Джайлз Брандрет - Оскар Уайльд и смерть при свечах
Я задумался над его словами — что он имел в виду, говоря: «мы добьемся большего»?
— Вы поверили Беллотти, когда он сказал, что карлик его сын? — спросил я.
Оскар ответил не сразу.
— Да, — задумчиво проговорил он, опуская салфетку. — Я ему поверил. Он поразил меня, но я верю Беллотти. У него нет причин лгать.
— Я ему не верю, — заявил я.
— А я знаю, что это правда, и что карлик посещает женскую психиатрическую больницу в Рочестере по вторникам. Джимми и еще один из моих шпионов проследили за ним.
— Я все равно не верю Беллотти, — упрямо повторил я. — И он мне не нравится.
— Разве он может кому-то нравиться? — улыбнулся Оскар. — А как вам каноник Куртни и его приятели?
— Они мне симпатичны.
— Я рад, что вы разделяете мои вкусы. Реальная жизнь человека часто не имеет ничего общего с той жизнью, которую он ведет, — воображаемая жизнь, или мечты о ней, недостижимые мечты. Внутри этого необычного клуба каноник Куртни и его занятные спутники наделены особой свободой и живут так, как им хочется. Между двенадцатью и четырьмя часами они становятся самими собой. Они оживают, и я им завидую.
— Как вы считаете, может ли кто-то из них быть убийцей? — спросил я.
— Вы имеете в виду Астона Апторпа?
— Да, — сказал я. — Он любил Билли Вуда, но Билли Вуд полюбил кого-то другого…
Оскар задумчиво посмотрел на свой кекс.
— Говорят, что каждый, кто на свете жил, любимых убивал…[84] У него был мотив, тут вы правы. И имелась возможность.
— Однако все они утверждают, что никто не выходил из комнаты, значит, у Апторпа есть алиби.
— Скажите-ка мне, сегодня, когда мы с ними разговаривали, все они находились в комнате?
— Думаю, да. Разве нет?
— Нет. Апторп дважды выходил облегчиться. И Беллотти. Стоук Талмейдж вышел один раз. Однако вы ничего не заметили. Если же и обратили на это внимание, то решили — и правильно, — что они следовали зову природы, и сразу забыли о том, что они отлучались. Апторп, как и любой из них, тридцать первого августа мог на несколько минут покинуть комнату и не привлечь к себе никакого внимания. Вполне достаточно времени, чтобы пересечь улицу и совершить убийство, так мне кажется.
Однако я не почувствовал убежденности в его голосе.
— Расскажите мне о человеке, который там не присутствовал, — попросил я.
— О Дрейтоне Сент-Леонарде?
— Вы знакомы?
— Нет.
— Но вам известно его имя.
— Я догадался о том, как его зовут, — сказал Оскар.
— Вы догадались?
— Это было совсем не сложно. Астон Апторп, Астон Тирролд, Саттон Куртни, Беррик Прийор, Стоук Талмейдж… Дрейтон Сент-Леонард. Это названия деревень в Оксфордшире, вероятно, в приходе, где «каноник Куртни» возглавлял католическую школу до того, как его лишили духовного сана. И не нужно удивляться, Роберт. Nom de guerre[85] не делает из человека преступника. Настоящее имя Генри Ирвинга — Джон Бродрибб.
Глава 19
27 января 1890 года
«Настроения быстро меняются, — любил повторять Оскар. — В этом их главная прелесть».
Конечно, расслабленное настроение, в котором я оставил моего друга после чая, выпитого нами в «Савое» во вторник днем, полностью испарилось, когда мы с ним сели в поезд, отправлявшийся в Бродстэрс в четверг, в девять утра. Оскар устроился в углу вагона первого класса, закутавшись в пальто и подняв каракулевый воротник до самых ушей, и печально смотрел на мутные дождевые капли, которые одна за одной стекали друг за другом по грязному стеклу.
— Здесь неуютно, Роберт, — пробормотал Оскар. — Очень неуютно.
Я слишком поздно понял, в чем проблема. Оскар забыл захватить с собой сигареты. У меня их тоже не было, а поезд уже тронулся.
— На платформе в Тонбридже есть табачный киоск, — сказал я.
— Тонбридж! — Оскар вздохнул. — До него целый час езды. Это длиннее, чем «Распятие» Стейнера![86] И так же мучительно. Я очень устал.
По мере того как наш поезд медленно тащился по пригородам южного Лондона, Оскар все громче барабанил ногтями по металлической пепельнице, прикрепленной к двери вагона.
— Переключите мое внимание, Роберт! — потребовал он. — Отвлеките, расскажите о своем разводе.
— Мне нечего рассказывать, — ответил я.
— Но что-то должно быть!
— Фокстон, адвокат, замолчал. Я уже несколько недель не получал от него сообщений. От Марты тоже. И я не собираюсь дразнить собак. Боюсь, мне нечего вам рассказать.
