Александр Омельянюк - Високосный, 2008 год
Но в этом году практически совсем не было яблок. Поэтому Платону некого было ими угощать, в том числе консьержек в их подъезде.
Одна из них, женщина шестидесяти пяти лет, красавица Валентина Петровна, но с интеллектом, как и все, наевшись яблок, со временем ознакомилась и со всеми произведениями Платона, и была этим очень довольна. Она пожелала себе читать всё новые и новые произведения Платона, ждала новинок. И автор старался. Вне очереди он работал над внеплановой частью о текущей жизни, много сочинял, правда, иногда существенно искажая истину.
По мнению Платона, каждый писатель, вольно, или невольно искажает истину. Вольно, невольно, по-своему интерпретирует те или иные события, добавляя в них отсебятину, так как каждый писатель — грешник!
Все они часто грешат против истины в угоду своим интересам, пытаясь тем самым возвыситься над массой, над толпой, выделиться из неё, при этом ещё и считая себя и умнее всех!
То, что любой человек всегда считает себя умней других, вполне естественно! Он же знает только свои мысли, видит свои дела, слышит только то, что ему слышно, и получает удовлетворение и удовольствие только от своих действий, поступков и высказываний, или положительных для него действий других людей. Ему не с чем, и не с кем сравнить себя. А зачастую и не хочется, или нет возможностей. Он и не знает до поры, до времени, мысли, действия и высказывания других людей.
И какое же бывает разочарование таких людей, когда они в своём коронном вопросе вдруг встречаются с человеком более осведомлённым, более сведущим, более аналитическим, более критическим, более знающим, более умным, чем они сами?!
Не каждый может это принять, и многие не могут с этим смириться.
Они начинают что-то доказывать окружающим, при этом путать, нарушать все законы логики, и методологии спора, беря часто на горло, или трёп, лишь бы любым путём доказать свою правоту.
Ведь их слово должно быть последним. Иногда такие спорщики доводят себя до исступления.
А извергаемые ими слова превращаются в простую чушь, даже галиматью, которую и слушать-то не возможно.
И такими заядлыми спорщиками оказались все сёстры Гавриловы без исключения.
И Варвара, и Клавдия, и Ксения, и особенно их двоюродная сестра Наталия, которая была даже любительницей поспорить ни о чём.
Хотя Платон никогда ранее не замечал любовь к спорам у их отцов — генералов Гавриловых.
Да и матери всех сестёр были женщинами корректными, незлобивыми, и никогда ранее практически в спорах, особенно в мужских, замечены не были. Откуда это у дочерей? — давно и неоднократно ранее недоумевал Платон.
Ведь из-за этого, и не только, страдали, прежде всего, русские мужья сестёр Гавриловых: и Егор, и даже Платон, но особенно Александр.
В компании Варвариных друзей — интеллигентов в каком-то поколении, Егор поначалу молчал, наученный женой, ждал своего часа.
И когда же интеллигенция напивалась до пролетарского уровня и состояния, на сцену выступал его величество рабочий класс — Егор со своими шутками, прибаутками и песнями под гитару.
И вот тут он становился просто своим, закадычным другом всей честной компании, развлекая её своими анекдотами и прочими высказываниями.
Платону с Ксенией было проще. Та лишь изредка, забывшись и по привычке, поначалу напутствовала мужа, как надо вести себя в компаниях её друзей и знакомых, но со временем поняла неуместность своих опасений, и успокоилась. А её споры с мужем-интеллектуалом были чрезвычайно редки. Как правило, супруги быстро находили общий язык, особенно по части вкуса, и, что особенно радовало Платона, по вопросам политики.
Труднее всего было Александру с Наталией, которая всё время пыталась поссорить мужа с его родственниками, наговаривая и жалуясь им на него, а ему — на них.
В один из будних сентябрьских вечеров супруги Кочет навестили супругов Александровых по их просьбе. Как всегда, разделившись на пары по половому признаку, они принялись выслушивать хозяев о наболевшем.
— «Ну, что? Поспражняемся в красноречии?!» — сразу начал с подколки беседу с родственным другом Платон.
И он выслушал новые стенания друга по поводу старых выходок жены.
Слушая его, Платон через некоторое время устал и несколько раз пытался перебить друга. Своим рассказом он вызывал уже раздражение.
