Николь Апсон - Эксперт по убийствам
— Почему?
— Он уже почти установил мину и хотел довести дело до конца. Бернард знал, что парень сильно рискует, и стал настаивать на немедленной эвакуации из подземного хода. Но солдат оказался слишком упрям, а Бернард даже голос повысить не мог — враг, как я сказала, был совсем рядом, и минеры в основном обменивались жестами. Бернард разозлился и пошел на выход, надеясь все же, что подача воздуха с минуты на минуту возобновится. Но когда он вышел на поверхность, то выяснилось, что с мехами что-то случилось и их сейчас чинят. И Бернард повернул назад.
Пенроуз понимал, что такое решение потребовало изрядного мужества: Обри шел почти на верную смерть. Перед его глазами вдруг возникла жуткая картина, которую он видел совсем недавно: искаженное страданием лицо погибшего продюсера и его вытянутая рука. И сейчас увиденное почему-то ужаснуло его даже сильнее, чем тогда, в кабинете Обри.
— Воздуха в туннеле уже почти не осталось, и не успел он пройти и ста ярдов, как начал задыхаться и терять сознание. Бернард упал на колени и попытался ползти, но тут подоспел второй минер из их группы и вытащил его наружу. Чудо, что оба они уцелели.
— А тот парень? — спросил Пенроуз, хотя уже понимал, что с ним случилось.
— Когда удалось наладить поступление воздуха в туннель, солдата нашли в ста ярдах от выхода: он не успел выбраться наружу. Какая это была страшная смерть: сплошная темень, совершенно нечем дышать и ужас от того, что ты один и обречен на гибель. Бернард рассказывал, что парень лежал лицом вниз с полным ртом земли. Все равно что похороненный заживо. — Грейс передернуло, и с горькой усмешкой она добавила: — А мина была отлично установлена: ее взорвали тем же вечером, и очень успешно.
— Я прошу прошения, если мои слова покажутся вам наивными, но я не понимаю, почему Обри считал этот случай грехом, за который должен быть наказан. Возможно, он чувствовал себя виноватым в том, что не сумел помочь, но ведь так сложилось. Это же был несчастный случай, верно?
— Да, несчастный случай, но Артур, тот парень, который погиб, являлся единственным ребенком сестры Бернарда, и он обещал ей присмотреть за племянником. Это само по себе нелепо — как можно обещать что-либо, когда речь идет о войне? Подобные обещания бесполезны. И тем не менее он никогда не мог себе простить, что не сумел сдержать свое слово, хотя сестра, конечно, никогда его за это не корила.
Пенроуз вдруг понял, что ключ к загадке вот-вот будет у него в руках. Он пока еще не понимал, как эти новые сведения приведут его к убийце, но чутье подсказывало ему, что они очень важны.
— А у вас, случайно, нет фотографии сестры Обри?
— Норы? У меня есть одна, где она снята вместе с Артуром незадолго до его смерти. Хотите на нее взглянуть?
— Конечно, если вы не против.
Грейс вышла и, вернувшись через несколько минут, протянула ему маленькую фотографию в позолоченной рамке. Из-под ее стекла, сияя широкой улыбкой, смотрел парнишка, которому, похоже, было чуть больше двадцати; в новенькой форме, с глазами, излучающими теплоту, он казался необычайно привлекательным. Юноша обнимал рукой мать, а та смотрела него с гордостью, но и с тревогой, которая, как очень скоро выяснилось, была более чем оправданной. Женщина выглядела старше, чем та, которую Пенроуз видел совсем недавно. Но несомненно, именно она смотрела на него с фотографии на книжной полке в кабинете Обри, и на эту самую женщину, как казалось Пенроузу, указывали цветок и кинжал.
Неожиданно для самого себя он спросил:
— Ирисы у вас дома и в кабинете Бернарда как-то связаны с его сестрой?
Грейс посмотрела на него с изумлением:
— Думаю, в какой-то мере связаны. Но откуда вы столько всего знаете о моем муже?
Но Пенроуз промолчал, не имея ни малейшего намерения обсуждать с ней внезапно посетившую его мысль: сцены убийств носили театрализованный характер и были предназначены специально для него, инспектора Пенроуза, как в поезде, так и в кабинете продюсера. И еще — почти все, что он знал об Обри, исходило от убийцы. Кто же он — так хорошо знающий прошлое Обри?
Из вежливости не продолжая расспросов, Грейс пояснила:
— На самом деле ирисы скорее относятся к Артуру. Он учился на инженера в Кембридже и, когда пошел воевать, уже заканчивал второй курс. Но по-настоящему Артур любил только садоводство и практически дни и ночи проводил в ботаническом саду. Он твердо решил, что после войны пойдет туда работать.
