Николь Апсон - Эксперт по убийствам
— Обычно это делает Хедли. Но сегодня вечером дежурила Маккракен, так что она должна была расставить на столике вино и бокалы.
— А эти двое между собой ладят? Я имею в виду Уайта и мисс Маккракен?
— Честно говоря, не думаю, что Маккракен ладит хоть с кем-нибудь, за исключением, может быть, Джонни. Он, кстати, думает, что у нее есть писательский дар. А Хедли приходится постоянно с ней работать, так что он приноравливается к ней и терпит все ее вздорности. Между прочим, где сейчас Хедли? Пока Джозефина сегодня вечером не рассказала мне, я понятия не имела, что вчера убили его девушку. Поверить не могу: я познакомилась с ней на станции, но одно с другим у меня почему-то не связалось. Хедли ужасно ее любил, это было так трогательно. А Берни в последние месяцы относился к нему как родной отец. Когда Хедли узнает о том, что случилось, весь его мир просто рухнет.
— Нам пока не удалось найти мистера Уайта, — сказал Пенроуз несколько натянуто, что не укрылось ни от Лидии, ни от Марты. — Вы, случайно, не знаете, где он может быть?
— В последний раз я его видела на дневном спектакле, — настороженно произнесла Лидия. Хедли не способен ни на что дурное, Арчи. И он еще такой молодой.
Тут в разговор вмешался Фоллоуфилд:
— Но ведь он сделал что-то дурное, мисс, верно? Швейцар «Нового» сказал мне, что Хедли должен был явиться к Обри после дневного спектакля из-за какой-то провинности, но он этого не сделал. Вы не знаете, в чем там было дело?
— Понятия не имею, сержант, но представить себе не могу, что какая-то его провинность может заинтересовать полицию. — Лидия взяла протянутую ей Мартой сигарету и закурила. — Он живет за рекой, в одной квартире с Рейфом Суинберном. Если Хедли там нет, то не знаю, где его можно найти. Но я надеюсь, что с ним все в порядке.
— Рейф Суинберн говорите? — вновь вступил в разговор Пенроуз. — Вы его уже упомянули в связи с Терри. Зачем он так нужен нашему великому актеру?
— С одной стороны, из-за чистого упрямства. Джонни настолько ненавидит Флеминга, что предпочтет ему любого, у кого есть хоть капля таланта и кто хоть как-то подходит на нужную роль. А Суинберн талантлив — он имеет большой успех в «Уиндхеме», но во многом, правда, из-за своей смазливой внешности. А Джонни, кстати, обожает симпатичных молодых людей.
При упоминании театра «Уиндхем» Пенроуз обменялся взглядом с Фоллоуфилдом.
— А Рейф Суинберн так же хочет получить эту роль, как Джон Терри хочет ему ее дать? — осведомился инспектор.
— О, на этот счет у меня нет никаких сомнений. Суинберн крайне честолюбив. Я видела его пару раз на сцене — что говорить, он умеет показать товар лицом.
— Неужели наше общество до такого докатилось, инспектор? — Марта даже не пыталась скрыть своего сарказма. — Неужто мы до того опустились, что готовы убить ради роли в пьесе? А что, у нас теперь более серьезные причины для убийства выглядят слишком старомодными и теперь не в ходу?
Хотя Пенроуз понимал, что Марта язвит исключительно потому, что волнуется за Лидию, но все равно он почувствовал, что уже с трудом переносит эту женщину. Вспомнив, что его ждет вдова Обри, инспектор решил, что сейчас самое время откланяться.
— Мои служащие пробудут в театре до утра. Вы все можете здесь остаться столько, сколько хотите, но, пожалуйста, не расхаживайте по театру. — Пенроуз повернулся к Джозефине: — Когда вы решите уйти, полицейский, дежурящий у служебного входа, вызовет вам машину. — Он двинулся к выходу, но в дверях остановился и обернулся к Марте: — В прошлом году в Пимлико[21] я расследовал убийство молодой женщины. Она работала секретаршей в большой адвокатской конторе, и ее задушили потому, что ей выделили письменный стол, за которым очень хотелось сидеть другой сотруднице. Может, и не слишком старомодное основание для убийства, мисс Фокс, но, уверен, оно было чрезвычайно убедительным для женщины, которую за это убийство повесили.
Пенроуз слышал, как один за другим отодвинули четыре засова, потом зазвенели ключи, и лишь после этого служанка отворила перед ним парадную дверь внушительного дома на Куин-Энн-гейт.
«Как жаль, — подумал Арчи, — что Бернард Обри не предпринял в театре тех серьезных мер предосторожности, которыми не пренебрег в своем доме».
