Калифорния на Амуре - "Анонимус"

Даже врачей к сумасшедшим обычно не звали, а попросту изолировали их и сажали на цепь. Впрочем, и врачи традиционной медицины, если уж они добирались до такого больного, часто лечили его совершенно варварским способом – давали ему рвотное и слабительное, что сильно истощало организм, и ослабший больной уже не мог быть опасен для окружающих.

Так или иначе, но если бы Ганцзалин назвал себя сумасшедшим, на приличное обхождение рассчитывать ему не приходилось бы и щадить его никто бы не стал. Поэтому он и молчал сейчас, глядя в хитрые глаза хунхуза.

– Ты врешь, – снова сказал Пэн Гун, – ты не сумасшедший, ты шпион. Ты приехал в Желтугу вместе с иностранным дьяволом-гуйцзы. Кто он такой, и зачем вы здесь?

Ганцзалин аккуратно повторил легенду, которой потчевал надворный советник президента Амурской Калифорнии господина Фассе. Но то ли Пэн Гун был умнее Фассе, то ли просто был крайне недоверчивым человеком, но Ганцзалину он не поверил ни на грош.

– Ладно, – сказал он, – ладно. Не хочешь говорить? Хранишь верность хозяину? Тем хуже для тебя.

Он повернулся к Цзи Фэйци, который стоял у него за спиной.

– Раскалил? – спросил он.

Цзи Фэйци молча кивнул и протянул командиру шило. Пэн Гун взял шило за рукоятку, поднес к носу Ганцзалина. Кончик его, который он перед этим подержал в огне, раскалился докрасна и источал опасное тепло.

– Видишь? – сказал он. – По правилам надо бы тебе сначала иглу под ногти засадить, но времени нет возиться. Начнем сразу с глаз.

Ганцзалин судорожно дернулся, пытаясь ослабить путы. Но в этот раз он был опутан веревками на славу, как будто не человека вязали, а медведя. Увидев, что пленник хочет вырваться, Пэн Гун ухмыльнулся и ткнул его шилом в лицо. Ганцзалин зажмурился, но хунхуз остановил раскаленную иглу на расстоянии в каких-нибудь полвершка. Остальные хаохани с любопытством наблюдали, как проходит допрос.

– Ну, – спросил Пэн Гун, – будешь говорить?

Несколько секунд пленник молчал, потом открыл глаза.

– Так ты ничего не добьешься, – сказал он хмуро. – Ты выжжешь мне глаз, я умру от боли, и ничего уже сказать не смогу.

– А как надо? – неожиданно заинтересовался Пэн Гун. – Как заставить тебя говорить?

Ганцзалин отвечал, что, во-первых, надо его развязать, потому что руки и ноги у него затекли от веревок. Во-вторых, надо его накормить, потому что со вчерашнего утра он ничего не ел…

– А в-третьих – спать уложить, – закончил хунхуз под довольное гоготание братьев по разбойному ремеслу. – Нет у нас времени ни на обед, ни на сон. Но если ты расскажешь всю правду про себя и своего господина, обещаю, что дам тебе поесть и дам выспаться…

– Перед смертью? – спросил Ганцзалин угрюмо.

– Это зависит от того, что ты нам скажешь, – отвечал Пэн Гун. – Скажешь правду – может, еще и пощадим. А за ложь будем пытать, пока не явится за тобой из ада сам Янь-ван. Что выбираешь?

– Дай подумать, – попросил Ганцзалин.

– Думай, – согласился Пэн Гун, – только недолго. Даю тебе минуту.

И он умолк, не отводя, впрочем, взгляда от пленника.

Ганцзалин, однако, на него не смотрел – он думал. И подумать, действительно, было о чем. Если он будет молчать, хунхузы замучают его до смерти – в этом он ни секунды не сомневался. Смерти он, впрочем, не боялся – разве только его скинут с отвесной скалы в пропасть. Однако мысль о том, что прежде, чем убить, его будут пытать всеми возможными способами, была Ганцзалину неприятна.

Но если подумать здраво, что, в конце концов, случится, если он скажет правду? Что за дело хунхузам до следователя из Санкт-Петербурга, который охотится за желтугинскими фальшивомонетчиками? Он просто скажет правду – едва ли это можно считать предательством по отношению к господину. Тем более, что умирать совсем не хочется. Да и вряд ли его смерть доставит удовольствие надворному советнику. Одним словом, кажется, придется все рассказать. В любом случае, господину это не повредит, ничего с ним бандиты не сделают.

Впрочем, тут в голову Ганцзалину пришла мысль, от которой он похолодел. Конечно, хунхузам нет дела до желтугинских фальшивомонетчиков – но только если они сами с этими фальшивомонетчиками не связаны. А если нет, чего вдруг они пленили Ганцзалина, угрожают ему пытками и страшной смертью? Очень может быть, что у них во всей этой истории имеется свой интерес. И тогда, если он признается, хунхузы сначала прикончат его, а потом уже возьмутся и за господина. Значит, если Ганцзалин не признается, они убьют только его, а если признается, то еще и Загорского? В первом случае – один труп, во втором – два. Даже с чисто математической точки зрения выгоднее первое. Что ж, похоже, другого выхода и в самом деле нет.

Ганцзалин тяжело вздохнул.

– Ладно, – сказал он, – убивай.

Несколько секунд хунхуз внимательно смотрел ему в глаза, потом ядовито ухмыльнулся.

– Я не сказал, что убью тебя, – заметил он. – Я сказал, что буду пытать.

– Ничего, потерплю, – отвечал Ганцзалин равнодушно, хотя сердце его, испытанное сердце воина, все-таки дрогнуло. Он, выросший среди триад, лучше кого бы то ни было знал, на какие пытки способны его соотечественники. Господин, обучавшийся у даосских мастеров, владел многими тайными искусствами, среди которых было и временное обезболивание без лекарств. Кое-чему он научил и своего помощника. Нажимая на определенные точки, можно было существенно утишить почти любую боль. Одна только незадача – руки у него связаны, и, значит, никто не позволит ему жать ни на какие точки. Что ж, видимо, и в самом деле придется терпеть. Терпеть, пока не умрешь.

Пэн Гун, который внимательно наблюдал за пленником, очевидно, прочел на лице его решимость обреченности. Он посмотрел на шило, которое все еще держал в руке.

– Эй, – сказал он Цзи Фэйци, – игла остыла. Накали-ка мне ее снова.

И отдал шило подручному. Вот еще минута-другая передышки, подумал Ганцзалин. Или напротив, ужасного ожидания? Как было бы замечательно, если бы сейчас в фанзу ворвался Загорский и перестрелял бы всех этих негодяев из своего нагана. Исход, как ни странно, вполне натуральный, тем более, что-то подобное уже случалось с ними в обстоятельствах не столь ужасных. Так почему бы не случиться этому и сейчас, когда речь идет о жизни и смерти?

Цзи Фэйци вернул Пэн Гуну шило – раскаленное, оно светилось красным.

– Итак, начнем с глаз, – бодро заметил первый старший брат. – Главное сейчас – чтобы ты как можно дольше держался, а, значит, чтобы боль была как можно более продолжительной.

И он снова поднес раскаленное шило к лицу Ганцзалина. Тот чуть заметно поморщился и закрыл глаза. Хунхуз засмеялся.

– Думаешь, это тебя спасет? Игла легко пройдет сквозь кожу и сожжет ее. У тебя не будет не только глаз, но и век, чтобы прикрыть зияющие черные дыры в твоем черепе…

Ганцзалин не слушал его, он думал сейчас о господине. Загорский обнаружил след хунхузов, и, хотя его обстреляли, он наверняка уже идет по этому следу. Да, снег засыпал следы, но господин все равно не отступит. Он будет искать, и он найдет. Может быть, нужно продержаться еще каких-нибудь полчаса, и за это время надворный советник все-таки придет и спасет своего помощника? Вот только не было у Ганцзалина этого получаса, у него вообще не было никакого времени.

Раскаленное шило источало тепло прямо возле закрытых век… Интересно, потеряет ли он сознание от боли? Хотелось бы просто упасть без чувств, а не выть и кататься по полу перед злорадствующими хунхузами.

Внезапно скрипнула дверь, и в фанзу ворвался свежий ветер. Шило замерло, так и не коснувшись глаза Ганцзалина. Он тоже замер: неужели?

Из блуждающей серой тьмы раздался голос, который в этот миг показался Ганцзалину пением ангелов. Однако это не был голос господина, говорила женщина.

– Что тут у вас? – коротко спросила она по-китайски.

Цзи Фэйци с почтением отвечал женщине, которую звал данцзяфу, что они поймали шпиона, однако тот запирается и не хочет сознаваться. Приходится огнем и железом выбивать из него правду.