Леонид Юзефович - Триумф Венеры. Знак семи звезд
— А вот же, вот! — говорил Левицкий, тыча холеным ногтем в самый низ реестра.
Действительно, под номером девятым и последним значилась некая госпожа Стрекалова, жена чиновника Межевого департамента, имевшая даже адрес. Написано было: «Кирочная улица, дом неизвестен». Левицкий сказал, что князь познакомился с ней осенью, во время гуляния на Крестовом острове. Когда они вдвоем качались на качелях, а муж дожидался внизу, покойный назначил ей первое свидание. С тех пор, если у него и были другие увлечения, то мимолетные.
— А эти? — Иван Дмитриевич прошелся пальцем по остальным номерам реестра.
— Так вы же сами велели за два года, — сказал Левицкий.
Иван Дмитриевич прикинул, что с осени любовь и ревность хозяйки рыжего пуделя или охотницы до тарталеток с печенкой должны были утратить убойную силу, как пуля на излете. И все-таки для очистки совести он решил поинтересоваться, кто из этих дам посещал княжескую спальню и, следовательно, мог знать про сонетку.
Левицкий резонно заметил, что князь как дипломат и человек общества очень пекся о своей репутации, к тому же и карьера его была далеко не закончена. То есть он мог изредка привезти к себе номер, скажем, третий, но лишь ночью и будучи в порядочном подпитии, когда забывается всякая осторожность, а вообще-то навещал своих пассий на дому.
Пригласили княжеского кучера, и тот сказал, что да, было дело под Полтавой, возил он барина в Кирочную улицу, в дом, где внизу зеленная лавка.
— Межевые чиновники часто отлучаются из Петербурга, — шепнул Левицкий.
Попутно выяснилось, что княжеский камердинер прежде служил там же, в Кирочной, и лишь месяц назад занял нынешнее место.
— До него Федор был, — сказал кучер. — Хороший лакей, беда пить стал. Впьяне китайские чашки побил. Лучший фрак у барина во дворе развесил, чтоб ветерком продуло, и аккурат под вороньим гнездом… Да он вчера приходил, Федор-то, жалованье просил недоплаченное. Ну, барин ему тот фрак с чашками и припомнили. А как же! Нашему брату спускать нельзя…
Все так, но Иван Дмитриевич еще утром обратил внимание, что чересчур прост княжеский камердинер. Не таковы бывают камердинеры у сиятельных особ, на мыльницы не зарятся. Похоже, не случайно этот малый перекочевал с Кирочной в Миллионную. Ишь, сокровище! Тут было над чем поразмыслить.
— Вот оно что делает, вино-то! — говорил кучер, объясняя, как найти дом, где живет теперь бывший княжеский лакей Федор.
Иван Дмитриевич посмотрел на Константинова, затем перевел взгляд на Левицкого и приказал:
— Сходишь, приведешь его сюда.
Левицкий оскорбленно поджал губы при таком поручении. Пришлось его малость поучить: пускай морду-то не воротит, привыкает, а то навострился на казенные деньги с князьями в вист играть и больше никаких дел знать не хочет. Дудки-с!
Когда он ушел, Иван Дмитриевич с Константиновым отправились в кухню, подкрепились там холодной жареной свининой, которую приготовили князю на завтрак.
— Времени нет домой ехать, — обсасывая хрящик, сказал Иван Дмитриевич, — а то ни за какие деньги этого порося кушать бы не стал. Все равно что за покойником штаны донашивать.
— И правда, — с набитым ртом поддакнул Константинов. — Последнее дело.
Он был калач тертый, понимал, что для теплоты отношений полезно иногда и возразить начальству, но перед новым патроном устоять не мог — всегда соглашался.
— И не жри тогда! — рассвирепел Иван Дмитриевич. — Чего расселся? Ты вообще кем служишь-то? Козлом при конюшне? А ну, марш по трактирам! Если кто французскими золотыми расплачиваться станет, пускай хватают и ко мне волокут.
Константинов исчез, а Иван Дмитриевич заглянул в каморку камердинера. Тот понуро сидел на своем чемодане, со дна которого Рукавишников извлек серебряную мыльницу.
— И взял, — вслух продолжил камердинер мучившую его мысль. — За апрель-то мне кто теперь жалованье заплатит?
— Заплатят, — пообещал Иван Дмитриевич. — Их величество Франц-Иосиф, император австрийский, он же венгерский король, этого так не оставит… Скажи лучше, ты раньше у Стрекаловых служил?
— У их, — равнодушно кивнул камердинер.
— Это место тебе барыня нашла? Стрекалова?
— Она.
— И сама часто здесь бывала?
— Иной раз бывала.
— А зачем?
— Поди, без меня знаете. Покойник был мужчина видный, у нее тоже самое главное, как у всех баб, — не поперек.
