Валентин Лавров - Блуд на крови. Книга вторая
— Ты ее хоронил?
— Нет, сестры это сделали как-то подозрительно тихо, не сообщив ничего. Но я был на ее могилке на Волковом кладбище.
— Сейчас же свези меня, я хочу во всем разобраться!
…Среди грустных холмиков, укутанных глубокими снегами, над всем бесконечным снежным полем, едва заметно выглядывал новенький деревянный крест. Смахнув рукавицей снег, Чугреев прочитал на дощечке: «Марга». И все.
Горько стало купцу. Слеза скатилась по его щеке. Он едва слышно произнес:
— Я истины добьюсь!
КЛАДБИЩЕНСКИЕ ТЕНИ
Приятели отправились к полицейскому майору. В тот же день прокурор дал санкцию на произведение эксгумации. Едва в вечернем сумраке исчезли тени последних посетителей кладбища и, тяжело скрипнув в осях, закрылись ворота, как рабочие ломиками начали поднимать смерзшуюся в комья землю.
Наконец раздался глухой удар о крышку гроба. Эксперты, свидетели и судебный следователь приготовились к решающему акту. Рабочий, находившийся в яме, пропустил под гроб толстую проволоку, протянул концы наружу. Гроб был поднят. Отпустили выше фитили керосиновых ламп — стало светлее.
Рабочий ломиком поддел крышку, она легко отошла и виды видавшие люди остолбенели от неожиданности. В гробу, празднично разукрашенная, лежала… большая улыбающаяся кукла.
Утром все пятеро сестренок-проституток были арестованы. Началось следствие.
ЭПИЛОГ
Дело было настолько необычным, что оно попало не только на полосы газет, но и как классический пример мошенничества нашло место на страницах специальной литературы.
События развивались следующим образом. Акушерка, соблазнившаяся пятью рублями, не знала, куда деть ребенка. На следующий день она повела девочку с собой на службу. В конце встретила давнего знакомого — помощника присяжного поверенного Селезнева.
Когда тот узнал, что ребенок сирота, то стал выпрашивать у акушерки очаровательную малышку. Самым веским доводом стали пятьдесят рублей, которые Селезнев тут же отдал. К тому же, старой женщине сделалось жалко девчушку, которая по ее вине мыкала горе у шведок.
Как бы то не было, Селезнев взял сироту с собой. Он сразу же обратил внимание на синяки и кровоподтеки, покрывавшие тело ребенка. Селезнев отправился к врачу и тот выдал ему справку о следах побоев.
Сейчас невозможно установить причину, но уголовное дело в отношении сестер-злодеек было прекращено «за отсутствием состава преступления».
А далее случилось и вовсе невероятное. Моника подала в суд требование, чтобы ей… вернули ребенка. Когда Селезнев в качестве ответчика представил заключение врача и нашлись свидетели издевательства над ребенком, суд отказал шведке в ее иске. Тогда проститутка с жалобой двинулась в Сенат.
Судебный хроникер Е.Козлинина в своих мемуарах, вышедших в Москве в 1913 году, с возмущением вспоминала: «На суде путем свидетельских показаний выяснилась вся эта чудовищная история… Но почему жалобщица и ее сестры за такую возмутительную проделку не были привлечены к уголовной ответственности, так и осталось тайной».
Селезнев и его жена — пианистка по профессии, стали отличными родителями. Они дали девочке хорошее музыкальное образование. По классу вокала она закончила петербургскую консерваторию, пела на оперных сценах.
Игнатий Чугреев в конце-концов женился на хорошей девушке из купеческой семьи Абрикосовых. Бывая в северной столице, он навещал Селезневых, дарил девчушке, пока она не выросла, игрушки, а затем делал богатые подарки.
Что касается сестренок, то спустя два года после описанных событий их обвинили в попытке отравить и ограбить двух богатых купцов из Нижнего Новгорода. В пургу они пытались бежать из Питера на санях. Нашел их егерь — спустя неделю. Пятеро сестренок представляли жуткое зрелище: сцепившись руками, оледеневшие, припорошенные снегом они навеки застыли в фантастических позах.
МЕРЗКОЕ ДЕЛО
Старожилы Петербурга, бывавшие в свое время на Смоленском кладбище, возможно помнят большое надгробие, стоявшее в глубине, возле ограды Гаваньского поля. Искусная рука изваяла из белого мрамора ангела, печально склонившегося над урной. В памятник вделан дольшой медальон. В нем помещалась новинка 70-х годов ушедшего столетия — фотографический портрет: девичье лицо, сияющее тихой красотой.
