Смерть куртизанки - Монтанари Данила Комастри

Он не услышал стука в дверь: в комнату заглянул Парис и, вкрадчиво извинившись, привлёк его внимание:

— У входа два императорских посланца из министерства юстиции, господин.

«Alea iacta est! — Жребий брошен!» — подумал Аврелий и поднялся. Итак, всё кончено. Он ошибся, полагая, что времени у него больше. Опять глупо ошибся. И всё же он гордо выпрямился, расправил плечи и решительно направился в вестибюль, где его ожидали курьеры из суда.

— Публий Аврелий Стаций, ave, — бесстрастным голосом произнёс посланец. — Повестка из суда. Ты призван ответить за убийство Марка Квинтилия Джеллия, римского гражданина. Судебное заседание состоится послезавтра во Дворце. — И, вручив Аврелию небольшой свиток, сухо, по-военному попрощался.

Пока курьеры, уважительно кланяясь, пятились к выходу, Аврелий взломал печать.

«Надо же, оказывается, привратник сегодня утром не спал!» — подумал он.

Бывает, что в особенно трудную минуту человек вдруг почему-то обращает внимание на совершенно незначительные детали.

У него оставалось два дня, чтобы подготовиться к защите, либо без особого шума расстаться с жизнью. Аврелий окинул взглядом залитый солнцем розовый мрамор атриума. Этот его дом, его статуи, рабы, женщины…

Но он всегда понимал, что свобода и богатство — не единственная привилегия жизни и сама жизнь — это лишь дар судьбы или богов, если они, конечно, существуют. Теперь ему придётся распроститься со всем этим. Но он готов, минута отчаяния прошла.

Тут на пороге появился Кастор, а следом за ним Сервилий и необъятная Помпония; она рыдала, по щёкам её, размывая румяна, текли слёзы. Аврелия тронул вад этой потрясённой горем огромной женщины, и он поспешил ей навстречу.

— Ну, ну, Помпония, я ведь жив ещё! Поплачешь на моих похоронах, если они окажутся неизбежны!

Кастор и Сервилий промолчали.

— Присядем, друзья. Повестка в суд — недостаточная причина, чтобы держать вас в атриуме, — сказал Аврелий, приглашая опечаленных гостей в комнату, которая открывалась в перистиле, залитом светом. Позвав служанок, он велел им подать прохладительные напитки, чтобы гости утолили жажду, и моллюсков, чтобы разогреть их аппетит. — Вы же не думаете, будто я сдамся без боя! — с непринуждённым видом воскликнул он. Перед неминуемой катастрофой к нему, казалось, вновь вернулась вся его уверенность. — Итак, послушаем, какие у вас новости?

— Твоё кольцо, патрон. Его нашли под трупом Квинтилия, — мрачно прошептал Кастор.

— А, то, что с сардониксом! Вот, оказывается, куда оно делось. А старуха что же?

— Среди трупов, выловленных сегодня утром в Тибре, есть один, который невозможно распознать, он слишком долго пролежал в воде, и это может быть она.

— Великолепно! Мегера мертва, а драгоценность, которая должна была приблизить ночь любви, используется как доказательство моей вины!

— Дело не только в этом… Многие узнали тебя вчера вечером. Твоих нубийцев ни с кем не спутаешь. Не мог, что ли, обойтись белыми носильщиками, как делают все? А ещё свидетельствовали возничий, старьёвщик, который слышал, как глашатай выкрикивал твоё имя, две или три служанки, какой-то отставной военный, старый нищий у храма…

— Да, да, я понял! Вычислить меня не составляло проблемы.

Помпония опять разрыдалась.

— Послушайте, друзья, — Аврелий говорил совершенно спокойно, — я не намерен соглашаться на судебный процесс. Ни при каких условиях. Я не явлюсь послезавтра в суд и уклонюсь от ареста, как избегали его многие сенаторы, когда их несправедливо обвиняли во времена Сеяна и Калигулы.

Матрона рыдала так громко, что почти заглушала голос Аврелия, и он дружелюбно упрекнул её:

— Как же я могу что-то решать, Помпония, если ты уже принялась оплакивать меня?

Тучная женщина шмыгнула носом, утёрла глаза разноцветным плащом, оставив на дорогой ткани пятна от румян.

