Калифорния на Амуре - "Анонимус"

Цзи Фэйци все-таки решил винтовку младшему брату не давать. Даже если пленный – настоящий дьявол и сможет одолеть Жэнь Умина, пусть лучше в руках его окажется нож, а не винтовка.

– Не дам, – сказал Цзи Фэйци. – Если захочет сбежать, просто прирежешь его как свинью.

И пошел в дом.

– Слышал? – с дрожью в голосе спросил Жэнь Умин. – Прирежу, как свинью.

Однако Ганцзалину некогда было вести долгие беседы о животноводстве и кулинарии. Он сделал несколько быстрых шагов к стражнику и так ударил его железной ногой в бедро, что тот перекувырнулся в воздухе, словно тряпичная кукла и, потрясенный, со всего маху рухнул на снег. На миг ему показалось, что его ударили не ногой, а рельсой, что его сбил с ног паровоз, который вышиб из него душу, и потому пару секунд он просто лежал, уткнувшись лицом в снег. Потом в голову Жэнь Умину пришла спасительная мысль закричать во всю мочь, чтобы на помощь ему выбежали из фанзы братья-хаохани. Но воплотить эту мысль в жизнь он не успел – Ганцзалин снова ударил его ногой, на этот раз по затылку, хотя и значительно слабее. Однако этого оказалось достаточно, чтобы хунхуз провалился в благодетельную прохладную темноту и перестал что-либо ощущать.

Ганцзалин тем временем выпростал из веревок левую руку, выдернул из-под мышки у Жэнь Умина нож и перерезал путы. Действовал он стремительно, однако, как оказалось, все-таки недостаточно быстро. Распрямившись, он услышал за спиной щелканье ружейных затворов. Медленно повернулся, увидел пятерых китайцев в толстых ватных куртках и меховых треухах. Лица у них были туповатые и жестокие, каждый держал в руках винтовку и целился Ганцзалину прямо в голову.

В одно мгновение Ганцзалин прикинул свои шансы. Увы, они оказались совсем невелики. У него был отобранный у Жэнь Умина нож – опасное оружие в умелых руках, но только в рукопашной схватке. Он, конечно, мог метнуть его в глаз кому-то из хунхузов, но остался бы после этого с голыми руками и в следующую секунду его буквально нашпиговали бы свинцом. Попытаться сбежать? Но по снегу даже идти было трудно, не то что бежать – его тут же пристрелят.

Следовательно, выход оставался один. Правда, выходом его назвать было трудно, это была лишь попытка немного оттянуть неизбежную расправу. Впрочем, жизнь научила его не пренебрегать никаким, даже самым маленьким, самым смехотворным шансом. Главная книга китайской нации называется И цзин, «Канон перемен». Она учит, что все в мире подвержено непрерывным изменениям, текучим, как река. И если при гадании на черепашьих панцирях тебе выпала шестьдесят третья гексаграмма – цзи-цзи, «уже конец», не спеши оплакивать свою горькую судьбину, подожди несколько мгновений и снова брось жребий. И очень может быть, на этот раз выпадет шестьдесят четвертая гексаграмма – еще не конец. Главное – терпение и готовность меняться вместе с обстоятельствами.

– Ладно, – крикнул Ганцзалин, – не стреляйте! Я сдаюсь!

Он демонстративно бросил на снег нож и показал врагам пустые руки. Подошедший сзади хунхуз без лишних церемоний двинул ему прикладом по спине и обрушил в снег. Теперь они с Жэнь Умином лежали рядом и чувствовали себя одинаково неважно.

Очнулся он уже в фанзе. Это тоже было зимовье, но устроенное на китайский лад.

К счастью, топилось это зимовье не по-черному, когда дым идет прямо из-под печной заслонки и выходит в окна – в здешней печке все-таки имелась для дыма отдельная, выходящая наружу труба. Если бы это было настоящее северное китайское жилье, тут наверняка был бы и теплый кан, но, поскольку народу в фанзе жило много, непременно встал бы вопрос, кому спать на кане, а кому – на простых холодных лежанках. Вероятно, именно поэтому кан решили не заводить, обошлись только печкой.

Поскольку здешняя фанза строилась самими хунхузами, здесь не было даже потолка. Его роль исполняла плоская крыша, поставленная сразу на стены, как будто бы крышкой накрыли горшок.