На пожелтевшем камне еще можно было прочитать:
ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ДЕВИЦА НАТАЛЬЯ СКОБЛО-ФОМИНА
ЕЕ ЖИТИЯ БЫЛО 18 ЛЕТ 3 МЕСЯЦА 7 ДНЕЙ
Не долгий век здесь жить ей надлежало.
И сердце нежное пронзило смерти жало.
Покойная, некогда заставившая говорить о себе весь Петербург, унесла в могилу страшную тайну.
ЖЕЛАННЫЙ ГОСТЬ
Был Троицын день. Семья Генриха Леопольдовича Скобло-Фомина возвращалась после обедни в церкви Воскресенского женского монастыря. Дорога, собственно, была самой близкой. От владений Шерцера на Шестой линии, где Генрих Леопольдович снимал флигель, до монастыря — рукой подать.
День был жаркий. Зелень в саду буйно расцвела и в ней порой густо шумел ветерок, мотавший туда и сюда всю эту древесную зелень. На душе было празднично, церковное пение и сокровенные молитвы размягчали души, умиротворяли их. Хотелось наслаждаться этой красотой, любить друг друга, согревая близких душевной теплотой.
Такие чувства, по крайней мере, испытывала выпускница гимназии Наталья. Несмотря на чуть крупноватый нос, впрочем, ее нисколько не портивший, лицо девушки поражало удивительно правильными пропорциями, тонкая розовая кожа — нежностью, а темно-голубые глаза, словно подернутые задумчивой печалью, придавали ей особую прелесть.
Сейчас Наталье что-то рассказывала ее старшая сестра Елизавета, девица на язык острая, в поступках независимая, кивая на 33-летнего братца Андрея, все еще холостого и без определенного рода деятельности, если не считать деятельностью ежедневное посещение клубов, где шли азартные игры. Андрей щеголял в новомодных клетчатых брюках, что и было предметом веселого обсуждения сестер.
В этот момент на крыльцо выскочила горничная Люба, вечно нечесаная, неприбранная, любившая гадать на кофейной гуще и в свои 29 лет мечтавшая об удачном замужестве. Люба крикнула:
— Отгадайте, кто к нам приходил? — и она свой озорной взгляд остановила на Наталье. — Высокий, курчавый, в мундире с золотыми эполетами?
— Кто такой? — Генрих Леопольдович блеснул стеклышками золотого песне.
Люба продолжала тараторить:
— Вам, барыня, Дарья Семеновна, офицер оставили вот эти цветы, всех поздравили с праздником, а вас, Наталья Генриховна, — горничная лукаво посмотрела на свою любимицу, — а вас… а вам… особый поклон приказали сказать.
— Хватит болтать, говори, кто был? — сильным гортанным голосом проговорила Дарья Семеновна, жена Генриха Леопольдовича. Это была очень высокая и очень прямая женщина, с серым лицом и узкими щелями глубоко ввалившихся глаз. Она никогда не смеялась, а если иногда улыбалась, то исключительно саркастически. Она была, кажется, твердо убеждена, что весь мир и все близкие люди появились на свет с единственной целью — служить ей, Дарье Семеновне, дочери смотрителя губернской тюрьмы. А поскольку окружающие думали об этом иначе, то они вызывали в душе Дарьи Семеновны неприязнь и постоянное раздражение.
Наталья, догадываясь и боясь ошибиться, с волнением ждала ответа.
— Сам молодой князь Енгалычев! — выпалила Люба. — Вот они на подносе свою визитную карточку положили. И сказали: «Как, дескать, досадно, что не застал хозяев! А молодой барышне скажи мой особый поклон».
Наталья потупила взор и залилась краской.
Елизавета ядовито хмыкнула. Генрих Леопольдович задумчиво покачал головой. Дарья Семеновна, вполне довольная, вытянула узкие веревочки губ:
— Ах, какой князь милый! Цветы прямо-таки чудесные.
Генрих Леопольдович согласно кивнул:
— Такие стоят не меньше пяти рублей.
— Поди, из собственной оранжереи! — высказала предположение Дарья Семеновна.
Андрей, отряхивая приставшую к панталонам сухую былинку, хихикнул:
— Это тот Енгалычев, что с тобой, Наташка, на рождественском балу танцевал? Помню, помню, как возле тебя крутился, а ты ему глазки строила, — и он скользнул по сестре плутоватым взглядом.
Елизавета, презрительно фыркнув, взяла в руки визитную карточку, кривляясь, прочитала: «Флигель-адъютант лейб-гвардейского Преображенского полка…»
Генрих Леопольдович с почтением произнес:
— Большая должность, полковничья… — И помолчав, не высказывая заветных мыслей, глубоко вздохнул: — Эх, коли повезло бы!
— Да уж, этот визит неспроста! — Согласно закивала головой Дарья Семеновна. — Ведь князь — миллионщик, да и у Государя на виду…