Оскар снова вздохнул и прикрыл глаза. От Южного Кулсдона до Натфилда мы ехали погрузившись в молчание. В Годстоуне, где поезд сделал короткую остановку, я решил, что сумею разжиться сигаретами у молодого человека, которого заметил на платформе. Он был одет в гленгарри[87] и накидку, его лицо скрывало облако дыма. Он только что закурил сигарету и держал в руке портсигар. Сначала мне показалось, что он собирается сесть в наше купе, но он увидел нас и двинулся дальше. Когда поезд отошел от станции, Оскар зашевелился, с трудом сдержал зевок и бросил на меня укоризненный взгляд.
— Как давно вы знаете Джона Грея? — спросил я.
— Какой странный вопрос, — сказал Оскар, медленно наклоняясь вперед. — Почему вы спросили?
— Без всякой причины, — ответил я, пожалев, что заговорил об этом прямо.
— Но у вас должна быть причина, Роберт, — раздраженно возразил мой друг.
— Никакой причины, — настаивал я. — Просто я хотел поддержать разговор.
— Если бы вы спросили о «Ричарде III» в постановке Генри Ирвинга, о погоде в Дувре или о влиянии отмены рабства на экономику Кубы, я бы вас понял, Роберт. Но вы интересуетесь, когда один джентльмен познакомился с другим, значит, «проводите расследование». Так почему вы меня спросили?
— Это не важно, — я замахал руками в надежде, что мне удастся показать, что мой вопрос был пустяковым.
— Не вызывает сомнений, что ответ на ваш вопрос значения не имеет, — заявил Оскар, который переместился на самый краешек сиденья и наклонился ко мне. — Важен вопрос. Вы задали его в своей обычной манере — прямо, без экивоков и совершенно неожиданно — по той простой причине, что он вас занимает. Вы ждали момента, чтобы спросить меня об этом. Думаю, вы обратились с ним ко мне потому, что он интересует Эйдана Фрейзера, не так ли? Я прав?
Я промолчал. Мне не хотелось лгать своему другу.
Оскар снова принялся барабанить пальцами по металлической пепельнице.
— Инспектор Фрейзер ведет себя довольно странно, — негромко сказал Оскар. — Он красив, умен, дружит с Конаном Дойлом. Мы с ним должны были бы легко сойтись, но…
— Что? — спросил я.
— Совершенно очевидно, что ему не нравятся люди, с которыми я имею дело. Фрейзер им не доверяет.
Я начал было протестовать.
— Нет, Роберт, это правда. За исключением Артура и вас — и, возможно, принца Уэльского, премьер-министра и поэта-лауреата[88], а также, с некоторыми оговорками, мистера Ирвинга и мисс Эллен Терри — инспектор Фрейзер испытывает сильнейшую неприязнь к окружению Оскара Уайльда. Он мне так и сказал. Разве вы не присутствовали, когда он пытался убедить меня не продолжать расследование? Он считает моих друзей «врагами». Я полагаю, Фрейзер презирает Джона Грея из-за того, что подозревает его в том, что он музыкален.
— А это преступление?
— Судя по всему, с 1885 года в соответствии с Поправкой к Уголовному праву.[89]
Я рассмеялся.
— Почему вы смеетесь? — спросил Оскар.
— Разве это не шутка?
— Увы, нет.
Я был озадачен. Наступило долгое молчание.
— Я понятия не имел, что Джон Грей музыкален, — наконец заговорил я. — На каком инструменте он играет?
— Он не играет на музыкальных инструментах.
— И, конечно, он не композитор?
— Верно.
— Значит, он дирижер?
Оскар улыбнулся, продемонстрировав мне свои неровные зубы.
— Ах, Роберт. Мы говорим о разных вещах. Очевидно, вы слишком много времени провели во Франции. Вы не знакомы с английским сленгом полусвета. Когда говорят, что мужчина «музыкален», это имеет совсем другое значение. Таким образом хотят намекнуть, что в вопросах телесных нужд он может быть приверженцем греческой любви.
— Ах вот оно как, — пробормотал я и покраснел.
Снова наступило молчание.
Не думаю, что в 1890 году знали слово «гомосексуалист». Если и знали, то мне об этом ничего не известно. В наши дни на любой вечеринке вы можете услышать словечки «гомик» или «педик», которыми регулярно перекидываются без малейшего смущения, но в викторианскую эпоху подобные темы вслух не обсуждали — и никто от этого не страдал. Сейчас о том, что Оскар и его друг, лорд Альфред Дуглас, стали называть «любовью, которая не осмеливается громко произнести свое имя», можно услышать в любое время и в любом месте, но тогда действовали иные правила. Пятьдесят лет назад светский человек, вне всякого сомнения, был знаком с таким понятием, как сексуальные отклонения, но открыто о них не говорили.