Посреди фанзы на треноге высился медный котел для еды. В дальнем углу располагался длинный кухонный стол со скамейками, в противоположном углу была печка. На стене над столиком висели ложки, сита, коробочки с палочками-куа́йцзы и небольшие глиняные чашки…

Сам Ганцзалин валялся, связанный, на деревянной лежанке лицом вверх. Повернув голову, он увидел, что у противоположной стены на другой лежанке лежит стонущий Жэнь Умин. Похоже, Ганцзалин все-таки немного переборщил и ударил того чуть сильнее, чем хотелось бы. Или, может быть, чуть слабее – смотря по тому, чего он добивался.

Сначала Ганцзалин удивился, что он не на полу валяется, а на лежанке, но тут же понял – так удобнее допрашивать. Спустя несколько секунд над ним склонилась желтая раскосая физиономия. Это был первый старший брат Пэн Гун. Несколько секунд он буравил пленника прищуренным взглядом, потом как-то нехорошо ухмыльнулся.

– Как тебя звать? – спросил он по-китайски.

– Ганцзалин, – отвечал Ганцзалин.

– Зачем явился в Желтугу?

– Золото добывать.

Хунхуз нехорошо осклабился.

– Врешь, – сказал он. – Зачем ходил к Юй Лучаню?

Юй Лучань был китайским скупщиком золота. Несложно было догадаться, что основной денежный поток в Амурскую Калифорнию идет именно через скупщиков золота, и через них же, вероятно, поступают сюда фальшивые червонцы. Но скупщики золота были и в русских штатах, и в китайском поселении. Как понять, где искать?

– Сравни цены, – посоветовал Загорский, когда отправлял помощника в китайский штат. – И если в каком-то месте платят ощутимо больше, попробуй разобраться, почему.

Ганцзалин сравнил и установил, что больше всех платит именно Юй Лучань. Чтобы узнать, почему так происходит, он и отправился к нему в тот самый день, когда Загорский вместе с Прокуниным и Ороконом отправился в тайгу – искать сбежавшую тигрицу. Разумеется, он не ждал прямого ответа от менялы, тут нужно было применить дедукцию. После некоторых расспросов Ганцзалин понял, что Юй Лучань любит покупать партии золотого песка и самородки у русских и платит им больше, чем остальные скупщики в Желтуге. Из-за этого некоторые русские приискатели предпочитали не ездить в Игнашину, а сдавать все золото Юй Лучаню. При этом у китайцев Юй Лучань брал золото по той же цене, что и другие скупщики, но платил им китайскими юанями. Тут было над чем задуматься даже человеку менее подозрительному, чем Ганцзалин…

Видя, что пленник не отвечает, Пэн Гун дал ему тяжелую затрещину и повторил вопрос:

– Зачем ты приходил к Юй Лучаню?

От ярости лицо Ганцзалина перекосилось, но он все-таки овладел собой и отвечал спокойно:

– Хотел узнать, почем он скупает золото. Люди говорили, что господин Юй платит больше остальных.

– У тебя разве есть золото? – спросил Пэн Гун.

Ганцзалин отвечал, что золота у него пока нет, но оно у него будет, когда он выберет себе участок и начнет на нем работать.

Пэн Гун усмехнулся – Ганцзалин опять врал. Когда приискатель появляется в Желтуге, он в первую голову делает три вещи: ищет себе жилье, ищет себе участок, где будет работать и, наконец, идет к старосте, чтобы представиться и подать заявку на участок. Ничего этого Ганцзалин не сделал. Значит, он либо сумасшедший, либо шпион.

– Я не шпион, – быстро отвечал Ганцзалин.

– Значит, ты сумасшедший-фэ́нцзы?

Пленник молчал. Ему совсем не хотелось объявлять себя душевнобольным, к этой категории людей в Китае относились неважно. Считалось, что психическая болезнь возникает не на ровном месте, а когда нарушаются нормы морали – причем как самим больным, так и членами его семьи, например, родителями, которые неправильно его воспитали. Сумасшествие часто передавалось из поколение в поколение, и это уже означало, что в нем виноваты предки, а это могло стать источником неизбывного стыда для всего рода.

Именно поэтому появление сумасшедшего в семье старались скрывать – чтобы не вызвать осуждения знакомых и чтобы не возникло трудностей у его родных. Братьям и сестрам душевнобольного, например, трудно было жениться и выйти замуж, их с неохотой брали на службу, особенно государственную.