К. Сэнсом - Горбун лорда Кромвеля
Я окинул взглядом покрытое снегом болото. Тут и там виднелись заросли заиндевелого тростника и замерзшие лужи стоячей воды; болото тянулось до самой реки, широкая лента которой сверкала вдали. На другой стороне реки темнела возвышенность, поросшая лесом. Нигде не замечалось ни малейшего движения, лишь парочка каких-то морских птиц перепархивала вдали с кочки на кочку. Потом птицы взмыли в воздух и, огласив холодное голубое небо печальными криками, исчезли.
На полпути меж монастырской стеной и рекой я заметил в болоте выступающий холм. На нем виднелись какие-то развалины. По всей видимости, то было место, о котором упоминал брат Габриель, остров, где первоначально был возведен монастырь. Охваченный любопытством, я сошел с тропы и, опираясь на палку, сделал шаг в сторону острова. К моему удивлению, земля под снегом оказалась твердой. Набравшись смелости, я сделал еще один шаг и вновь ощутил под ногами твердую землю. Но то был лишь тонкий слои замерзшей травы; я убедился в этом, когда нога моя внезапно провалилась в чавкающую жижу. Я пронзительно вскрикнул и выронил посох. Трясина неумолимо засасывала мою ногу; я ощущал, как холодная липкая вода заливает кожаные боты, как ледяные струйки текут по голени.
Раскинув руки в стороны, я пытался удержать равновесие, с ужасом думая о том, что вот-вот упаду лицом в жидкую грязь. Левая моя нога по-прежнему стояла на твердой земле, и я перенес на нее весь вес собственного тела, опасаясь, что она вот-вот тоже провалится в бездонную глубь. К счастью, этого не случилось, и, обливаясь потом от страха и физического напряжения, я сумел-таки вытянуть из трясины правую ногу. Недовольно бурча и чавкая, испускавшее гнилостный запах болото рассталось со своей жертвой. Сделав несколько шагов, я без сил опустился на тропу; сердце мое бешено колотилось. Палка по-прежнему валялась на снегу, но я не стал рисковать, пытаясь достать ее. Оглядывая насквозь промокшую, облепленную черной тиной ногу, я на чем свет стоит клял себя за неосторожность. Любопытно, какую мину скорчил бы лорд Кромвель, узнай он только, что посланник, на которого он возлагал столь большие надежды, забрел в болото и утонул, закончив на этом свое бесславное поприще.
– Поделом тебе, старый осел, – произнес я вслух.
Тут шорох, раздавшийся за моей спиной, заставил меня резко обернуться. У распахнутой калитки стоял брат Эдвиг в теплом плаще поверх сутаны и с изумлением смотрел на меня.
– Г-господин Ш-шардлейк, с вами все в п-порядке? – спросил он, и я понял, что он слышал, как я осыпал себя ругательствами.
– Да, брат Эдвиг, – ответил я и со всем доступным мне проворством вскочил на ноги. Грязный и промокший, я, несомненно, производил довольно жалкое впечатление, отнюдь не отвечавшее моему высокому положению. – Я неожиданно оступился. И едва не утонул в болоте.
Брат Эдвиг сокрушенно покачал головой.
– В-вам не с-следовало сюда ходить, сэр. Это очень опасное м-место.
– Только что я имел возможность в этом убедиться. А вы, брат Эдвиг, я вижу, собрались куда-то? Решили немного отдохнуть от праведных трудов?
– Д-да, мне захотелось н-немного прогуляться. П-прогулка на свежем воздухе – лучший способ освежить г-голову. Мы с аббатом как раз навещали б-больного послушника, а после я решил п-пройтись.
Я недоверчиво взглянул на упитанного приземистого казначея. Трудно было представить, чтобы этот толстяк без всякой определенной цели пробирался сквозь заснеженный фруктовый сад.
– Я л-люблю п-приходить сюда и смотреть на р-реку, – сообщил брат Эдвиг. – Это очень успокаивает.
– Да, как и пешая прогулка.
– В-вы правы, сэр. Позвольте я п-помогу вам. Вы с-сильно п-перепачкались.
– Ничего страшного, – ответил я, стараясь сдержать бившую меня дрожь. – Но в самом деле, мне надо скорее вернуться в монастырь.
Мы с братом Эдвигом вошли в калитку и побрели через сад. Я старался идти как можно быстрее, промокшая нога моя на глазах превращалась в глыбу льда.
– Как себя чувствует больной послушник? – осведомился я.
– Ему н-немного лучше, но эти г-грудные болезни на редкость к-коварны, – со вздохом сообщил брат Эдвиг. – Прошлой зимой я сам хворал г-грудной лихорадкой. Две недели мне п-пришлось провести в п-постели, – добавил он, покачав головой при этом грустном воспоминании.
– А как вы считаете, не проявил ли приор излишней суровости в отношении Саймона Уэлплея?
Брат Эдвиг вновь покачал головой, явно не одобряя вопроса.
