Наталья Александрова - Тьма над Петроградом
Василий двинулся на карлика вперевалку, широко загребая кривыми ногами в широченных штанах. Подойдя к Шарику Ивановичу вплотную, попытался ухватить того за шкирку, но шустрый карлик, оправдывая свое прозвище, подкатился к нему и изо всех сил боднул в живот крепкой круглой головой.
Василий охнул, глаза у него полезли на лоб, он согнулся пополам и стоял в такой позе, хватая воздух ртом.
Отдышавшись, он выкрикнул:
– Ах ты, клоп поганый, мелочь пузатая! Ты что о себе воображаешь? Я же тебя щас на Смоленское кладбище без очереди пристрою! Главное дело, тут неподалеку!
С этими словами он вытащил из рукава длинный нож и угрожающе замахал им в воздухе.
Борис настороженно огляделся и тоже незаметно вытащил нож.
– Спрячь перо! – сквозь зубы бросил ему карлик. – Свои собаки грызутся, чужая не приставай! Ты тут человек посторонний, тебя наши свары не касаются. А с этим чижиком я сам разберусь!
Он снова покатился на противника, но на этот раз еще ниже пригнулся и ловко подбил его под коленки. Василий не удержался и во весь рост плюхнулся на заплеванный семечками пол трактира. Карлик вскочил на него верхом, выкрутил руку с ножом и, отобрав нож, спрятал к себе за голенище.
– Да я ж тебе… да я ж тебя… – бормотал посрамленный блондин, безуспешно пытаясь сбросить с себя ловкого карлика.
– Ну, так кто у нас плясать будет? – пропыхтел Шарик Иванович и визгливо затянул: – «Эх, яблочко…»
– Братцы, что ж это творится! – заверещал Василий. – Сделайте же что-нибудь!
Его приятели, до сих пор с интересом следившие за представлением, начали подниматься из-за стола, чтобы помочь попавшему впросак дружку и проучить нахального карлика. Однако в это время из-за углового столика встал сутулый пожилой мужчина с изрытым оспой плоским лицом и длинными, свисающими до колен руками. Во всем облике этого человека было что-то неуловимо пугающее, как будто сама смерть оставила на его лице свою печать.
– Эй, сявки, порезвились – и будет! – проговорил он низким, как будто из-под земли доносящимся голосом. – Кончай базар, мелюзга, а то в порошок сотру!
Приятели Василия разом сникли.
– Ты чего, дядя Прохор, – подал голос один из них. – Мы же к тебе со всем уважением, а что этот маломерок не ко времени раздухарился, так мы не виноваты…
– Это не маломерок, а авторитетный урка! – пророкотал сутулый и повернулся к карлику: – Здорово шамал, Шарик Иванович! По какому толку прикатил?
– По такому толку, что нужен мне Семен Степанович по срочному делу. Миколка меня к нему с ботвой послал. Турман ботал, что он здесь, в «Эдельвейсе», чалился…
– Чалился, было дело! – солидно кивнул Прохор. – Только тут шумно стало, и он перекантовался в «Маньчжурию». Так что греби туда, не ошибешься!
– Бывай, Прохор! – Карлик соскочил с красного от позора Василия и покатился к выходу.
Вслед ему неслось из граммофонной трубы:
…Началась война
Буржуазная,
Озлобился рабочий народ,
И по камешку,
По кирпичику
Растащили мы этот завод…
– Ну, в «Маньчжурии» мы его непременно застанем! – проговорил карлик, выкатившись на улицу.
– А кто этот Прохор? – поинтересовался Борис, у которого все еще стояло перед глазами плоское, изрытое оспой лицо незнакомца.
– Что, приглянулся? – усмехнулся карлик. – Тебе рано еще к Прохору! Прохор – он на Смоленском кладбище лопатой машет, могилы копает. По похоронной части… набожный он человек, Священное Писание лучше любого попа знает, все посты блюдет…
– Могильщик, что ли? – удивленно проговорил Ордынцев. – Почему же его все так боятся?
– Потому что в могилку-то никто не торопится… Прохор, он ведь не только копает могилки. Он, ежели кого зарыть поскорее надо, поспособствовать может. Ежели кому, к примеру, жена надоела или, наоборот, муж, если компаньон торговый мешает или еще кто – к Прохору обращаются, и он за деньгу помочь может… мешал человек, глядишь – и нет его!
– Так он убийца? – Борис невольно поежился. – А ты говоришь – набожный человек!
– Очень набожный! – подтвердил карлик. – Ему иначе никак! Грехов-то на нем много, отмаливать надо… как говорится, не согрешишь – не покаешься…
За разговором они перешли Тучков мост и углубились в тихие переулки Петербургской стороны. Шарик Иванович уверенно шел знакомой дорогой и вскоре привел своих спутников к неказистому двухэтажному домику, над первым этажом которого красовалась выцветшая, криво повешенная вывеска: «Маньчжурия». Чай, сушки, бублики и другие напидки».
