Леонид Юзефович - Триумф Венеры. Знак семи звезд
Рассказ называется «Поцелуй Бронзовой Девы». Сюжет таков. Юный красавец, польский граф Ржевусский, полюбил тоже графиню, но русскую, и ради нее решил перейти в православие; за это иезуиты, заманив его в свое «тайное логовище» над Вислой, приговаривают отступника к смерти. Способ казни оригинален: Ржевусский должен поцеловать в уста бронзовую статую Мадонны.
Далее события развиваются следующим образом:
«Быстрее молнии из-за колонны выскочил Путилин и одним прыжком очутился около осужденного.
— Вы спасены, вы спасены, бедный граф! Мужайтесь!
Крик ужаса огласил своды инквизиционного логовища иезуитов. Они отшатнулись, замерли, застыли. Подсвечники со звоном выпали из рук палачей. Лица… нет, это были не лица, а маски, искаженные невероятным ужасом.
Путилин быстро разрезал веревки. Граф чуть не упал в обморок.
— Ну-с, святые отцы, что вы на это скажете?
Оцепенение иезуитов еще не прошло. Это были живые статуи.
Путилин вынул два револьвера и направил их на обезумевших от страха тайных палачей святого ордена.
— Итак, во славу Божию вы желали замарать себя новой кровью невинного мученика? Браво, негодяи, это недурно!
— Кто вы? Как вы сюда попали?
— Я — Путилин, если вы о таком слышали.
— А-а-ах! — прокатилось среди иезуитов.
Молодой граф хотел поцеловать Путилину руки.
— Что вы! Что вы! — отшатнулся Путилин.
— Вы спасли меня от смерти. Но от какой? Я ничего не мог понять…
Путилин, подняв с полу длинный факел, шагнул к статуе Бронзовой Девы.
— Не ходите! Не смейте трогать! — закричал иезуит, бросаясь к нему.
— Ни с места! Или даю вам слово, что всажу в вас пулю!
Путилин нажал факелом на бронзовые уста статуи, и в ту же секунду руки Бронзовой Девы стали расходиться, и из них медленно начали выходить блестящие острые ножи-клинки. Но не только из рук появилась блестящая сталь. Из уст, из глаз, из шеи — отовсюду засверкали ножи. Объятья раскрылись, как бы готовые принять несчастную жертву, а затем быстро сомкнулись.
— Великий Боже! — простонал молодой граф.
— Вот какой поцелуй готовили вам ваши палачи…»
Можно вспомнить и другие подобные истории, в каждой из которых Иван Дмитриевич по лезвию ножа проходил на волосок от смерти, но эта его жизнь, полная захватывающих приключений, продолжалась, увы, недолго. После революции появились иные герои, а с 1923 г., когда историк Лемке выяснил, что реальный Путилин занимался и политическим сыском, выслеживая революционеров, выступать в роли борца со злом он уже не мог. Поскольку никакого другого амплуа Иван Дмитриевич не имел, на его имя постепенно легла печать забвения. Не то чтобы о нем запрещено было писать, но желающих как-то не находилось.
7Я принял эстафету непосредственно от Сафонова и Романа Доброго со товарищи, хотя мой первый роман о великом сыщике был написан в 1985 г. К тому времени само его имя, утратив прежнюю нарицательность, было известно немногим. По совести говоря, я набрел на эту фигуру совершенно случайно, не подозревая, что Иван Дмитриевич останется со мной на долгие годы, что я его полюблю и не только буду вместе с ним ловить преступников, но и переживать его ссоры с женой, с которой он, может быть, никогда не ссорился, участвовать в его финансовых затруднениях и в воспитании сына Ванечки, которого, может быть, звали совсем не так. Наверное, мой Иван Дмитриевич — персонаж слегка идеализированный по сравнению с тем, каким он был в действительности, но тут уж ничего не поделаешь: мы всегда хотим сделать наших любимых лучше, чем они есть на самом деле. Это весьма распространенная, причем далеко не худшая форма насилия над жизнью, и не я первый, не я последний.
За основу романа «Триумф Венеры» (первоначальное название — «Ситуация на Балканах») я взял подлинную историю убийства в Петербурге австрийского военного атташе, князя фон Аренсберга, и поначалу исполнен был благих намерений написать нечто вполне исторически достоверное. Вычитав этот сюжет в книге «Сорок лет среди, убийц и грабителей», я помчался в библиотеку, чтобы собрать дополнительный материал по другим источникам, но, добросовестно просмотрев едва ли не все столичные газеты за апрель 1871 г., когда был убит фон Аренсберг, не нашел ни слова об этом преступлении. Попутно обнаружилось, что и австрийский посол граф Хотек, и шеф жандармов граф Шувалов, которые, если верить Сафонову, принимали в случившемся самое деятельное участие, сделать этого никак не могли: Хотек в то время уже не был послом, а Шувалов находился в отъезде. Таким образом, вся истории начала подергиваться мистическим туманом, скрывавшим ее истинные очертания. Убедившись, что концов не сыскать и что Сафонов — тоже не образец исторической точности, я, облегченно вздохнув, решил дать волю фантазии, что и сделал, как мне кажется, с полным на то правом.
Что же касается романа «Знак семи звезд», то в нем, признаюсь честно, я придумал все — от начала до конца, за исключением древнегреческой мифологии.
Но и там, и здесь мой Иван Дмитриевич, в отличие от своих бесчисленных коллег, больше всего полагается не на разум, а, как он сам говорит о себе, на случайность и судьбу — именно поэтому в расследовании самых страшных убийств ему помогают кошки, собаки и дети.
Процитирую напоследок самого себя:
«Секрет успехов Ивана Дмитриевича состоял в следующем: то, что происходило с ним как бы случайно, ни с кем другим, однако, никогда не происходило и произойти не могло. Нечаянные встречи, пустые разговоры, необъяснимые порывы бежать туда-то и сказать то-то, все в итоге оказывалось исполнено смысла вовсе не потому, что он обладал каким-то особым природным даром провидеть будущее и по крупицам склеивать рассыпанную мозаику прошлого — нет, его аналитические способности были не выше среднего. Как многие из его соотечественников, Иван Дмитриевич крепок был преимущественно задним умом. Но почему-то все необходимое для поимки преступника липло именно к нему. Так мошкара толчется вокруг лампы, ибо в лампе горит огонь. Таинственное пламя, чье происхождение оставалось для Сафонова загадкой, трепетало в душе Ивана Дмитриевича, притягивая к себе из темноты ночную нечисть и опаляя ей крылья. Даже сейчас, когда он стоял на краю могилы, время от времени это пламя изнутри освещало его лицо с длинными седыми бакенбардами, а в годы юности пылало в нем, видимо, с неиссякаемой силой. Огромная ночная бабочка с головой мертвеца вот-вот должна была порхнуть к нему из мрака сентябрьской ночи. Сафонов уже угадывал во тьме бесшумный мах ее призрачных крыльев…»
О том, собственно, и речь.
8Еще в начале второй мировой войны, отсиживаясь на яхте у южных берегов Франции и от нечего делать в громадном количестве поглощая детективы, Моэм пришел к выводу, что у этого жанра нет будущего.
«Но при всем том, — заключает он, — бесчисленные авторы не перестанут писать детективные романы, а я не перестану их читать».
Разговорами о кризисе любого жанра теперь никого не удивишь, но вечной остается игра, в которой автор, загадочно щурясь, предлагает читателю собрать фигуру из разложенных по столу элементов, а сам при этом хитро прикрывает один из них рукавом. Фигура может быть какой угодно, не в том дело. Суть в ловкости рук и покрое рукава.
