Борис Акунин - Любовник смерти
Инженер Сенькиного вопроса сначала не понял, а когда понял, заругался и велел впредь харю называть не «харей», не «мордой» и не «рожей», а «лицом». В крайнем случае, если захочется выразиться сильней, то можно «физиономией».
Или ещё как-то заспорили Эраст Петрович и сенсей, меняются из-за прогресса ценности или нет.
Господин Неймлес говорил, что меняются – повышается их уровень, прежде всего потому что человек начинает дороже ценить себя, своё время и свои усилия, а Маса не соглашался. Мол, всё наоборот: теперь от отдельного человека и его усилий мало что зависит, и от этого ценности все падают. Когда прогресс за тебя половину дел выполняет, можно всю жизнь прожить, так и не проснувшись душой, ничего толком в истинных ценностях не поняв.
Скорик слушал, но на чью сторону встать, определиться не мог. С одной стороны, вроде прав Эраст Петрович. Вон сколько в Москве прогрессу: и трамвай скоро запустят электрический, и фонарей ярких понаставили, и синематограф, ценности же с каждым днём все выше и выше. Яйца на рынке раньше стоили две копейки десяток, а теперь три. Извозчики от Сухаревки до Замоскворечья полтинник брали, а ныне меньше семидесяти-восьмидесяти копеек к ним и не суйся. Или те же папиросы взять.
Но и не сказать, чтоб ценности только росли. От прогресса тоже своя польза есть. Одно дело – башмак вручную сработанный, другое – фабричный. Первый, конечно, дороже выходит, оттого их и не стало почти.
Однако скоро Сеньке стало ясно, что в ценностях Эраст Петрович вовсе ничего не смыслит.
Обкатывали они «Ковёр-самолёт» на Мытной улице. Поворачивают на скорости за угол – Эраст Петрович руль крутит, Сенька в клаксон дудит – а там стадо коров. Что им, дурам, клаксон? Ну и врезались в заднюю, со всего разгона.
Она мумукнуть не успела – и с копыт. Лежит, сердешная, замертво.
Сеньке, правда, не корову было жалко, а передок. Фонарь новый только-только поставили, заместо прежнего, о кирпичную стену расколоченного. Между прочим, пятьдесят рублей фонарик, не шутки.
Пока охал, стёклышки собирал, инженер пастуху за корову – сколько б вы думали? – сто рублей отсчитал! Виданое ли дело! Это за бурёнку, которой в базарный день цена тридцатка!
И это ещё что. Как только пастух, бесстыжая харя, то есть бесстыжее лицо, катеньку в картуз прибрал, корова встала и пошла себе. Хоть бы что ей – идёт, выменем трясёт.
Скорик, конечно, пастуха за рукав: вертай деньги.
А Эраст Петрович:
– Во-первых, не «вертай», а «пожалуйста, верните». Ну а, во-вторых, не нужно. Пусть это будет плата за моральный урон.
Это кому моральный урон, спрашивается? Корове?
У этого инцидента были важные последствия, а от важных последствий проистекли эпохальные результаты.
Последствия произвёл Сенька, результаты – Эраст Петрович.
В тот же день Скорик нарисовал на бумаге железную скобу – спереди перед фарой крепить, чтобы коров, коз или собак сшибать без вреда для имущества. А после ужина учинил господину Неймлесу и японцу допрос, почём они что покупают и кому сколько денег платят. Слушал – диву давался. Эраст Петрович, даром что американский инженер, в самых простых делах был дурак дураком. За все платил втридорога, сколько запросят, торговаться и не думал. Квартиру в Ащеуловом снял за три сотни! Сенсей тоже хорош. Кроме своего Пути и баб всё ему до Макаркиных имении. Ещё камердинер называется.
Скорик поучил немножко их, малахольных, уму-разуму, чего сколько стоит – они, знатоки ценностей, уши и развесили.
Инженер на Сеньку посмотрел, головой уважительно покачал. Тут-то и обрисовались те самые результаты.
– Удивительный ты юноша, Сеня, – торжественно сказал Эраст Петрович. – Сколько в тебе т-талантов. Твоя идея шокогасящей скобы для авто превосходна. Следовало бы запатентовать этот аксессуар и назвать в твою честь – допустим, «гаситель Скорикова». Или «антишокер», или «бампер», от английского bump. Ты прирождённый изобретатель. Это раз. Поражают и твои экономические способности. Если ты согласишься стать моим к-казначеем, я с удовольствием доверю тебе распоряжаться всеми своими тратами. Ты настоящий финансист. Это два. А ещё меня поражает твоя техническая сметливость. Ты так ловко продуваешь карбюратор, так быстро заменяешь колесо! Вот что, Семён Скориков: предлагаю тебе занять должность механика вплоть до моего убытия в Париж. И это т-три. Не торопись с ответом, подумай.