Знатоки подразделяли питерские трактиры на две главные категории: «серые» и «грязные». «Серые» трактиры предназначались для средней публики, располагающейся на социальной лестнице между людьми вовсе бедными и вполне достаточными – то есть для самых мелких служащих и торговцев, для уличных разносчиков и «холодных» сапожников, для артельщиков, приказчиков и канцеляристов, начавших уже спиваться и быстрыми шагами двигающихся к полной и беспросветной нищете. В эти «серые» трактиры посетители заходили не для того, чтобы поесть или согреться – они шли сюда, чтобы выпить рюмку водки, и на одной рюмке никогда не останавливались. Все в этих трактирах было устроено с таким расчетом, чтобы посетитель выпил и вторую рюмку, и третью, и четвертую – короче, чтобы он разошелся и пил до тех пор, пока у него в кармане остались хоть какие-то деньги. Держали такие трактиры по большей части выходцы из Ярославской губернии, почему в народе называли трактирщиков «ярославцами».
В отличие от «серых» «грязные» трактиры предназначались для чернорабочих, извозчиков, приехавших на ярмарку крестьян и прочей подобной невзыскательной публики. Такие трактиры состояли обыкновенно из двух-трех низких тесных комнат с тяжелым, душным воздухом. Народу сюда набивалось сколько влезет, так что порой и повернуться было трудно. Мебель состояла из простых, едва оструганных столов и скамей, посуда была деревянная, и вряд ли ее кто-нибудь мыл. Зато здесь всегда было жарко натоплено, и извозчики, намерзшиеся на козлах, приходили в эти трактиры погреться и закусить, да часто и засыпали прямо за столом. В этих же трактирах часто скрывались беглые каторжники, преступники и прочий подозрительный люд: ни городовые, ни агенты сыскной полиции сюда не совались, и беглый человек мог себя чувствовать здесь в полной безопасности.
Именно таким «грязным» трактиром когда-то была наверняка и «Маньчжурия», куда привел Шарик Иванович Бориса и его верного оруженосца Саенко.
Заглянув в трактир, Борис невольно попятился: оттуда пахнуло на него густым спертым воздухом, пропитанным ароматами дешевого пива, прокисших щей, крепкого табака-самосада и того непередаваемого запаха, который повсюду следует за ломовым извозчиком.
– Неужели ваш король налетчиков проводит свое время в таких затрапезных заведениях? – спросил Борис у Шарика Ивановича, переминаясь на пороге «Маньчжурии» и не решаясь предпринять вторую попытку войти внутрь.
– Семен Степанович – он человек с фантазией, – пояснил карлик, смело входя в трактир. – Вчера, допустим, у него была фантазия посидеть среди приличной публики, в «Квисисане» или у Доминика, а сегодня у него фантазия – пить с пересадками по самым разудалым трактирам. А потом, господин хороший, возьми ты в расчет: за ним, за Семеном Степанычем, уголовка по пятам бегает, как гончие за зайцем, да и ГПУ не отстает. В дорогом-то ресторане не ровен час и застукают, а здесь-то можно не беспокоиться, здесь хоть полк солдат спрячь – никто не найдет! Опять же, мил человек, ты не думай, что он, Семен-то, с извозчиками вместе гуляет. Здесь, в «Маньчжурии», тоже получше комнаты имеются, для чистой публики да для своих!
Борис и Саенко следом за карликом протискивались через битком набитое помещение. Воздух здесь был такой, что даже видавший виды Саенко покраснел как рак и как тот же рак выпучил глаза. Однако здешним завсегдатаям, извозчикам и землекопам, грузчикам и чернорабочим, вплотную друг к другу разместившимся за длинными некрашеными столами, это было нипочем – они чувствовали себя как дома и пили кто чай, горячий и черный, как африканская ночь, кто водку такими же гранеными чайными стаканами.
Какой-то вдрызг пьяный извозчик поднял голову, огляделся по сторонам мутным взглядом и запел без лада и мелодии разухабистую «Китаяночку»:
После чая, отдыхая,
Где Амур-река течет,
Я увидел китаянку…
Карлик уверенно протолкался через первую комнату и толкнулся в неплотно закрытую дверь. Из-за этой двери ему сказали что-то на лиговском языке, и он на том же наречии бойко ответил. Дверь со скрипом отворилась. Карлик пронырнул внутрь, сделав своим спутникам знак следовать за собой.
Вторая комната была поменьше первой, но гораздо свободнее, потому что здесь размещалось только два стола, составленных вместе, за которыми расположилась одна компания.