Пенроуз помнил этот сад — он пару раз туда наведывался, когда учился в университете. Хотя сад находился на краю города и к нему от колледжа можно было пройти пешком, его ландшафт представлял собой совершенно иной, необычайно притягательный мир. Инспектор вдруг сообразил, что они с племянником Обри скорее всего учились в Кембридже в одно и то же время.
— Свою любовь к цветам Артур унаследовал от матери. Правда, она не сажала цветы, а рисовала их для книжных иллюстраций. Еще мальчиком он совершенно преобразил их сад, и сады соседей тоже, а когда учился в университете, то в свободное время подрабатывал садоводством. Ирис был его любимым цветком. После его смерти, когда Бернард вернулся домой с войны, он посадил у нас в саду двадцать один вид ирисов — по одному на каждый год жизни Артура. Бернард выбрал эти виды, потому что они цветут круглый год, и я тоже их полюбила. Приглядитесь к ним повнимательнее — они такие красивые.
Пенроуз подошел к ней поближе и только тогда понял, что она имела в виду. Издалека казалось, что все ирисы одинаковы, темно-фиолетовые, с желтым, тогда как на самом деле каждый из них обладал индивидуальным сочетанием тонов и хотя бы чуть-чуть, но отличался от других.
— Вы знаете, что этот цветок — символ рыцарского достоинства? Один из трех его лепестков символизирует преданность, второй — мудрость, а третий — доблесть. Бернард каждую неделю, почти без пропуска, в память об Артуре возлагал цветок ириса к подножию памятника погибшим воинам. Я теперь буду делать то же самое в память о них обоих — у них ведь никого больше не осталось. Нора умерла пять лет назад от рака, а отец Артура умер еще задолго до войны.
— У Артура была возлюбленная?
— Во всяком случае, я о ней ничего не знаю. А на поминальной службе в его честь никаких его девушек не было.
Решив поначалу, что ничего интересного он у Грейс Обри не узнает, Пенроуз теперь чувствовал: то, что она ему рассказала, представляет исключительную ценность для расследования.
Миссис Обри, вы не подскажете мне имя адвоката вашего мужа? Мне нужно взглянуть на его завещание.
— Его зовут Джон Модлин, из фирмы «Модлин и Де Вир». Она находится на Ланкастер-плейс, но думаю, что могу сэкономить ваше время. Если мы с Бернардом что-то и обсуждали, так это наши финансовые дела. — Она вышла из комнаты и быстро вернулась. — Вот копия его завещания. — Грейс протянула Пенроузу большой кремовый конверт. — Вы, конечно, можете поговорить с Джоном, но, поверьте, в воскресенье вы его на работе не застанете. Я буду очень удивлена, если Бернард переменил завещание без моего ведома, и в нем нет ничего потрясающего воображение, ничего, что могло бы пригодиться сочинителю детективов. — Она усмехнулась: — Или театральному постановщику. Дома, акции и облигации Обри и весь его капитал отписаны Джозефу и мне; так что, как видите, мы с ним никогда ни в чем не будем нуждаться.
— А театры?
— Джозефу будут принадлежать здания театров, но не руководство ими: оно отойдет Джону Терри вместе с существенной долей прибыли от них. Приличная сумма оставлена Лидии Бомонт: они были хорошими друзьями, и он мог всегда тешить себя мыслью, что влюблен в нее, и при этом не волноваться, что обязан предпринимать хоть какие-то шаги, — вы, надеюсь, понимаете, что я имею в виду. Самый странный пункт относится к Хедли Уайту. У него обязательно должна быть работа, причем хорошо оплачиваемая, в «Новом» и «Уиндхеме» столько лет, сколько он пожелает, а если Хедли надумает уйти, то получит столько денег, сколько ему хватит до конца жизни. — Решив, что пора оставить Грейс в покое, Пенроуз поблагодарил ее и протянул руку для прощания, но она пошла с ним вместе по коридору и по дороге завела в другую комнату показать еще одну вазу с цветами. — Строго говоря, эти цветы не принадлежат к семейству ирисов, но мне они так понравились, что Бернард посадил их специально для меня. Ирония судьбы, правда?
Пенроуз всмотрелся в бархатистые коричневые, с зеленым, лепестки, но так и не понял, что она имела в виду.
— Это хермодактилус туберозус, инспектор. Или «вдовий ирис». — У выхода она попрощалась с ним за руку и печально посмотрела на него: — Можно мне увидеть тело Бернарда? Хотя мы и не были влюблены, но всегда уважали друг друга, а чем дольше я живу, тем чаще убеждаюсь, что уважение становится редкостью. И то, что он умер, вовсе не значит, что мое чувство к нему иссякло.