— Ладно… Ты когда сегодня утром на улицу побежал, парадное было открыто? — спросил Иван Дмитриевич.
— Ага.
— А ключ?
— Изнутри торчал.
— Вечером, пока князь отдыхал, никого из гостей не было?
— Никого.
— А парадное?
— Если барин дома, они его не запирали. Только на ночь. Ключ в коридоре клали, на столике… За мыльницу-то меня судить будут или как?
— Погоди! Положим, ты здесь, у себя, а князь — в спальне. Как он тебя позовет?
— Там сонетка есть в изголовье. Шнурочек такой. А колоколец — вон он.
— Сбегай-ка, — приказал Иван Дмитриевич. — Дерни.
Через минуту стальной язычок заливисто затрепетал, ударяясь в медное нёбо, — звонок был исправен.
— Что же это князь тебя ночью не позвал, как его душить стали? — спросил Иван Дмитриевич, когда камердинер вернулся.
Тот сразу смекнул, в чем его могут обвинить, завыл дурным голосом:
— Не звонили они мне! Ей-Богу, не звонили! Верите ли?
— Нет. Не верю, — сказал Иван Дмитриевич, хотя наверное знал, что камердинер говорит правду. Мыльницу взял, бестия, а князя не трогал. И звонка не слыхал, не мог слышать, потому что и не было его, звонка-то.
Все это Иван Дмитриевич отлично понимал, однако еще раз повторил:
— Не верю.
Пускай, сукин сын, помучается, ему не вредно.
Итак, бедного князя нарочно перевернули ногами к изголовью, чтобы он не мог дотянуться до сонетки и позвать — на помощь.
Картина постепенно прояснялась.
Убийцы вошли в дом между восемью и десятью часами вечера, когда фон Аренсберг отдыхал и наружная дверь была открыта. Сперва притаились в вестибюле — за вешалкой, может быть, а после того, как князь уехал, перебрались в гостиную. Сидели с ногами на подоконнике, за шторой. Попивали водочку. Дождались, убили, взяли со столика ключ и ушли.
3Какими сведениями руководствовался Певцов, чтобы из числа обучавшихся в Петербурге болгарских и сербских студентов отобрать троих, которые затем доставлены были в Миллионную, какие изучал секретные досье и картотеки, об этом Иван Дмитриевич так никогда и не узнал: жандармские тайны не имеют срока давности. Тут и доверенный агент Константинов был бессилен. А уж он-то знал все, вплоть до того, по каким дням недели начальник департамента полиции спит со своей юной супругой. Для Ивана Дмитриевича это имело сугубо практическое значение. Накануне начальник бывал добр, как ангел, и подписывал любые бумаги, зато на следующее утро лучше было к нему не подступаться.
В гостиной Певцов предъявил студентов камердинеру, и тот сразу указал на худого, горбоносого, с печальным и рассеянным взглядом;
— Вот этот приходил третьего дня.
Остальным двоим разрешили уйти, а горбоносого задержали.
— Ага, — сказал Певцов, сверяясь со своим досье. — Значит, Иван Боев. Студент-медик из Болгарии. Правильно?
Тот кивнул.
— Так вот, господин Боев, мне все известно, — объявил Певцов таким тоном, что и ребенок бы понял: ничегошеньки-то ему не известно. — Князь ждал вас сегодня к половине девятого…
— К девяти, — простодушно поправил Боев.
— Почему не пришли?
— Проспал.
Иван Дмитриевич аж крякнул при таком ответе.
— Ну, брат, — не удержался он, — потому вы до сих пор под турком и сидите.
— Этими бы руками я султана задушил! — Боев растопырил свои тонкие, длинные, как у пианиста, пальцы и медленно, посапывая от напряжения, свел их в кулаки.
— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Певцов. — Покажите!
Он внимательно осмотрел руки болгарина, выискивая след укуса.
— Да, есть силенка.
И повел его к стоявшей у подъезда карете.
Больше не было сказано ни слова.
А Иван Дмитриевич, раз на то пошло, не обмолвился ни про беседу с камердинером, ни про сундук. Между тем, поговорить надо было, сундук того стоил. Не слишком большой, но прочный, с обитыми листовой медью боками и крышкой, намертво привинченный к полу по всем четырем углам, он стоял в кабинете, князь хранил в нем свои бумаги. Осмотрев это вместилище военных и дипломатических тайн Австро-Венгерской империи, Иван Дмитриевич убедился, что сундук пытались открыть без ключа. Возможно, каминной кочергой — на ней обнаружились свежие царапины. Медь у краев крышки была помята. Но ни на самом сундуке, ни поблизости пятен крови отыскать не удалось. Очевидно, его пробовали взломать еще до возвращения князя из Яхт-клуба.