– Т-трудно с-сказать, сэр. В монастыре н-необхoдима дисциплина. И брат приор строго с-следит за соблюдением в-всех правил.
– Однако, переходя определенные границы, строгость порой превращается в неоправданную жестокость.
– Л-люди должны соблюдать п-правила, – упорствовал монах. – Им н-необходимо знать, что за каждый п-проступок их неминуемо ждет н-наказание. – Он пристально посмотрел на меня. – Разве вы придерживаетесь иного мнения, сэр?
– Смотря что считать проступком. Возможно, я тоже совершил проступок, сунувшись в это болото. Тем более меня много раз предупреждали, что это опасно.
– Вы с-совершили ошибку, сэр, а не п-проступок. И уж конечно, не п-прегрешение. А я сейчас говорю о т-тех, кто упорствует в своих заблуждениях. Им необходимо п-преподать суровый урок. К тому же я не думаю, что б-брат приор виноват в б-болезни послушника. Этот юноша слишком слаб и т-тщедушен. Такому не много н-надо, чтобы захворать.
– Я вижу, брат Эдвиг, этот мир представляется вам чрезвычайно простым и ясным, – заметил я, насмешливо вскинув брови. – Вы видите в нем лишь черное и белое.
Круглое лицо брата Эдвига приняло недоуменное выражение.
– А к-как же иначе, сэр, – пробормотал он. – В этом мире есть ч-черное и есть белое. Грех и добродетель. Бог и дьявол. П-правила устанавливаются не нами. Нам остается лишь следовать им.
– Да. Но теперь эти правила устанавливает король, а не Папа, – напомнил я.
– Конечно, сэр, – с готовностью согласился брат Эдвиг, не сводя с меня преданных глаз. – Тем более незыблемыми представляются нам эти п-правила.
Если в доносе брата Ателстана содержалась хоть малая доля правды, то слова брата Эдвига ничуть не соответствовали его истинным убеждениям. Впрочем проверить, что у него на уме, было невозможно.
– Я слышал, что в ночь убийства эмиссара Синглтона вы отлучались из монастыря, брат Эдвиг? – перевел я разговор на другую тему.
– Д-да. Нашему монастырю п-принадлежат земли в Уинчелси. Отчет управляющего п-показался мне н-неудовлетворительным, и я отправился туда, чтобы все п-проверить на месте. Я б-был в отъезде три дня.
– Могу я узнать, к каким результатам привела ваша проверка?
– Конечно, с-сэр. Я обнаружил, что управляющий н-нас обсчитывает. Впрочем, виной т-тому, скорей всего, была ошибка, а не жульничество. Т-тем не менее я его уволил. Мне не нужны люди, к-которые не умеют т-толком считать.
– Вы ездили один?
– Н-нет, я брал с собой одного из с-своих п-помощников. Старого б-брата Уильяма, которого вы видели в казначействе. – Брат Эдвиг пристально посмотрел на меня. – Ту злосчастную ночь я п-провел в доме управляющего. Ночь, когда б-был убит эмиссар Синглтон. Упокой Господи его душу, – добавил он, возведя очи к небесам.
– У вас много обязанностей, брат Эдвиг, – заметил я. – Хорошо, что у вас есть помощники. Старик и молодой человек.
Брат Эдвиг окинул меня внимательным взглядом.
– Да. Хотя, п-признаюсь, от юнца пока мало п-проку.
– Вот как?
– К-к сожалению, у брата Ателстана нет никаких с-способностей к подсчетам. К-кстати, я п-приказал ему найти книги, о которых вы г-говорили. С-скоро они будут доставлены в вашу к-комнату.
Тут брат Эдвиг поскользнулся и едва не упал. Я поддержал его под локоть.
– Благодарю вас, сэр. Пресвятая Дева, до чего н-надоел этот с-снег.
Остаток пути браг Эдвиг сосредоточенно смотрел себе под ноги, и мы почти не разговаривали. Оказавшись во внутреннем дворе, мы расстались; брат Эдвиг вернулся в свое казначейство, а я направился к лазарету. Я чувствовал, что настала пора немного перекусить. Мысли мои вертелись вокруг казначея; этот самодовольный толстяк, в ведении которого находились все монастырские капиталы, ощущал себя чрезвычайно важной персоной. Но несомненно, он был всей душой предан монастырю. На что он готов во имя своей обители? Способен ли он, скажем, на мошенничество, которое, по его мнению, пойдет монастырю во благо? Или же подобное нарушение границы меж черным и белым представляется ему недопустимым? Этот человек не вызывал у меня ни малейшей симпатии, но, как сказал я прошлой ночью Марку, на этом основании никак нельзя подозревать его в убийстве. И напротив, расположение, которым я проникся к брату Габриелю, никоим образом не освобождало его от подозрений. Я тяжело вздохнул. Когда имеешь дело с людьми, трудно сохранять беспристрастность.
