в Лион. А он остался один. Разве все те, короткие, иногда даже яркие, связи, так свойственные одиноким мужчинам; могли заменить ему любовь и внимание Ирины.
Пришло время и остался он с кошкой Лушей и старухой Марией Сергеевной. Дометался, дочитался книжек.
А все-таки он замерз. Бахтин ушел в кабинет, сбросил шинель и начал раздеваться.
Луша уже лежала на диване в ожидании хозяина. Как смеялись все, когда он отправлял в Москву этот старый с истертой кожей диван. А он все равно притащил его за собой, потому что тело его знало каждый бугорок, каждый провал в этом старом чудовище.
Бахтин разделся и лег на прогудевшие радостно пружины.
Луша недовольно уркнула. Часы в гостиной отбили двенадцать раз. Ему показалось, что он и не спал совсем.
— Батюшка, Александр Петрович, проснись же ты, — трясла его за плечо Мария Сергеевна. — Страсти-то какие, горит Москва.
Бахтин вскочил, накинул халат и вышел на балкон. Правее, в районе Пресни плясали языки огня. Звенели где-то вдалеке пожарные повозки, трубили рожки. Пожар был сильным, значит, жди звонка.
Бахтин начал быстро одеваться в форменную полевую одежду.
Привыкшая ко всему Мария Сергеевна уже несла в кабинет кофе и бутерброды.
На столе грянул телефон. Он не зазвонил, а именно грянул, потому что глуховатому прошлому владельцу умельцы-телефонисты поставили какой-то чудо-звонок, который звучал, как колокола громкого боя на миноносце. — Бахтин.
— Господин начальник, докладывает дежурный надзиратель Комаров. Пожар первой категории на пресненских складах «Земгора». — Чьи склады?
— Я же докладывал. Земского союза, на Брестской части, авто за вами выехало, господин начальник.
— Смотрите, господин начальник, как горит-то, — сказал шофер, когда они поворачивали в сторону Пресни, — словно весь город занялся.
В отблесках пожара жила какая-то мрачная красота. Казалось, что пылает весь город от Арбата до Камер-Коллежского вала.
Окна в домах стали темно-рубиновыми, желтый свет фонарей смыли яростные краски стихии, даже фартуки дворников, выскочивших на улицу, были, как у мясников, в жирных красных пятнах.
Чем ближе они подъезжали, тем отчетливее доносился шум беды: яростный треск огня, звон пожарных колоколов, бешеный стук колес по булыгам и человеческие голоса.
— Сюда нельзя… — начал было худой околоточный, командовавший оцеплением, но, признав машину сыскной полиции, отскочил почтительно.
В воротах метались пожарные и городовые. Они складывали у забора тюки, ящики, бочки.
Треск, шипенье, грохот пожарных насосов слились в одну чудовищную ноту.
Бахтин вышел из авто и, заслонив ладонью лицо, пошел к пожару.
— Я здесь, Александр Петрович, — сказал появившийся из дыма Кулик. — Где городовой? — Убит. — Как убит? — Видимо, из револьвера. — Значит, поджог? — Думаю, да. — Где труп? — Прошу со мной.
От гаснущих складских стен шел тошнотворный запах гари.
Городовой лежал на спине, чуть поодаль стоял на треноге фотоаппарат и два человека, один в форме полицейского врача, второй — с петлицами судебного следователя, что-то внимательно осматривали.
— Помощник начальника сыскной полиции, колежский советник Бахтин. — Он приложил руку к козырьку.
— Рад знакомству, судебный следователь Брестского участка коллежский советник Шабальский Ананий Николаевич. Следователь протянул руку.
— Полицейский врач, надворный советник Лямис Генрих Францевич, — представился доктор.
— А это наш чудо-фотограф, господин Тарасов, — сказал Кулик.
— Рад составить знакомство. — Бахтин всем пожал руки. — Что скажете, доктор? — Стреляли в затылок. Думаю, из браунинга. — Почему так думаете?
— Выходного отверстия нет, дырочка аккуратная. Найду пулю, решим. Бахтин наклонился к убитому, осмотрел труп. — Сыщики здесь? — Так точно, — ответил кто-то за его спиной. — Ищите шпору. — Не понял, господин начальник.
— Вторую шпору ищите. Господин Тарасов, сфотографируйте его сапоги. — Слушаюсь. — Посадите его, — скомандовал Бахтин. — Это как? — Обычно, на задницу. Два сыщика посадили труп.
Бахтин наклонился, внимательно рассмотрел мундир. — Валентин Яковлевич, где здесь был цемент? — У входа в караулку. — Она сгорела? — Да нет, караулку построили недавно из кирпича.
— Попрошу Тарасова сфотографировать крупно спину мундира и брюки покойного. — Бахтин снял шинель, протянул доктору. — Подержите-ка, будьте так добры.
Он присел на корточки и начал разглядывать землю. — Где шпора, сыщики? Никто не ответил. Бахтин поднялся и медленно пошел к караулке.
— Вот она, господин начальник. — Сыщик протянул Бахтину шпору с разорванным ремешком-креплением. — Нашли у порога караулки? — Так точно. — Где? — Пойдемте.
Сыщики светили потайными фонарями, у приступка караулки во вмятине лежал еще один обрывок ремешка. — Я специально оставил, — сказал сыщик. — Фамилия? — Полицейский надзиратель Баулин.
— Молодец. Зови фотографа и прикажи городовым стать от трупа до сторожки коридором, сажен в десять ширины, и никого не пускать. — Слушаюсь.
![Эдуард Хруцкий - Полицейский [Архив сыскной полиции]](/uploads/posts/books/165712/165712.jpg)
