Валентин Лавров - Кровавая плаха
На трибунах творилось нечто невообразимое. Ругали «убравшуюся» Ночь, кляли Прахова. Тем временем девица получила в кассе громадный выигрыш, села на поджидавшего ее лихача и укатила в неизвестном направлении.
Давно известно: там, где есть азарт, тотализатор и деньги, всегда найдутся лихие люди.
СоблазныРесторан «Крым» на Цветном бульваре в доме № 2 пользовался у полиции самой дурной славой. Здесь обретались карточные шулера, конокрады, удачливые воры и прочая шваль.
Именно сюда приехала знакомая нам компания — девица и двое мужчин. Девицу звали Настей Новичковой. До весны прошлого года она жила в старинном городке Угличе. Но, приехав в Москву на короткую побывку к дальним родственникам, она познакомилась с некой тетей Клавой. Это была веселая толстая старуха, носившая яркие платки и знавшая решительно всех в громадном городе. Родом она тоже была с Волги, но еще в молодом возрасте перебралась в столичный град, где и прижилась.
— Вот, Насть, погляди ты на себя в зеркало: румяна, полна, уста у тебя алые — ну просто загляденье! Прямо картина какая! Тебе бы надо жениха хорошего, купца богатого!
Девушка застенчиво опускала глаза:
— У меня есть жених в Угличе, маляром работает!
— На кой ляд он тебе нужен? От него краской будет пахнуть, в дом не войдешь. И сколько он в месяц наработает со своей малярной кистью? От силы рублей сорок. А ты за день можешь сотенную иметь. Только захочи, тетя Клава завсегда симпатичной красавице поможет.
Настя отлично понимала, о чем идет речь. Первый раз она испытала жгучий стыд. Во второй задумалась: «Все так делают! Не обманывает ведь тетя Клава, и впрямь сто рублей заработаю. И про какого купца она все твердит? Может, он мне полюбится, а я ему покажусь? Может, он еще не просватанный? И так я ему понравлюсь, что предложит руку и сердце, поведет под венец!»
Тетя Клава, словно мысли подслушала, твердила:
— А что, бывает! Вроде хотел только разок, только вечерок провести, а там, глядишь, голову потерял. Вот у нас одна девица в Зарядье…
И далее следовали истории про «счастливых девушек». Все сроки возвращения домой давно прошли. Отец, учитель гимназии, прислал сердитое письмо, в котором грозил, что ее в Углич «доставит полиция».
Но шум большого города, блестящие витрины богатых магазинов, нарядные женщины и прекрасно ухоженные мужчины притягивали девушку со страшной силой. Однако деньги все кончились, и Настя давно жила на хлебах тети Клавы.
Наконец, преодолевая застенчивость, Настя сказала:
— Посмотреть бы, какой он, этот купец?
Тетя Клава обняла девушку:
— Наконец-то, вот и умница! Я скажу дяде Прохору, он и обрадуется. Твое дело — вести себя скромно и ни в чем ему не перечит. Тогда «катюшу» получишь.
Дня через два приехал дядя Прохор — мужик купеческого вида лет сорока с громадной бородой. Тетя Клава нарядила, намазала девушку и свела ее вниз. Там в карете сидел новый знакомый.
Карета повезла их на близкую Неглинку, в маленький продымленный ресторанчик под пышным названием «Роше-де-Канкаль». Купец заставил девушку пить шампанское. Она вначале слабо сопротивлялась, потом, выпив бокал шипящего, разошлась, развеселилась. Купец оказался веселым и щедрым. Вынув из кармана коробочку, протянул:
— Вам наш сюрпризец!
Настя раскрыла коробочку и ахнула:
— Какие прелестные сережки, золотые!
Потом пили еще и еще.
…Очнулась девушка в незнакомой комнате: широкая кровать, плюшевые портьеры, ковер на полу. Выяснилось: в гостинице этажом выше ресторана. Купца уже не было, но на столике лежали обещанные сто рублей.
Девушка разрыдалась. Решила: «Отравлюсь! Или утоплюсь. Такой позор! Если узнали бы родители, какой дурной стала их дочь».
Но дня через два успокоилась. Купила себе новую шляпку с алыми лентами и платье из полубархата, но очень хорошего, от настоящего не отличить. Еще десять рублей дала тете Клаве — на харчи!
И уже без угрызений совести и страданий она встречалась с новыми «гостями»: молодыми, старыми, симпатичными, беззубыми, но всегда одинаково отвратительными. Тетя Клава все больше денег забирала себе, все меньше доставалось Насте.
Пришел день, когда они разругались — и Настя ушла жить в меблированные комнаты в Столешниковом переулке. Хозяином комнат был 45-летний мужичишка Николай Викторов, служивший еще и на ипподроме: то конюхом, то рабочим, то контролером.