Когда Саша сделал невольную паузу в своём рассказе, будто бы что-то вспоминая, Платон к месту влез в его страстный монолог фразой:
— «Вдруг, откуда ни возьмись, появилась… женщина!».
Друзья посмеялись, и хозяин продолжил:
— «Ты знаешь, у меня от этой моей Наташки похоже крыша поехала?! Она так меня достала, что я недавно… картину закончил под условным названием «Шипы и розы»!?».
— «Да, ну!?».
— «И ты знаешь, что я там изобразил?! Не догадаешься ни за что!».
— «Ну!?».
— «Представь себе, на фоне тёмно-красного бархата стены, и такого же цвета ковра на полу, совершенно обнажённая молодая женщина встала в стойку на одни лишь руки, на «две точки», и сделала шпагат! А из её вагины торчит красивая, красивая, шипастая роза, тоже тёмно-бардового цвета! Ну, как тебе?!».
— «Да-а! Охренительно! А Наташка-то видела?».
— «Да, ты, что! С ума сошёл? Убьёт меняя сразу!».
— «Ты теперь у нас стал, ну, прям, как Сальвадор Дали! Я думаю, такая картина со временем будет стоить бешеных денег!».
— «Ха…, со временем?!».
— «То бишь, после того, как…» — провёл Платон ребром ладони поперёк своей шеи.
— «После смерти, что ли?!» — испугался Саша.
— «Да-а!» — задумчиво протянул друг, думая уже о чём-то своём.
— «Ну, наверно?!» — согласился герой.
— «Для потомков оставишь состояние!».
— «Ха-ха-ха-ха!» — зашёлся сюрреалист.
— «Я не знаю, задумывался ли ты, или нет, над этой картиной, но в ней есть и глубокий философский смысл! Во-первых, она выражает твоё отношение к жене, женщине вообще, к вашей неудачной супружеской жизни! В другом плане — общечеловеческом, она, как раз и говорит о том, что секс, проще говоря, для мужчины влагалище, — это и роза и шипы одновременно! … Так же, как и для женщины… впрочем! — закончил доморощенный философ.
— «Я даже бы добавил! Это не только розы, но и шипы, и прочее, … прочие извращения, которые видны на картине!» — согласился новоиспечённый Дали.
Далее их разговор перешёл от частного — Наталии, к общему — человеческому телу, его красоте и естественности. Подошли и к культуризму, увлечением современной молодёжи «качанием мышц».
Платон вообще был против искусственной модернизации тела человека и его физических возможностей. Он считал, что создала природа, считай бог, то и должно быть. А задача человека этим правильно распоряжаться, беречь и лелеять, а не делать из себя супермена — непонятно для чего и для кого?
Естественно имея ввиду под словом беречь — значит заниматься физкультурой и прочей гигиеной тела.
Лично Платон допускал физические изменения состояния тела человека для достижения конкретных целей, например, спортсмену, чтобы побеждать, или культуристу, чтобы позировать.
Но он был против этого, как поголовного увлечения молодёжи. Развивать надо лучше всего мозги!
Поэтому он в своё время, в юности, занимался лишь гантельной гимнастикой, делая много движений с относительно небольшим весом.
Таким образом, он формировал свои мышцы эластичными, красивыми и выносливыми, но относительно небольшими по размеру.
Человек с такими мышцами обладал и скоростью, и резвостью и достаточной силой. И, главное, выносливостью, в том числе силовой и скоростной. И в этом Платон неоднократно убеждался на собственном примере и опыте.
Потом снова вернулись «на круги своя», то есть к Наташке, к её характеру и псевдо культуре.
В семье родителей Натальи Михайловны Гавриловой почему-то было разрешено, и даже принято, есть «на коленке».
Поэтому уже в браке с Александром, генеральская дочка часто брала тарелку с едой из кухни в комнату, садилась на диван, поджав ноги, и ела, смотря при этом телевизор.
— «Сплошные нарушения этикета и здоровья!» — сокрушался хозяин.
— «И постоянное её нытьё на, якобы, нашу бедность!» — добавил он.
— «Бедность человека, его несчастья и недоразумения являются следствием и продолжением его характера!» — сделал вывод гость.
И Александр продолжил, делиться с другом наболевшим.
Вскоре Платон повторил попытку остановить продолжение его исповеди. Когда Александр начал высказывать свою точку зрения на очередную семейную проблему, Платон ехидно прокомментировал:
