Валентин Лавров - Блуд на крови. Книга вторая
Эффенбах, вспоминая, как Иван Архипов едва не провел полицию, с восхищением повторял:
— Эх, не прост наш человек, особенно если он жулик!
ГРОБ РАЗВЕРСТЫЙ
Когда эта история стала достоянием гласности, она потрясла людей. Как писали газетные хроникеры, «невозможно поверить, что подобная дикость могла случиться в конце просвещенного XIXвека в самом Петербурге и на глазах всевозможных властей».
ПОРЫВ СТРАСТЕЙ
Богатый московский купец Игнатий Александрович Чугреев был человеком вдовым, положительным и немолодым — ему уже стукнуло 43. Свахи чередой ходили вокруг купца, предлагая невест самых завидных — юных, красивых, из хороших семейств.
Вдовца беспокоила его могучая мужская сила, но дав зарок пять лет не жениться, он уже четыре года продолжал одинокое существование. И в то же время, блюдя нравственную чистоту, брезгал легкомысленными знакомствами с разного рода игривыми гризетками.
Но, видать, и впрямь, грех сладок, а человек падок. По торговым делам вскоре после Крещения 1881 года Чугреев прибыл в Петербург. Тут как раз приключился праздник у купца Чистова по случаю его 40-летия. Будучи с юбиляром дружен, Чугреев отправился за подарком в ювелирный магазин Ивана Гуняева, что в доме восемь по Соляному проезду. Тут он облюбовал роскошный письменный прибор с двумя нимфами и искусно изготовленный из серебра.
Он оплатил покупку и готов был покинуть магазин, как вдруг к нему обратилась прелестная особа лет восемнадцати, одетая в хорошо сшитую ротонду на беличьем меху. Чуть смущаясь, она спросила:
— Приказчик уверяет, что эти изумрудные сережки мне к лицу. Так ли это?
Барышня правильно выговаривала слова, но Чугреев все же уловил акцент и подумал: «Мамзель хоть и чужестранка, а весьма смазлива, даже аппетитна!»
— К такому личику все хорошо, а сережки эти — особенно! — галантно ответил купец.
— Спасибо! — весело улыбнулась барышня. И повернулась к приказчику: — Господин советует, я заеду к вам на днях, выкуплю их, у меня с собой нет такой суммы.
Чугреев вдруг почувствовал какого-то особого рода любовное вдохновение. Неожиданно для самого себя он воскликнул:
— Ну это вовсе и не сумма, а всего лишь двести рублей! Коли эта безделка вам, сударыня, нравится, я сейчас же оплачу ее. Вот, приказчик, возьми, — и он положил на прилавок деньги. — Берите, барышня, не сомневайтесь.
— Мне стыдно, право! — заалела девица. — Тогда завезите меня домой, я вам верну долг.
Купца словно закрутила, завертела страсть.
Натура, давно сдерживавшаяся усилиями воли, взяла свое. Он уговорил слегка упиравшуюся девицу поехать в ресторан. Там, обычно не предававшийся разгулу, Чугреев веселился от души. Девица уже успела поцеловать в губы Чугреева и звонко выкрикивала:
— Я тюкер ом шампань!
Купец интересовался:
— Это вы о чем?
— Разве ты не знаешь шведского языка? Я шведка! Родилась в прелестном городе Вестервике. Это на балтийском побережье. Зовут меня Моника. И сказала тебе, Игаатушка, вот что: «Я люблю шампанское!»
— Это сколько прикажете. Эй, человек! Неси сюда полдюжины шампанского — французского, самого дорогого! Живо!
— Игнатушка, это очень много — полдюжины. Мы столько не выпьем.
— Возьмем с собой. Или, ха-ха, лошадь мою напоим! Вы поедете со мной в гостиницу?
Глаза девицы лукаво глядели на купца:
— С таким бравым человеком я готова на все. Я тебя люблю Игнатушка! А ты меня?
Чугреев краснел, что-то мямлил. Наконец он полюбопытствовал: почему Моника так хорошо говорит по-русски?
— Так я все детство провела в Вязьме. Жила с теткой. Она была горничной у богатого купца. Я даже три класса гимназии там окончила. За мою учебу купец платил. Дома у меня еще четыре сестры. Весной они приедут в Петербург. Здесь жизнь легкая и… как это… с роскошеством.
Стол ломился от яств и бутылок с разноцветными наклейками. Тосты провозглашались один за другим. И все чаще звучало:
— За нашу любовь!
Под утро Моника в страстном порыве обняла купца, жарко дыхнула ему в лицо:
— Прости, Игнатушка! Мне стыдно ехать в гостиницу. Что обо мне подумают? Ведь я честная девушка. Я приглашаю тебя к себе в гости.
Чугреев послал лакея в кучерскую комнату с приказом:
— Скажи моему Митрофану, что выезжаем!…Пара шустро летела по заснеженной дороге.
Снег искрился в волшебном свете полной луны. Пристяжная метала копытами снежные комья. И казалось Чугрееву, что спешит он к своему долгожданному счастью. А легкую победу над девицей объяснял искренней всепожирающей страстью, которая, как верил он, вспыхнула в девичьем сердце.
ЗАВТРАК ПО-ШВЕДСКИ
Ночь эту Чугреев провел в угловом доме на Английской набережной. В окно виднелся лед Екатерининского канала, припорошенный снегом и с темными полыньями, в которых бабы полощут белье.
Моника казалась ему небесным созданьем, посланным на землю как воплощение необычной красоты и женской прелести. Впрочем, когда мужчина подойдет к полувековому своему рубежу, то любая юница кажется ему писаной красавицей. Прижимая к себе чудное девичье тело, купец нежно и серьезно говорил:
— Всю свою жизнь я втайне жаждал этой встречи, я только и жил надеждой на нее. Своей покойной жене я был предан, никогда не изменял ей, но и никогда не испытывал особой страсти. Как теперь буду жить без тебя, Моника? Девица игриво отвечала:
— Сегодня вечером уедешь в Москву и навсегда забудешь бедную Монику. А я всегда буду любить тебя, всегда буду скучать.
Туманное морозное солнце заглянуло в спальню. Девица спросила:
— Я тебе приготовлю эгрера медшинка?
— Что это?
— Это то, что шведы едят на завтрак — яичница с ветчиной.
— Охотно!
После завтрака Чугреев в последний раз крепко поцеловал губы Моники. Он пообещал:
— Постараюсь почаще бывать в Питере. А это возьми, купи себе подарок, — и Чугреев протянул пятьсот рублей.
— Какой ты, Игнатушка, щедрый! Я уже успела привыкнуть к тебе, буду скучать и хранить верность.
КАВЕРЗЫ
Что касается обещания хранить верность, то Моника тут несколько преувеличила. И вообще, она вовсе не была столь простодушной и невинной, какой хотела казаться. Уже четыре года — с 16-летнего возраста, эта девица занималась проституцией. При этом, как позже отметят в полицейском протоколе, «имела исключительно богатых клиентов, не подозревавших о ее профессии».
С этой же целью вот-вот должны были прибыть в Петербург и ее четыре сестры, надеявшиеся найти в России и богатых клиентов, и позже — простофиль-женихов.
Моника, будучи весьма неглупой, уже начинала сильно тяготиться своим порочным образом жизни. Больше всего удручало ее то, что значительную часть денег приходилось отдавать на сторону: за квартиру, за пышные наряды, полицейским на взятки. Два раза она успела переболеть дурной болезнью.
Купец из Москвы весьма устраивал Монику как будущий муж. Он показался ей чуть глуповатым, весьма щедрым, неопытным в любовных делах. Боясь разоблачения, она с радостью покинула бы Питер.
И кажется, к тому шло. Бросив в старой столице большие дела, Чугреев па Пасху и Троицу приезжал к Монике, привозил богатые подарки, уверял:
— Я так скучаю, Манька, по тебе! В следующем апреле конец моему зароку, под венец тебя поставлю. Твои шведские родители согласны будут? Но из немецкой веры тебе следует перейти в нашу, православную.
Чугреев успел переделать заграничное имя Моники на российский лад. Девица горячо обнимала купца:
— Я тоже без тебя жить не в состоянии. А за подарки — так со мюке! На языке моей замечательной родины это означает: «Большое спасибо!»
Жених уезжал домой, в Москву, а девица продолжала принимать у себя любовников: престарелого князя — члена Государственного совета, конногвардейского полковника, видного адвоката, богатого петербургского купца и еще кого-то. И каждый из этих любовников был твердо и наивно уверен, что он у девицы единственный. Частое мужское заблуждение!
В самом конце августа подвернулся особый, необычный случай. И девица решила рискнуть, пойти ва-банк.
ПЛОД ЛЮБВИ
Заметим, что еще зимою к Монике прибыли ее долгожданные сестренки — Аника, Эва, Мария и Кристина. С помощью опытной и богатой связями Моники быстренько обзавелись любовниками — как и у сесты — всех возрастов и званий, но обязательно богатыми.
Младшая из этой фамилии — семнадцатилетняя Кристина — привезла в чреве своем плод человеческий. Чтоб изгнать его, отправилась к акушерке, которая за десять рублей ассигнациями все исполнила. И приглашала еще:
— Ежели что, девки, не сумлевайтесь — топайте ко мне. При вашем вольном положении — главное без обузы. А я при каком хочешь сроке вмиг ослобожу, порожней сделаю. Одним словом, опростаю.