Началась для Насти жизнь столичная.
Сейчас она сидела с Николаем и его братом Василием в «Крыму», курила папиросы и слушала разлагольствования собеседников.
НаблюдательностьБратья были веселые — и не без причины.
Николай, осушив фужер с водкой, хрустел малосольным огурчиком и хвастал:
— Я еще в прошлый раз засек, что Прахов усатому весь расклад на бега выдал. Шельмуют, стервецы! Но по-умному, не зарываются. Усатый не может делать ставок, тут же заметят, стремно это.
Василий солидно поддакнул:
— Понимаю так, что на мелочи они не размениваются. «Всероссийский дерби» ждали.
— Я об этом смекнул, — уточнил Николай. — Стал наблюдать за Праховым. На весеннем дерби на моих глазах усатый подошел к Прахову, тот шепнул ему что-то — точно как нынче. Не мог же я за ним в кассу бежать! Тогда фавориты тоже проиграли.
Василий усмехнулся:
— Сегодня мы все не оплошали, вот сорвали девять «катюш» — капитал! Гуляй со смаком! Эх, жизнь хороша! И брательник мой — что надо!
Еще выпили.
Николай самодовольно произнес, обращаясь к Насте:
— Вообще-то я с детства был особый, не то что все. Брат кивнул, рот у него был набит закуской.
Положение во гроб— Мне, Насть, всего семь годков было, а я на спор голубям головы рвал. Сам малыш, а в руках — железо!
Брал евонную голову, зажимал намертво меж пальцев — ррраз! — и кровь из горла хлещет. За полстакана водки представлял.
— Даже мужики на тебя удивлялись, — промычал Василий, — крутой ты был. Водку хлестать стаканами стал лет с тринадцати…
— С двенадцати, — уточнил Николай. — А с пятнадцати бабам под юбку лазить научился. Шустрый я был на это дело, нисколько не стеснялся. А в тридцать лет мне счастье привалило…
— А, это когда дядюшка Терентий Григорьевич тебе наследство оставил!
— Правильно, Вась! Одному мне. Я на те деньги и завел себе меблированные комнаты. Если бы на бегах я столько капиталу не просаживал, я бы оченно роскошно жил.
— Ты, Коль, расскажи Настасье, как тебя после получения наследства хоронили.
Николай аж весь засветился, расцвел от приятных воспоминаний:
— Что было, вспоминать жутко! Вошел я во все права владения, пил от радости неделю или две, не помню.
Василий хихикнул:
— Это ты тогда заспал!
— Не перебивай, я для Насти рассказываю. Пил я, пил, а однажды утром мать ко мне в комнату пришла, а я лежу весь уже зеленый и не дышу. Заголосила: «Колька, дескать, от перепою помер!»
Пришел полицейский доктор, потому как дело темное. Я уже с богатством — вдруг отравили! Дело требует следствия. Послушал он меня, пощупал, в глаза посмотрел и сделал резолюкцию:
— Есть серьезные основания думать, что труп помер от введения в организм большого количества яду. Забираем для вскрытия!
Мать заголосила:
— Не дам портить мертвого сыночка, ножами тело белое резать!
Врач уперся:
— Надоть вскрывать, и никаких сомнений! Спасибо Ваське, он доктору «красненькую» сунул, тот и отвял, написал разрешение на похороны.
Василий пошутил:
— За светлые воспоминания надо пропустить «светленькой»!
Выпили водки. Николай повернулся к Василию:
— Много мне венков натащили?
— Гроб богатый, с глазетью заказали! Цветы, веночки, милостыня нищим, стол для поминок накрыли — все в лучшем варианте. Как у людей. Я сам проверял, чтобы могилу на Алексеевском кладбище внутри досками обложили и лапника накидали — не день брательнику лежать, века!
— Ты об этом, как со мной прощались, расскажи!
— Не гони, не лошадь! В общем, приготовили дорогого Коленьку в последнюю дорогу. Обмыли, обрядили, в гроб положили, венчик на лоб — покойник первый сорт. За службу заплатили, на ночь в церковь поставили. Прямая дорога на небо!
Утром из церкви забрали, к могиле поднесли, все попрощались. Пора закрывать крышку и закапывать.
Землекоп с гвоздями и молотком подошел, стал крышку надвигать и вдруг как заорет, заблажит и бегом, бегом — только сапоги промеж могил мелькают.
Что за конфуз, чем наш покойник не потрафил?
Догнал я его, в морду стукнул, а потом спрашиваю:
— Ты, паразит, зачем семейное торжество срамишь?
А могильщик трясется и говорит:
— Твой покойник носом двигает!