— Миссис Обри наверху, сэр, — сказала служанка с равной долей воспитанности и немногословия, обычно приобретаемой за долгие годы работы домашней прислугой. — Я проведу вас в гостиную, и она к вам скоро выйдет.
Комната, в которой Пенроуза оставили ждать хозяйку, оказалась примерно тех же размеров, что и кабинет Обри в театре, и с таким же вкусом обставлена и оформлена. Но признаков повседневной жизни, очевидных в резиденции продюсера, в его совместном с супругой жилище не было и в помине. Более того, казалось, ни одному предмету в этой комнате не довелось быть использованным по назначению: диван, элегантный «честерфилд», выглядел так, будто на нем никогда не сидели; изумительно отполированный камин сиял первозданной чистотой, и его даже невозможно было представить зажженным; несколько книг в угловом шкафу, похоже, служили не для чтения, а для цветовой гармонии со светло-коричневым, орехового дерева, шкафом. Арчи не сомневался, что, сними он любую книгу с полки, непременно обнаружит, что ее страницы с позолоченной каемкой все еще не разрезаны. Терпкий мужской запах табака, столь явный в кабинете Обри, здесь заменил нежный фиалковый аромат. И Арчи уже не удивился, что исходил он от вазы с темно-фиолетовыми, в полном цвету, ирисами, настолько неотличимыми друг от друга, что, кроме их тонкого запаха, ничто не свидетельствовало о том, что они создания природы, а не рук человеческих.
Над вазой с цветами висела написанная маслом картина, и Пенроуз подумал: интересно, была она куплена потому, что привлекла своей красотой, или из чисто практического соображения в надежде, что со временем поднимется в цене. Исходя из того, что Пенроуз знал про Обри, возможным являлось и то и другое. Картина изображала сцену на пляже, по предположению Арчи, одного из французских прибрежных курортов, ставших модными во второй половине прошлого века. На переднем плане располагались мужчины в замысловатых купальных костюмах, женщины, щеголяющие кринолинами и зонтиками от солнца, — ничуть не похожие на расслабленных отдыхающих нынешних времен. И даже дети на полотне были разодеты в элегантные костюмы и шляпы, и никто из них, похоже, не отваживался войти в плещущее за их спиной безмятежное море. Пенроуз, даже не глядя на подпись, легко догадался, что картина написана знаменитым Эженом Буденом. Когда он учился в Кембридже, ему повезло: в двух шагах от него находился Музей Фитцуильяма, и Арчи всегда тянуло к идиллически-прекрасным картинам Будена, которые были ему по душе намного больше, чем кричащие полотна его более известных современников этого художника.
— Правда, замечательная? Любимая картина моего мужа. Это пляж в Трувиле в Нормандии, Бернард ребенком там обычно проводил каникулы. К сожалению, его более поздние воспоминания о Франции оказались менее радостными. — Слова эти были сказаны мягко, но авторитетным тоном, и когда Пенроуз обернулся, перед ним стояла женщина, чей облик вполне такому тону соответствовал. Грейс Обри оказалась высокого роста, элегантна, с умным выражением лица, которое еще сильнее подчеркивалось появившимися с возрастом морщинками. Благодаря прическе, необычной для женщины старше шестидесяти и скорее всего объяснимой лишь поздним часом — ее длинные волосы были распущены по плечам, — Пенроуз легко представил Грейс Обри в молодости, до того как ее темно-каштановые волосы посеребрила седина. Она, вне всякого сомнения, была красивой женщиной, и представлялось странным, почему Обри и его жена по утверждению молвы, не были близки друг другу. — Знаете, после войны, он почти не подходил к ней. — Грейс все еще не сводила глаз с картины. — Наверно, неправильно скорбеть об этом, когда многие вообще не вернулись с войны, но я считаю, что потеря чувства красоты так же трагична, как потеря жизни. — Она присела на край дивана и, решительно отвергнув его соболезнования, пригласила сесть рядом. — Для меня случившееся — огромное потрясение, инспектор, но я не хочу тратить ваше время и притворяться. Наши супружеские отношения были не более чем привычкой. Конечно, мне очень жаль, что он умер. Мы все надеемся протянуть как можно дольше и уйти из жизни естественным образом, и ни один человек не должен умирать так, как мой муж. Ваш сержант, между прочим, изо всех сил старался пощадить мои чувства, но я не могу себе представить, что смерть от отравления может быть безболезненной. Так вот, с моей стороны будет нелепо изображать скорбь, которой я не испытываю.
Пенроуз подумал, что вряд ли хоть когда-либо у кого-нибудь был повод счесть поведение Грейс Обри нелепым.