Удача, она известно, россыпью ходит. То ничего-ничего, пасмурное чёрное небо и ни звёздочки, хоть вой. Зато если уж вызвездит – так во весь купол.
Кто был Сенька Скорик самое малое время назад? Никто, жучишка навозный. А теперь всё ему: и любовник Смерти (да-да, было, не приснилось), и богач, и изобретатель, и казначей, и механик. Вот какая выпала карьера – позавидней, чем у Князя в колоде шестерничать.
Дел у Сеньки теперь было невпроворот. Про то, что к Ташке надо бы, а боязно, думал только вечером, перед сном. Днём некогда было.
Трипед начищать-отлаживать надо?
По магазинам-лавкам за покупками надо?
За уборщиком, дворником, кухаркой (нанял одну старушку готовить человечью еду, не всё сырое-то жрать) следить надо?
Сенсей от Сенькиной распорядительности вовсе обленился. То на коленках битый час сидит, жмурится (это у японцев вроде молитвы – собственную душу наблюдать, которая у них в животе сидит). То с Эрастом Петровичем где-то пропадает. То у него свидание. А то вдруг затеет Сеньку японскому мордобою учить.
И тогда изволь все занятия побоку. Бегай с ним, оглашённым, чуть не телешом по двору, лазай по водостоку, руками-ногами маши.
Оно, может, дело и нужное, для здоровья полезное, или там от лихих людей оборониться, но, во-первых, некогда же, а во-вторых, кости потом болят, не разогнёшься.
Вот на Хитровке дедок один был, раньше служил санитаром в психическом доме. Про тамошних жильцов и ихние причуды рассказывал – заслушаешься. Так Сенька по временам тоже себя навроде такого санитара чувствовал. Будто с сумасшедшими проживаешь. По виду люди как люди, при всей разумности, а иной раз поглядишь: ну чисто Канатчикова дача.
Взять, к примеру, самого господина Неймлеса, Эраста Петровича. Вроде не японец, нормальный человек, а повадка не нашенская. Когда у себя в кабинете над чертежами колдует или бумаги пишет, это понятно, но как-то раз Сенька ему через плечо заглянул, полюбопытствовать, что это он там вырисовывает, и ахнул: инженер писал не ручкой, а деревянной кисточкой, какой клей мажут, и выводил не буквы, а некие диковинные закорюки непостижимого вида и значения.
Или начнёт расхаживать по комнате, пощёлкивая зелёными чётками, и может долго этак фланировать.
А то ещё сядет перед стенкой и давай пялиться в одну точку. Сенька раз попытался рассмотреть, что там, на этой стенке. Ничего не увидел, то есть вообще ничего, даже клопа или какой букашки, а когда хотел спросить, чем это вы, Эраст Петрович, там интересуетесь, случившийся рядом Маса ухватил Сеньку за шиворот самым возмутительным манером, выволок из кабинета и сказал: «Когда господзин созерцает, трогать нерьзя». А чего там созерцать-то, когда нет ничего?
Кроме хлопот с подготовкой «Ковра-самолёта» к мотопробегу были у господина Неймлеса и ещё какие-то таинственные дела, в которые Скорика не посвящали. Чуть не каждый вечер в девятом часу Эраст Петрович исчезал и возвращался поздно, а бывало, что пропадал где-то до самого утра. Сенька от этого мучился нехорошими – видениями. Один раз достал из тюка, где бельё для прачки, инженерову нижнюю рубашку и стал нюхать – не пахнет ли Смертью (тот мятный, дурманный запах ни с чем не спутаешь). Вроде не пахло.
Бывало, что хозяина и днём нет, а по какой причине-надобности абсентирует, неизвестно.
Как-то раз, когда Эраст Петрович перед выходом расправлял воротнички и причёсывался перед зеркалом дольше обычного, случился у Скорика невозможный припадок ревности. Не сдержал себя, выскользнул из дому, будто бы за покупками, а сам на улице пристроился за инженером и проследил, куда идёт, не на свидание ли с одной безнравственной особой.
Оказалось, что на свидание, но, слава богу, не с тем, про кого думано.
Господин Неймлес вошёл в кафе «Риволи», сел за столик и принялся читать газеты – через стеклянную витрину Скорику было всё видно. Через несколько времени Сенька заметил, что Эрастом Петровичем интересуется не он один. Неподалёку, подле модного магазина, стояла какая-то барышня, смотрела туда же, куда Скорик. Сначала он услышал тихий звон и всё никак не мог понять, откуда это. Потом заметил, что у девицы к манжетам пришиты маленькие колокольчики, а на шее ожерелье в виде змеи, совсем как живой. Ясное дело – декадентка, на Москве таких в последнее время много развелось.
Сначала Сенька подумал, ждёт кого-то барышня, ну и загляделась на красавца-брюнета, обыкновенное дело. Но потом она головой тряхнула, улицу перешла и шасть в кафе.