— Прежде чем покинуть сцену, созову большой званый ужин. Помните, что мне предсказал провидец у вас дома?

— Что ты задумал? — испугался Сервилий.

— Ты правильно понял: я устрою большой званый пир в честь богов Аида, которые вскоре встретят меня. Никто из тех, кого позову, не сможет отказаться от приглашения. Пиши, Кастор!

Грек подошёл к господину, который с новой энергией стал мерить шагами комнату и диктовать:

— Публий Аврелий Стаций, римский сенатор, обвинённый в убийстве Квинтилия Джеллия и не желающий пятнать честь своего имени судебным процессом, решил доказать свою невиновность, лишив себя жизни в присутствии своих друзей, и просит получателей этого письма не отказать ему в радости видеть их и принять приглашение на последний праздничный ужин.

Сервилий в изумлении посмотрел на друга.

Кастор поднялся, решительно протестуя:

— Не проси меня, патрон, чтобы я вскрыл тебе вены!

— Именно тебя и попрошу, мой слуга и мой друг. Но будем надеяться, что это не понадобится!

Помпония опять залилась слезами.

— Отправь это послание Руфо и его детям, — приказал Аврелий греку и, немного подумав, добавил: — И ещё Лоллии Антонине.

— Не спеши, Аврелий! — посоветовала Помпония. — Пожалуйста…

— Мне не остаётся ничего другого: у меня всего два дня.

— Тогда беги! Мы спрячем тебя в наших имениях, сумеем найти тебе укрытие. Подождёшь там, пока не раскроются преступления! — предложил Сервилий.

— Нет, друг мой, я хочу жить при свете дня. Я — Публий Аврелий Стаций, римский сенатор. И я не собираюсь прятаться, как мышь. Либо жизнь стоит того, чтобы жить, либо надо уйти без всяких сожалений. Это даже Сенека говорил! Он сейчас отправится на корсиканские болота и попытается сохранить здоровье в ожидании лучших времён. Я же не просто хочу жить спокойно, но хочу жить в Риме. А если не могу, значит, умру здесь.

— А если суд встанет на твою сторону?

— Но как, друзья мои? При стольких свидетелях, которые видели, как я буквально обнимал труп? При том, что на месте преступления найдено моё кольцо. Да меня непременно осудят, и я не смогу даже спасти своё состояние, не говоря уже о чести, разумеется!

— А если ты…

— Нет! — резко прервал Аврелий. — Если меня осудят, я должен буду понести наказание. Но я предпочитаю покинуть этот мир в окружении друзей, среди красивых вещей, в кругу прекрасных женщин, наслаждаясь лучшим вином. Я так жил, так же хочу и умереть, если придётся. Кстати, — он обратился к Помпонии, — не забудь передать мою просьбу очаровательной Лоллии Антонине не лишать меня удовольствия от её присутствия.

Помпония, чья туника и плащ совсем уже промокли от слёз, в отчаянии кивнула, не в силах произнести ни слова.

— Идите и отнесите моё приглашение, — добавил он и произнёс: — Ave atque vale.

Все трое удалились. Оставшись один, патриций снова налил себе вина и посмотрел на лилии, уже отцветавшие в перистиле. Лишь несколько белых, слегка поблёкших цветков украшали клумбы.

«Надо велеть садовнику посадить в следующем году новые луковицы», — подумал он, забыв на минуту о неопределённости своего будущего.

Потом совершенно спокойно принялся готовиться к прощальному званому ужину.

Тоненькая фигурка возникла в слепящем солнечном свете на пороге таблинума. Аврелий приветливо поманил её, и Псека, поспешив к нему, уткнула худое личико в его колени.

И вдруг раздался звук, которого он ещё никогда не слышал: тихий голосок, прерываемый всхлипываниями, прозвучал в просторной, залитой светом комнате.

— Господин, это верно, что ты должен умереть?

Сердце Аврелия ёкнуло. Псека заговорила! Он поднялся и крепко обнял её за худенькие плечи, сдерживая нетерпение.

— Возможно, не придётся, если поможешь мне.

Сердце бешено колотилось, удары отдавали в голову, но он постарался сохранить спокойствие и взял себя в руки, чтобы своей горячностью не спугнуть маленькую раненую птичку, которая сама опустилась ему на руку.

Девочка с удивлением посмотрела на него и тихо произнесла: