Александр Арсаньев - Похищение
Я же от страха за Нику совершенно не чувствовала боли, хотя потом снова слегла на две недели с горячкой кроме всего прочего, не могла говорить из-за синяков и кровоподтеков на шее. Но тогда я не чувствовала ничего, кроме страха за Никину жизнь. Я то и дело выглядывала из окна, крича Антону:
– Быстрее! Быстрее! Он не должен умереть! – и Антон погонял свою лошадку.
Ближе всех к нам были два врача – коллежский асессор Граковский, проживающий во Второй части на улице Полицейской в своем доме и наш приятель господин Рюккер, проживающий в части Третьей. Когда Антон спросил куда ехать, я не задумываясь, назвала адрес Николая Густафовича, поскольку знала его несколько лет и непонаслышке. В это время, я надеялась, он будет у себя дома.
Так и оказалось, врач был у себя дома, он обедал со своим многочисленным семейством, которое я, наверняка, изрядно перепугала, появившись в доме растрепанная, исцарапанная, без шляпки, в разорванной ротонде и с ребенком на руках. Николай Густафович сразу же занялся Никой и, как выяснилось позднее, ребенок всю эту неделю был одурманен опием, который ему давали, чтобы он, по всей видимости, не плакал и не просился к маменьке. Едва только господин Рюккер успокоил меня дальнейшей судьбой Ники, заверив, что через несколько часов он проснется и что при умелом обращении и надлежащем лечении и уходе, его здоровье постепенно поправится, он занялся мной. И тут только, после того, как я отписала записку Селезневым и Позднякову, страшнейшее напряжение, в котором я прибывала в течение последних часов, спало, и я благополучно потеряла сознание.
* * *Дальше, мой читатель, в рукописи тетушки идет несколько страниц, которые она посвятила, в полном смысле этого слова, самобичеванию. Это, конечно, вполне объяснимо, однако мало имеет отношения к сюжету повести, которая в принципе, уже подошла к своему финалу. А потому позвольте вмешаться мне и, пропустив какое-то количество строчек, рассказать вам о том, чем же закончилась эта печальная история, тем более что судьба двух главных злодеев, оказавшихся, по выражению ma tante, волками в овечьей шкуре, пока еще не ясна. А по законам жанра, как вы, вероятно, знаете, непременным условием остается посвящение читателя в дальнейшие судьбы всех действующих лиц. Итак…
Эпилог
Когда, после трехдневной горячки, вызванной «поединком» с Натали, я пришла в себя, то первым, кого я увидела, был Петр Анатольевич. Я ничуть не удивилась его дежурству у моей постели, поскольку и сама бы поступила, верно, так же, поменяйся мы с ним местами. Я попыталась спросить его о Лопатиных, но не смогла произнести ни слова. Ощущение было неприятнейшее, мое горло распухло так, что я даже глотала с трудом. Петр, обрадовавшись, что я, наконец, пришла в себя, сказал, сияя своей лучезарной, по-мальчишески открытой улыбкой:
– Нет-нет, милая Екатерина Алексеевна, говорить вам вредно, поэтому молчите. Довольно уже того, что вы, наконец, очнулись, поэтому я сам вам все расскажу, – я кивнула и попыталась улыбнуться, однако у меня это, верно, плохо получилось, поскольку я невольно вызвала смешок у моего кузена.
Впрочем, он тут же извинился и приступил к своему рассказу.
В первую очередь, меня, конечно, волновала судьба Ники. Петр Анатольевич, наверняка, догадался об этом, потому что свой рассказа начал именно с этого:
– Не волнуйтесь, Екатерина Алексеевна, Ника пришел в себя еще два дня назад, и хоть здоровье его изрядно пошатнулось, но Николай Густафович прописал ему посещение Кавказа и заверил, что там сейчас находятся лучшие врачи, которые помогут ему одолеть невольную зависимость от опия и привести его психическое состояние в норму. Мальчик он крепенький, а потому все уверены в его полнейшем выздоровлении. Елизавета Михайловна, которая сама за это время изрядно ослабела нервами, тоже по настоянию господина Рюккера едет на Кавказ, да и господин Гвоздикин, по всей видимости, к ним присоединится, он тоже оправляется. Они все еще в городе только потому, что ждут, когда придет в себя их спасительница… – я сделала недовольный жест, но Петр Анатольевич продолжил. – Да-да, и не спорьте! Если бы не вы, то… – Я нахмурилась, а в уголках моих глаз появились слезы. Петр Анатольевич тут же решил исправить оплошность, скромно потупившись, он добавил: – Конечно, не обошлось и без моей скромной помощи… – Я улыбнулась, потому как вид у моего кузена был презабавный. – Хорошо, – сказал он, – оставим это. Не хотите ли узнать, как сложилась судьба Лопатиных? – Я слабо кивнула. – Сергей Анатольевича перехватили на углу Дегтярной площади и Дегтярного переулка. Его окружили, но у него оказались пистолеты и он, отстреливаясь, ранил двоих жандармов. Затем пытался пустить себе пулю, но его опередили, – я вскинула брови. – Нет, не так, ему помешали, – успокаивающе добавил Петр. – Сейчас он содержится под стражей и ждет суда, я написал письмо петербургскому полковнику с просьбой выступить свидетелем по этому делу, надеюсь, он ответит положительно. Кстати, при Лопатине, а точнее было бы его все-таки называть Калинниковым, нашли выкуп за Нику и еще облигации на сумму двести тридцать тысяч рублей, по всей видимости, деньги вкладчиков. Там, кстати, нет ли ваших? – Я снова кивнула. – Я так и думал. Ну да ладно, все деньги, естественно, будут возвращены владельцам. Теперь о Натали… Я без всяких происшествий довез ее до участка, она так и не пришла в себя, после… – Петр Анатольевич помрачнел лицом и нахмурился, а затем, со вздохом, продолжил, – боюсь, что теперь она и не придет в себя… – Я посмотрела вопросительно. – Да, врачи признали ее невменяемой, у нее действительно серьезно расстроена психика, – он снова вздохнул. – Это, конечно, мой грех, мне и отмаливать… Но не будем сейчас, – он постарался отвлечься. – Кстати, не желаете ли вы посетить Сергея Анатольевича? – с напускной веселостью спросил он. Я отрицательно покачала головой. Нет, видеть этого человека я никак не желала. Хотя мне все равно предстояло выступать свидетельницей на суде. Петр тут же высказал мою мысль. – Понимаю, Екатерина Алексеевна, хотя нам с вами и придется выступать свидетелями обвинения, но я понимаю, какие чувства вы должны к нему испытывать, – я потупилась. Мне было очень стыдно, нестерпимо стыдно, можно сказать. Я, по-моему, даже краской залилась, потому что Петр, обладающий природным тактом, осторожно взял меня за руку и легонько ее пожал. Я вздохнула.
Мы молчали, потому что слова были бы сейчас излишни.
В дверь постучали, и на пороге появилась Алена. Она всплеснула руками и заголосила в извечной своей манере о том, как она рада, что я, наконец-то пришла в себя. Затем, исполнив эту часть ритуала, тут же заявила, что меня ждет куриный бульон, который мне прописал «доктур», а напоследок, обратившись к Петру, спросила:
– Петр Анатолич, а может ли барыня читать?
– Отчего же не может? – удивился Петр, а вслед за ним и я.
– Ну, тады, барыня, примите письмецо, – и Алена вытащила откуда-то из-под фартука конверт. – Нынче пришло-с, – ответила она с поклоном и удалилась, за бульоном, надо полагать.
Я взяла письмо и, только взглянув на надпись на конверте, побледнела. Вот он, тот самый почерк! Тот самый почерк, которым были написаны записка и два письма о выкупе! Я глубоко вздохнула.
– Что такое, Екатерина Алексеевна? – взволнованно проговорил Петр. – Что с вами? Вам хуже?
Я отрицательно покачала головой, еще раз посмотрела на письмо, а затем на горящий камин. Да, мне очень хотелось, чтобы оно исчезло, чтобы обратилось в кучу пепла, но в то же время, я понимала, что его необходимо прочесть. Слишком много непонятного оставалось во всей этой истории. Так, раздираемая противоречиями, я не в силах была что-то решить. Сергею Александровичу первому, за долгие годы удалось произвести на меня то впечатление, которое, как правило, называется влюбленностью. Да, я была в него влюблена, хотя бы чуть-чуть и, в самых нереальных своих мечтах рисовала себе нашу возможную совместную жизнь. И вот теперь! Теперь выяснилось, что человек этот лгал с самого начала, лгал всем и мне в том числе, что он, возможно, нарочно заставил меня влюбиться, и я поддалась! Боже, как мне было стыдно! Нет, я не желала читать этого письма! Довольно было уже и того унижения, что я испытала! Но так говорила во мне оскорбленная женщина, чьих надежд не оправдали, а сыщик во мне, тот самый сыщик, которого взлелеял мой покойный Александр, не позволял мне сжечь это проклятое письмо! Нет, твердил мне сыщик, ты должна его прочесть, ты должна знать, в конце концов, что там!
Наконец, после мучительной борьбы, за которой наблюдал Петр, видимо, догадавшийся от кого письмо, я решила-таки прочесть письмо, но не сейчас. Поэтому я просто отложила его в сторону, и остаток вечера мой кузен пытался развлечь меня рассказами о столице.
И только оставшись одна, я решилась вскрыть конверт, при этом, правда, оговорившись про себя, что, ежели там будут сплошные моленья о прощении или, не дай Бог, объяснения в якобы чувствах, то я тотчас его сожгу.
