Николь Апсон - Эксперт по убийствам
Пенроуз подумал, что вряд ли хоть когда-либо у кого-нибудь был повод счесть поведение Грейс Обри нелепым.
— Когда вы в последний раз говорили со своим мужем? — спросил инспектор, теперь совершенно уверенный, что она в отличие от некоторых прочих расскажет ему все, что необходимо, всю, даже самую непривлекательную правду.
— Сегодня за завтраком. Он ушел на работу, как обычно, около половины десятого. Меня не удивило, что к тому времени, как я отправилась спать, его еще не было дома. Он часто возвращается домой поздно: или работает, или с кем-то встречается, так что я рассчитывала увидеть его только утром.
— И вы не говорили по телефону?
— Нет. У каждого из нас, инспектор, была своя жизнь. Но и когда мы находились вместе, нам почти не о чем было говорить, и я даже не могу себе представить такую причину, по которой вдруг решила бы позвонить мужу.
— Сколько лет вы были женаты?
— В следующем месяце исполнился бы сорок один год, правда, мы давным-давно перестали отмечать наши годовщины.
— Почему же вы столько лет жил и вместе, если оба были при этом несчастливы?
— Вы женаты, инспектор?
— Нет.
— Я так и подумала. Обычно те, кто не женат, считают, что, если люди счастливы, они живут вместе, если же нет — расходятся. В жизни все не так просто, а в нашем браке — тем более. Я не могу ручаться за Бернарда, но я, пожалуй, никогда не была несчастлива всерьез. Когда мы поженились, то оба были состоятельны, и Бернард много работал, чтобы мы не обеднели, поэтому мы никогда ни в чем не нуждались — я имею в виду материально. И нельзя сказать, что мы не ладили — просто ни одному из нас не удалось зажечь в жизни другого той искры радости, из-за которой все остальное не имеет никакого значения. Страшно признаться, но все те удовольствия, которые я получала от нашей совместной жизни, ничуть бы не уменьшились, если бы его не было рядом со мной. — Грейс перевела взгляд на свои руки и легким движением коснулась обручального кольца. — Я, наверное, инспектор, слишком резко вас осадила. Я прошу прощения. Вы, должно быть, правы: если бы мы действительно были несчастливы, а не просто не испытывали радости от общения друге другом, то наверное, разошлись бы и искали счастья на стороне. Но когда совместная жизнь — ни то ни се, время течет сквозь пальцы и ты слишком поздно понимаешь, что все могло быть по-другому.
Догадываясь, что вдова Обри с презрением отнесется к любому криводушию, Пенроуз решил задать ей следующий вопрос как можно более прямо.
— Вы всегда были друг другу верны?
— Всегда.
Вы ответили, ничуть не колеблясь, но, вероятно, за себя. Можете вы с такой же уверенностью поручиться за вашего мужа?
— Дело в том, что я ничуть не возражала бы, если б он завел роман. И мой муж это знал. Поэтому ему не нужно было мне лгать. Нет, мы оказались слишком ленивы, чтобы изменять друг другу. — Грейс взяла со стоявшего рядом столика серебряный портсигар и, помолчав, зажгла сигарету.
— У вас есть дети?
— Сын Джозеф. Он живет в Глостершире.[22] Они с Бернардом никогда не были особенно близки — слишком похожи друг на друга, чтобы ладить между собой; к тому же Бернарда очень расстраивало, что Джозеф не хочет иметь никакого дела с его бесценным театром. И слава Богу — если учесть, что случилось с его отцом.
— Выходит, у Обри были враги?
— Ясно, что были, инспектор. Я думаю, это просто очевидно.
— Я имею в виду врагов в театре, раз в смерти вашего мужа, похоже, вы вините его работу.
— Бернард обладал большой властью в театральной сфере. Он создавал карьеры и разрушал их. В своих решениях он обычно бывал прав, но нередко безжалостен. К тому же Бернарда нашли отравленным в его личных апартаментах именно в театре. Разумеется, расследование ведете вы, а не я, но все улики указывают именно в этом направлении.
Пенроуза так и подмывало упрекнуть теперь Грейс в упрощенном взгляде на вещи, но он не поддался этому соблазну.
— Я считаю, что смерть вашего мужа связана с убийством, совершенным в пятницу. Вам что-нибудь говорит такое имя — Элспет Симмонс?
Г рейс на минуту задумалась.
— Девушка, которую убили на Кинге-Кроссе? Я читала о ней сегодня вечером в газете, но раньше никогда это имя не слышала. А почему вы решили, что смерть Бернарда имеет какое-то отношение к ее убийству?
— Она встречалась с одним из его служащих — молодым человеком по имени Хедли Уайт. Я слышал, что ваш муж был к нему весьма привязан и очень расстроился, когда узнал о смерти мисс Симмонс.
Грейс пожала плечами:
— Мне жаль, но не думаю, что могу вам в этом деле помочь. Бернард действительно с большой симпатией отзывался о Хедли — я запомнила это имя, потому что оно редкое, — и он действительно верил в то, что молодым людям надо помогать пробиваться в жизни, но к этому, пожалуй, мне больше нечего добавить.
— Вы не заметили никаких перемен в его поведении в последнее время? — Пенроуз в душе успел помрачнеть, поскольку все за нее осознавал, что Грейс Обри знает слишком мало о жизни своего мужа, чтобы пролить свет на его смерть. — Может быть, он был не слишком весел?
— Бернард всегда был вспыльчивым, но обычно быстро отходил. В последнее же время он часто казался встревоженным и раздраженным.
— Вы не знаете почему?
— Бернард обычно злился, когда у него что-то не складывалось, но не спрашивайте меня, что именно его раздражало в последние дни.
Я знаю, что это маловероятно, учитывая обстоятельства его смерти, но тем не менее возможно ли, что по какой-то причине он решил покончить с собой?
— Нет, самоубийство совершенно исключено. Он не был настолько верующим, чтобы это его остановило, но после всего того, что Бернард пережил во время войны, когда на его глазах погибали совсем юные солдаты, которые только начинали жить, он с презрением относился к самоубийству, считая его прибежищем трусов. Уж кем-кем, а трусом Бернард никогда не был и презирал трусость в других. Мир как таковой казался ему достаточно печальным местом, и временами он относился к самому себе довольно-таки сурово, обычно упрекая себя в одном: не сделал того, что должен был сделать. Но Бернард всегда говорил, что самое большое наказание за грехи — это жить, несмотря ни на что.
Пенроуз тут же задался вопросом: был ли грех, в котором Обри так раскаивался, совершен во время войны? Он задал этот вопрос Грейс и по ее взгляду понял, что попал в точку.
— Интересно, почему вы так решили? Впрочем, вы правы. Ему на фронте было очень тяжело, и вернулся он совсем другим человеком. Нет, не сломленным, но со смешанным чувством обиды и вины, более глубоким, чем та скорбь, которую в той или иной степени все мы ощущали. — Грейс зажгла еще одну сигарету, но почти сразу же положила ее в пепельницу, где, мгновенно забытая, она медленно догорала. — Он сражался в свое время в Южной Африке и отлично там себя проявил, поэтому, хотя для призыва Бернард не подходил по возрасту, его упросили отправиться во Францию и возглавить там отряд саперов. И таких, как он, людей постарше призвали немало. Молодые лишь рыли туннели, но у них не имелось никакой специальной подготовки, и опытные минеры вроде Бернарда ценились там на вес золота. Я понимаю, что сражаться нелегко было всем — и, судя по вашему возрасту, вы и без меня это знаете, — но мне всегда казалось, что туннельная война хуже ада. Жить без дневного света совершенно неестественно. К счастью, Бернард умел ладить со своими мальчишками; он за ними присматривал, учил их саперному делу, искусству ведения подземной войны. И они всему быстро выучивались — да у них и не было выбора: малейшая оплошность могла стоить им жизни. Бернарду приходилось часами сидеть одному, согнувшись в три погибели и прислушиваясь к малейшему шороху. Под землей были хорошо слышны различные звуки, и он докладывал о том, что слышал, решал в каком направлении рыть туннель, и определял, где устанавливать мины. Бернард работал в неимоверном психологическом напряжении, постоянно сознавая, насколько близко находится враг и как много зависит от него лично.
Она замолчала, и Пенроуз решил терпеливо дождаться продолжения рассказа. Но молчание затянулось, и тогда он заметил:
— Неудивительно, что у господина Обри развилась клаустрофобия. Наверное, те испытания, что выпали на его долю, и не могли пройти бесследно.
— Не знаю. Он был сильным по характеру человеком, и даже очень сильным, и, я думаю, все бы обошлось, если бы не одна история. Это случилось весной шестнадцатого года. К тому времени некоторые из туннелей, проходя под вражеской территорией, тянулись на треть мили или даже больше, и вы можете представить, как важна там была вентиляция. Ее проверяли с помощью свечи — извините, если я объясняю вам то, что вы и так знаете, — если свеча горела, пусть даже и слабым голубоватым пламенем, считалось, что работать там можно. Если же воздуха не хватало, его туда закачивали специальными мехами. — Грейс поднялась и из стоявшего рядом с цветами графинчика налила себе виски с содовой, а потом взяла второй стаканчик и вопросительно посмотрела на Арчи. Тот отрицательно замотал головой: он и так едва держался на ногах от усталости, а спиртное совсем бы его сморило. Грейс отпила глоток и продолжила рассказ: — Как-то раз Бернард был в туннеле с двумя молодыми саперами, которые по его инструкции устанавливали мины. Они почти закончили работу, как вдруг почувствовали, что им не хватает воздуха. Почему прекратилась его закачка, узнать было невозможно — группа находилась слишком далеко от входа в туннель, а кричать саперы не могли из-за близости противника. Поэтому Бернард приказал всем немедленно возвращаться, но один из минеров отказался уходить.
