Борис Акунин - Любовник смерти
Он поднял голову и увидел совсем близко Ташкину руку, прижатую верёвкой к кроватной раме. Пальцы на руке торчали не как у живых, а во все стороны, словно сучки на ветке, и от этого Скорику сделалось совсем невмоготу. Он пополз задом, подальше от раскоряченных пальцев, ткнулся каблуком в мягкое, обернулся.
У стены, на своей всегдашней подстилке, лежала Ташкина мамка. Глаза у неё были закрыты, а рот, наоборот, разинут, и на подбородке запеклась кровь.
Некстати подумалось: по-другому он её никогда и не видал — только на этой вот драной подстилке. Правда, раньше она всё валялась пьяная, а теперь мёртвая. На рванье жила, на рванье и померла.
Но это уже как бы и не Скорик, а некто другой за него подумал. Этот самый другой, который и раньше, бывало, себя показывал, плакать не хотел. Он шепнул: “Не по-божески выйдет, если зверюга, который над Ташкой такое учинил, останется на свете жить. Ну, жди, гад кровавый, будет тебе за это от нас с Эраст Петровичем полная справедливость”.
Вот как сказал второй Сенька, дождавшись, пока первый Сенька отплачется. Правильно сказал.
Уже выходя, Скорик заметил у самой двери вроде как малый моток белой шерсти. Наклонился, увидел мёртвого кутёнка Помпония, и здесь оказалось, что у первого Сеньки далеко не все слезы вытекли, много ещё оставалось. Хватило на всю дорогу до Спасских казарм.
* * *— Та же картина, что у Синюхиных и Самшитовых, — хмуро сказал господин Неймлес, закрывая Ташкино лицо белым платком. — Маса, твоё мнение относительно п-последовательности событий?
Сенсей показал на дверь:
— Выбир дверь одним ударом. Восёр. Быстро. На него прыгнура собатька. Убир её ногой, вот так. — Маса топнул, словно впечатав каблук в пол. — Потом сягнур сюда. — Японец в два больших шага приблизился к недвижной мамке. — Она спара. Он ударир её в висок. Сразу убир. Потом схватир девотьку, привязар к кровати, стар мутить.
— Что стал? — болезненно скривившись, спросил Скорик.
— Мучить, пытать, — перевёл Эраст Петрович. — Как прежде истязал Синюхина и Самшитова. Видишь, какие у неё п-пальцы. Это убийца выламывал их один за другим. А волосы?
Сенька тускло поинтересовался:
— Что волосы?
Инженер сдвинул платок. Голос у Эраста Петровича был бесстрастный, словно прихваченный морозцем.
— Вот здесь, на т-темени, кровь. И здесь. И здесь. А на полу клочья. Некоторые с лоскутами кожи. Это он выдирал ей волосы.
— Зачем? Что она ему сделала?
Стыдно это было, нехорошо, что разговор у них выходил такой деревянный, будто о чужом человеке, но господин Неймлес всем видом показывал: сейчас работаем, участвует только мозг, сентименты после. А у Сеньки все одно плакать мочи больше не было, и все чувства из него вытекли вместе со слезами.
— Может, подцепила сумасшедшего клиента? — спросил он, натянув платок обратно, чтобы снова не раскиселиться. — Это на Хитровке бывает. Приведёт мамзелька такого: с виду человек как человек, а сам изверг.
Инженер кивнул, как бы одобряя Сенькины дедуктивные усилия.
— Версия клиента-садиста могла бы считаться основной, если бы не сходство этого преступления с двумя предыдущими. Истребление всего живого. Это раз. Применение пыток. Это два. Тот же район. Это три. Кроме того… — Он бестрепетной рукой заголил Ташке ноги, нагнулся и потянул из кармана лупу. Скорик поскорей отвернулся, стал кашлять, чтоб протолкнуть из горла ком. — М-да, никаких следов насилия или полового н-надругательства. Как чувственный объект жертва убийцу не интересовала. Взглянем на губы…
Маса подошёл, а Сенька смотреть не стал.
Легонько затрещало — это Эраст Петрович, надо думать, отдирал у Ташки со рта пластырь.
— Так и есть. Пластырь несколько раз отлепляли и прилепляли. Мучитель вновь и вновь спрашивал о чем-то, а девочка ему не отвечала.
Это навряд ли, подумал Скорик, чтоб Ташка такому ироду ничего не отвечала. Ещё как, поди, отвечала, самыми что ни на есть громкими словами. Только тут, в Хохловском, ори не ори, ругайся не ругайся, никто не придёт, не выручит.
— А вот это интересно. Маса, посмотри на её з-зубы.
— Мородец, — сказал сенсей и одобрительно поцокал языком. — За парец его цапнура.
— Эх, жаль нет лаборатории, — вздохнул инженер. — Взять бы частицу крови преступника на анализ. Да в московской полиции, вероятно, не слыхали о методике Ландштейнера… Но все же нужно каким-то образом привлечь внимание следователя к этой д-детали…
Они с Масой склонились над Ташкой, а Сенька, чтоб без дела не торчать, прошёлся по комнате. В окошке были выставлены три белых нарцисса. На языке цветов это что-то значило. “Я тебя люблю”? Или, может, “чтоб вы все, гады, провалились”? Теперь уж никто не переведёт…
— Эх, — сказал Сенька вслух, больше самому себе, в укор. — Мне бы пораньше придти, до темна. Больно осторожничал, вот и припозднился.
Эраст Петрович мельком оглянулся.
— До темна? Убийство совершено по меньшей мере третьего дня, а скорее всего т-трое суток назад. Так что ты, Сеня, припозднился сильнее, чем тебе кажется.
И то верно. Вон и нарциссы на окошке совсем подвяли.
А что не заметил никто, так ведь это Хитровка. Если помрёт кто, то так и будет лежать, пока соседи тухлятину не унюхают.
— Если это не полоумный, то чего он от Ташки-то хотел? — спросил Скорик, глядя на мёртвые цветы. — Чего с неё взять?
— Не “чего”, а “кого”, — ответил инженер, как бы даже удивившись вопросу. — Тебя, Сеня. Ты очень нужен этому настырному господину. Зачем — сам знаешь.
— Беда! — всплеснул руками Сенька. — Я Ташке про вас и господина Масу рассказывал. Что вы в Ащеуловом переулке живёте, тоже говорил! Если он, душегуб этот, такой настырный, то непременно вызнает, куда мы съехали! Ломовиков найдёт, что вещи перевозили, поспрошает… Ведь три дня уже прошло! Бежать надо!
— Не “поспрошает”, а “расспросит”, — строго сказал инженер, стягивая тонкие каучуковые перчатки. — А бежать мы никуда не будем. По двум причинам. Мы твоего д-доброжелателя не боимся, пускай приходит — нам же проще. Это раз. И потом, ты скверного мнения о мадемуазель Ташке. Она тебя не выдала, ничего палачу не сказала. Это два.
— Почём вы знаете, что не выдала?
— Не забывай: я имел честь быть знакомым с этой незаурядной особой. Она была тебе настоящим т-товарищем. Ну а кроме того, если б она заговорила, то пластырь с её рта был бы снят. Раз не снят, значит, она до самого конца так и не заговорила.
И здесь время, отведённое на дедукцию, видимо, закончилось, потому что лицо господина Неймлеса из сосредоточенного и деловитого стало безмерно печальным.
— Жалко девочку, — сказал Эраст Петрович и положил Сеньке руку на плечо.
Плечо немедленно затряслось — само по себе, и ничего поделать с этим было нельзя.
А Маса подобрал с пола щенка, бережно пристроил на подоконник, поближе к нарциссам.
— И сенка тодзе дзярко. Он быр храбрый. В средусей дзизни родится самураем.
Но несентиментальный инженер велел положить Помпония обратно на пол — “дабы не замутнять для следователя, и без того не слишком т-толкового, картину преступления”.
Как Сенька дедуктировал
Сенька и Маса сидели в кабинете, тихонько. Смотрели, как Эраст Петрович, потряхивая чётками, прохаживается по комнате. Скорик уже знал: нужно помалкивать, терпеливо ждать, чего будет.
Один раз инженер остановился посреди комнаты, спрятал зелёные камешки в карман и быстро хлопнул в ладоши, три раза подряд, будто вдруг безмерно чему-то обрадовался.
Но сенсей приложил палец к губам: сиди помалкивай, не всё ещё.
Однако вскоре после этого господин Неймлес топтать ковёр перестал, сел в кресло и заговорил — раздумчиво, будто бы сам с собой:
— Итак. Совершено три жестоких убийства: первое и третье на Хитровке, второе в пяти минутах ходьбы от Хитровки, но тоже на территории, подведомственной Третьему Мясницкому участку городской полиции. В общей сложности преступник лишил жизни восемь человек — двоих мужчин, трёх женщин, трёх детей — и ещё почему-то попугая и собаку. Каждый раз одну из жертв перед смертью жестоко истязали, выведывая некие п-потребные убийце сведения. Ни улик, ни свидетелей нет. Таковы вкратце условия стоящей перед нами задачи. Что требуется — понятно. Найти выродка и передать в руки правосудия.
— А есри не поручиться дзивьем, тогда передать его правосудзию в виде турупа, — быстро добавил Маса.
— Если при задержании преступник окажет с-сопротивление, тогда, исчерпав дозволенные законом меры самообороны, — здесь инженер поднял палец и со значением посмотрел на своего камердинера, — возможно, не удастся избежать упомянутого тобой исхода.
— Найти бы его, паскуду, и башку оторвать, — вставил своё слово Сенька.
— Не б-башку, а голову. Но как бы там ни было, сначала нужно его найти. — Эраст Петрович обвёл взглядом участников совещания. — Есть ли вопросы, прежде чем мы перейдём к дедуктированию и п-практическим мерам?
